Семён ФРУМКИН
МЫ ПОМНИМ…
В январе 2011 г. исполнилось 100 лет со дня рождения моего отца – Пини (Пинхаса) Самойловича Фрумкина,
уроженца местечка Петриков на реке Припять в Гомельской области Беларуси.
Отец ничем не прославился за свою семидесятилетнюю жизнь, был скромным тружеником, маленьким винтиком советской идеологической машины.
Хотя он и состоял в правящей партии чуть ли не полвека, никаких особых благ и высоких наград не снискал. Хорошо ещё, что репрессиям не подвергся, хотя и мог бы в то страшное время.
Пиня (Пинхас) Самойлович Фрумкин.
В конце XIX века в местечке Петриков, волостном центре Мозырского уезда Минской губернии (ныне этот городок относится к Гомельской области Беларуси) было около 500 дворов, проживало 5,5 тысяч жителей, евреи составляли свыше трети населения. Прадед Нахум был “богачом”, он держал аж две коровы, и, как Тевье, известный герой Шолом-Алейхема, был молочником. Семья делала и продавала масло, сметану, сыры.
Отец был вторым ребёнком в семье меламеда – учителя в хедере. Его ученики осенью 1916 года в начале ледостава пошли по тонкому льду и провалились в холодную воду. Дед Шмуэль бросился их спасать, вытащил всех, но после ледяного купания сам заболел и умер.
Бабушка Бейля (Белла), её девичья фамилия Шехтман, осталась с четырьмя маленькими детьми. Она была родом из ныне печально знаменитого Чернобыля, местечка, расположенного, как и Петриков, на Припяти, только ниже по течению. По слухам, она была в дальнем родстве со знаменитой хасидской династией чернобыльского цадика. Бабушка сама растила младших детей: Машу, которая впоследствии стала учительницей английского языка и Баруха, выучившегося на врача. Работала прачкой. Бабушка прожила 70 лет и умерла во Львове в 1952 году.
Старшие сыновья – мой отец Пиня и его брат Иосиф были взяты на воспитание в “богатый" дом к деду и тётушкам – Двойре, Гинде, Циле.
В гражданскую войну этот район Полесья относился к Украинской Народной Республике. Власть реквизировала многое из того, что было нажито семьей, домочадцы стали голодать, 68-летний дед отца умер от недоедания. Поэтому девятилетнего отца отдали в еврейский детский дом, где он был до четырнадцати лет.
Интересно, что гомельские сионисты отправляли группу сирот в Палестину, среди них был и отец. Но на гомельском вокзале он встретил своего двоюродного брата Довидку, и тот уговорил его поменять дальний и неизведанный маршрут на более реальный Минск, который был всего в суточном переезде.
В Минском еврейском детском доме отец пробыл почти четыре года, выучился на печатника. Распределили его в типографию Центрального Комитета компартии Белоруссии. Звали его в комсомол, да комсорг типографии троцкистом оказался, портрет Льва Давыдовича ему тайком показывал. Миновала его чаша троцкистского поклонника, получил он направление на учёбу в Ленинградский издательско-полиграфический техникум, который закончил в 1932 году.
Ещё во время учёбы в техникуме отец стал коммунистом, потом работал в партийном издательстве “Лениздат”, в 1939 году женился. Был он в то время выпускающим редактором “Путеводителя по Ленинграду”. В качестве приложения к “Путеводителю” была издана подробная карта, где были указаны маршруты городского транспорта и помечены остановки. На этой карте я мог найти, например, отдельно стоящие здания, или крохотный островок в Парке Культуры. Говорят, что этой картой спустя пару лет стали пользоваться гитлеровские артиллеристы, ведя обстрел блокированного города. “Что это – головотяпство, или сознательная помощь врагу?” – задавали вопрос послевоенные чекисты. Да какой же умник мог предположить, что Германия – друг и союзник – обернется злейшим врагом и достигнет ленинградских пригородов? Но выпуск подробных карт с тех пор прекратился, выпускались только условные схемы с искажёнными пропорциями.
В конце 1939 года, накануне финской кампании отца призвали в кадровую армию. Как-то он отправился вместе с женой, беременной моим старшим братом, в Мариинку. В театр следом за ним выслали патруль красноармейцев. Родители испугались, что это арест, но на следующий день отец пришёл домой в форме с тремя кубарями и звездой политрука на рукаве. Он был приписан к штабу Ленинградского военного округа, а в его должностные обязанности входил выпуск стенгазеты штаба. После окончания военных действий, отец участвовал в работе редакционных и мандатных комиссий многочисленных совещаний, занимающихся разбором просчётов и неудач той зимней войны, “войны незнаменитой” по выражению поэта А. Твардовского.
Весной 1941 года началось лихорадочное формирование новых дивизий и отца назначили ответственным секретарем дивизионной газеты с символическим названием “Боевой поход”. В Ленинградском военном округе была сформирована 177-я стрелковая дивизия, которая к началу войны была укомплектована наполовину офицерским составом и на треть – солдатами. Доукомплектация дивизии предполагалась уже после начала боевых действий. Современные военные справочники указывают место предвоенной дислокации этой дивизии – Боровичи Новгородской области. Но отец вспоминал, что они были расположены в летних лагерях в районе станции Дно (Псковская область). Части этой дивизии находились также в Аракчеевке, недалеко от Малой Вишеры и под Лугой, в Серебрянских летних лагерях.
Отцу приходилось много мотаться между разбросанными на десятки и сотни километров частями, заниматься добыванием типографского оборудования, запасов бумаги, создавать сеть корреспондентов. Его политотдельское начальство было им довольно.
В последнюю предвоенную неделю, после “Заявления ТАСС” от 13 июня 1941 года, у отца состоялся примерно такой разговор с начальником:
– Так, Фрумкин, поработал ты хорошо, но вскоре предстоит во много раз больше работы и не в мирных, а в боевых условиях. Но скажи, где у тебя семья?
– Известное дело, в Ленинграде.
– Да… Разумеется, сразу после начала войны Ленинград станут бомбить. Только не надо паниковать. Скажи, а тебе есть куда вывезти жену и ребёнка?
– У меня сестра учительствует на северо-востоке Новгородской области.
– Хорошо, годится. Тебе будет дан недельный отпуск. Немедленно вывези семью из Ленинграда.
Отец называл фамилию спасителя своей семьи – полковник Угрюмов. Интернетовский поисковик даёт по этим данным одного человека – Героя Советского Союза Николая Степановича Угрюмова, занимавшего перед войной пост заместителя командира дивизии. Командир батальона капитан Угрюмов был удостоен высшей воинской награды всего за год до этого, при освобождении городка Териоки (Зеленогорск) на Карельском перешейке, за короткое время перескочил через два звания, побывал на должностях командира полка, стрелковой бригады и, наконец, замкомандира дивизии. Правда непонятно, почему строевому командиру пришлось заниматься ещё и делами политотдела. Возможно, сказывалась неукомплектованность дивизии высшим офицерским составом и разбросанность подразделений. В первые же дни войны полковник Угрюмов был назначен командиром 2-й дивизии народного ополчения Московского района Ленинграда, на фронте на Кингиссепском участке обороны, был пару недель, потом был заменен и отозван на учёбу в Академию Генерального Штаба. В 1943-1945 годах был комдивом 33-й и 8-й гвардейской дивизий 4-го Украинского фронта. Войну закончил в том же звании, только потом получил генерал-майора, скончался в 1982 году в почтенном восьмидесятилетнем возрасте.
Итак, в субботу 21 июня мой отец прибыл на Витебский вокзал, поехал на Московский и закомпостировал билеты на вечерний поезд. Потом он примчался домой и в спешке – до отхода поезда оставалось часа два-три – покидал в узлы первые попавшиеся вещи, как будто семья выезжала на дачу. Приехали они на станцию Хвойное Боровичского района Новгородской области уже на рассвете. Попили чай, поговорили с сестрой, легли спать. Разбудило их известие о начале войны. Мать в слёзы: “Ты меня погубил, что я в этой дыре делать буду, ни вещей, ни продуктов. Немедленно возвращаемся домой”. Но на станции билеты на Ленинград гражданским лицам уже не продавали.
Таким образом, полковник Угрюмов спас нашу семью. Да и дед по матери, живший в местечке Дрисса на Витебщине, получил, несмотря на военную суматоху, отправленную с вокзала открытку. Был он легок на сборы, не наделся ни на поезда, ни на автомобили и прошагал пешком свыше 600 с гаком километров до того же Хвойного. Низкий поклон тебе, полковник Угрюмов. Что знал, что предчувствовал ты в те предвоенные дни – кто скажет?
Когда мой отец добрался до расположения части, там уже никого не было, и никто не мог сказать, куда ушли войска. Отцу пришлось возвращаться в Ленинград и уж там, через штаб фронта, разыскать пропавшую дивизию. Она была переброшена в Лужский укрепрайон, получила пополнение из призывников северных районов Новгородской области, так что к началу боевых действий она насчитывала свыше 7000 солдат и офицеров. Правда, одна винтовка приходилась на 2-3 солдат. Они сидели в одном окопе и, в случае смерти или ранения стрелка, винтовка переходила к сменщику.
Несмотря на все трудности, дивизия успешно держала оборону Луги свыше месяца. Необученные бойцы не дрогнули, не побежали. Отход от реки Плюсса до Луги происходил постепенно и организованно. Когда фронт был прорван на других участках, дивизия оказалась в окружении. Остатки дивизии, утопив в болотах тяжёлое вооружение, начали отступление к Красногвардейску (Гатчине), был тяжёлый бой у деревни Мины под Вырицей, а затем окруженцы стали уходить к Павловску и Пушкину. Из вражеского кольца они прорывались по парковым аллеям в конце сентября. Из дивизии вышло человек шестьсот, один из десяти, кто за пару месяцев до того начинал сражение.
В это время в Ленинграде на третьем курсе Военно-медицинской академии учился младший брат отца Борис. К нему-то в казарму и пришёл мой оголодавший и оборвавшийся отец. По дороге он под артобстрелом набил свой вещмешок овощами с какого-то неубранного поля. Ночью ему что-то приснилось, он вскочил, схватил брюкву, как гранату, и закричал: “Ложись!”. Курсанты-медики с трудом скрутили его и привели в чувство. Впоследствии слушателей академии вывезли самолётами на Большую землю, брат отца доучивался по ускоренной программе в Самарканде, на фронт попал в 1943 году. Далее он в составе 3-го Белорусского принимал участие в освобождении Орши и Минска, войну заканчивал в Восточной Пруссии. За участие в этих боях Бориса наградили медалью “За взятие Кенигсберга” и орденом “Красной Звезды”.
Но вернемся к вышедшему из окружения отцу. Остатки различных соединений переформировали в Новочеркасских казармах в отдельную стрелковую бригаду. Отец был назначен политруком роты. Фронт под Ленинградом тогда уже стабилизировался, а вот на Волховском участке была катастрофа – вот-вот немцы могли достичь финских частей и замкнуть вокруг Ленинграда второе кольцо блокады. Вновь сформированную бригаду решили перебросить на ликвидацию вражеского прорыва водным путем – на баржах, через осеннюю Ладогу. Воздушного прикрытия не было, так что немудрено, что одна из барж была потоплена.
Подоспевшие войска остановили наступление гитлеровцев и ликвидировали под Тихвином прорвавшиеся части. В этих тяжёлых оборонительных боях, в начале ноября 1941 года, отец был ранен в ногу. В госпиталь он поступил без сознания, с большой кровопотерей, но без планшетки с документами. После месячного лечения и выписки был трибунал:
– Может быть, вы намеренно уничтожили партбилет и офицерскую книжку? В подобных ситуациях многие трусят и рвут, закапывают свои документы. Мы предлагаем вам, политруку (это воинское звание политработников соответствовало по должности старшему лейтенанту), до выяснения всех обстоятельств идти на фронт рядовым и кровью смыть свою вину в утрате документов.
Так мой отец оказался рядовым, писарем роты и вскоре прибыл с маршевым пополнением в состав 2-й Ударной армии, которую впоследствии возглавил сталинский любимец, а затем предатель, генерал Власов. В ходе зимнего наступления эта армия прорвала фронт на узком участке и на 50 километров углубилась внутрь болотисто-лесного края. Поначалу донимали сильные морозы, потом весенняя распутица создала проблемы со снабжением. Все строили дороги-гати из стволов, поваленных в болото, но прицельное бомбометание или артобстрел быстро приводили гати в негодность. Солдаты голодали, самолётом сбрасывали в воду мешок с сухарями, так что на каждого приходилось по жменьке подмокших крошек. Далеко не всегда можно было разжечь костер. Отца выручала солонина, солёная рыбка, которую он своевременно запас в обмен на махорку.
Во 2-й Ударной были сильны антисемитские настроения, которые подогревались немецкой пропагандой. К переднему краю немцы доставляли громкоговорящие установки, на которых запускали русские народные песни, а потом задушевный женский голос нежно произносил: “Иван, Ванечка, посмотри за кого ты воюешь: за жидов и комиссаров, за Лейбу Мехлиса (в то время этот сталинский холуй был представителем Ставки на Волховском фронте) и за Лазаря Кагановича. Воткни штык в землю, возвращайся домой, а уж я тебя так обниму, так расцелую...” И этот Ваня, лежа под бомбёжкой в соседней, наполненной водой воронке, отпускал матюки немецкому лётчику и евреям.
Трудно сказать, какая участь была бы уготована отцу – еврею, и почти комиссару в момент перехода власовцев на сторону врага, но судьба распорядилась иначе: после тяжёлого ранения в голову 7 мая 1942 года его эвакуировали на самолёте в прифронтовой госпиталь. Через год лечения он был списан “подчистую” по инвалидности. Партбилет ему восстановили, а возвращать воинское звание оказалось ни к чему. Так и осталась в его военном билете запись: “рядовой, писарь” и одна скромная награда, которой в начале войны цены не было – медаль “За отвагу”.
Перед выпиской из госпиталя отца стали обхаживать представители Главного Управления Лагерей НКВД, предлагали вернуть офицерское звание, даже с повышением до капитана, но он увильнул от такой “чести”, хотя и получил направление на работу в качестве вольнонаемного в КВЧ (культурно-воспитательную часть) одного из бытовых лагерей Сиблага. В посёлке Чекист под Томском лагерники работали на заводе по выпуску минометных снарядов. В этом лагере были, скажем, колхозники подобравшие остатки урожая с убранного поля, ремесленники, проспавшие выход на работу. Своей тяжёлой работой эти бедолаги вносили вклад в Великую Победу.
В 1946 году семья вернулась из эвакуации в Ленинград, и отец продолжил работу в типографии “Лениздата”. В сорок девятом, была в разгаре кампания борьбы против безродных космополитов. А тут половина тиража “Ленинградской правды”, органа обкома ВКП(б), отправилась к подписчикам с плохо пропечатанной буквой “Р” в слове “Ленинград” – рядовой типографский брак. Было известно, что ротационные машины не останавливались ни на миг, посадить соринку на определённую букву на окружной скорости четыре метра в секунду невозможно, в чём вскоре убедились представители “Большого Дома”, проведя следственный эксперимент и перебросав в ротационную машину горы мусора.
Хотя сигнальный экземпляр, подписанный выпускающим редактором и корректором, был чист, как стёклышко, перед органами предстала картина засоренности кадрового состава издательства и типографии. Из пятнадцати человек, хоть каким-то боком причастных к выпуску злосчастного тиража, было девять евреев. Мой отец не работал в газетном цеху, да и в момент печатания газеты его не было на территории типографии. Был бы хоть капельку при чём, его тут же бы посадили. А вдруг, считали гэбэшники, эти хитрые еврейские головы придумали какой-то новый способ идеологического вредительства?
Отца уволили по утрате идеологического доверия. Чтобы добыть пропитание для семьи, он взял свой фотоаппарат ФЭД, стал ездить и ходить по глубинке бродячим фотографом, делать снимки, проявлять плёнки и печатать фотографии. Через год его гонители сами попали под топор более страшных репрессий в связи с большим “Ленинградским делом”.
Только в 1951 году отцу удалось устроиться на работу в издательство “Машиностроение”, из которого потом выделилось самостоятельное отраслевое издательство “Судостроение”, где отец проработал до выхода на пенсию. Работником он был прекрасным. Книги и журналы, которые он редактировал, получали высокие оценки специалистов. Они были удостоены дипломов и медалей на ВДНХ и на международной книжной выставке в Монреале в 1968 г.
Но самой большой ценностью, в его глазах, была семья. Он всегда гордился своими сыновьями и их достижениями, которые, порой, им преувеличивались.
Его дети, внуки, племянники и их потомки разбросаны по всему миру: в Америке, Германии, Израиле, и в России, разумеется.
Мы помним…
|
|
ENG 
RSS-канал новостей сайта www.shtetle.com
