НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

Когда узнал, что ему девяносто восемь лет, и он пишет стихи и мемуары, я захотел увидеть этого человека. Из любопытства. Для подтверждения того, что не перевелись богатыри на еврейской улице. А наше традиционное пожелание в день рождения – до 120!, не гротеск и фантастика, а реальность.
Семён Борисович усадил меня за письменный стол, протянул рукописи. А когда я стал читать и надел для этого очки, спросил:
– Сколько вам лет, молодой человек?
– Сорок семь, – ответил я.
– И вы уже читаете в очках? – удивился он. – А что вы будете делать в девяносто пять? Я только сейчас стал надевать очки и то для чтения.
После этих слов я стал ещё внимательнее читать воспоминания Семёна Борисовича Левина…

Аркадий Шульман

Семён ЛЕВИН

МЕСТЕЧКО

История местечка Щедрин, бывшего Бобруйского уезда, богата и интересна. Кое-что из этой истории я помню, знаю и расскажу. Хотя я рано покинул отчий дом. В конце 1921 года уехал в Москву на учёбу. В дальнейшем в местечке бывал редко, наездами. По «летоисчислению» матери мне было тогда 17 лет. Возрастная комиссия при военкомате определила мне 19 лет, сделав на два года старше.

Я родился накануне праздника Пурим. Мою маму звали Зелда, девичья фамилия была Окунь. Отец – Борух Левин. У отца было три сына и две дочери от первого брака. У мамы от первого брака была дочь. Отец овдовел. И через некоторое время сошёлся с моей мамой. У них родилась дочь – Маня и два сына – Израиль и Шлейме. Шлейме – это я. При рождении мне дали такое имя, хотя сегодня все называют Семёном. Родители жили в деревне Сеножатки. Говорят, что мои старшие братья и сёстры были в своей деревне активными участниками революционных событий 1905 года. Все пятеро были вынуждены нелегально эмигрировать в США. Родителей в 1906 или 1907 году выселили из деревни, и они переехали в местечко. Несколько лет снимали жильё, затем купили свой дом с небольшим участком земли.

Местечко Щедрин находилось в 18 километрах от железной дороги и в 12 километрах от реки Березина. Дорога рассекала густые хвойные леса. Вокруг местечка – деревни, в том числе две с преобладающим польским населением, одна – со староверами. В пределах пяти километров были четыре помещичьих усадьбы.

Одного помещика я хорошо запомнил. На вид дохлый старикашка, но с причудами. Бывало, подъезжает на тройке к лавке, покупает, не скупясь конфеты. Потом садится в карету, едет и бросает через голову конфеты, а сам покатывается от ехидного смеха, наблюдая, как мальчишки ловят сладости.

В самом местечке какой-то владелец построил большой красивый дом. Местные жители называли его по-еврейски дер гейф (дворец). После революции владелец уехал, имущество растащили, остались большой цветущий сад и паровая мельница.

Местечко являлось торговым центром густонаселённого края. В Щедрине работало большое количество сапожников, портных, бондарей, кузнецов, столяров, плотников, других кустарей.

Стояли две ветряные мельницы, одна паровая, круподерка, мастерская по обработке шерсти. На главной улице, протяжённостью в два километра, лавки и лавчонки. По воскресеньям был базарный день.

В Щедрине было восемь синагог. Самая старая так и называлась – Ди алте шул. Она сгорела, отстроили новую и всё равно по-прежнему называли – Ди алте шул.

В самом центре местечка находилась большая синагога, со вторым этажом для женщин – её называли Алконес шул. Её строил плотник Алконе – мой дядя по материнской линии. В этой синагоге были раввин, шойхет. Здесь находилась иешива, дававшая религиозное образование. Среди учащихся иешивы было много парней из бедных семей. Их распределяли между местечковыми семьями и те подкармливали. К нам домой по средам приходил один из них. Одет в традиционный сюртук. Мыл руки по всем правилам. Четыре раза выливал воду из кружки с двумя ручками то на одну руку, то на другую. И тут же вытирал полотенцем, которое подавала моя сестра. Парень не поднимал глаз на сестру.

Правила были строгие. Однажды одного из бохеров-учащихся иешивы увидели с девушкой. Они гуляли в кустарнике. Все местечко шумело, мол, что за нравы. Парня изгнали из иешивы.

Учёт родившихся и умерших евреев вёл казённый раввин. Он считался государственным служащим, в его книгах сохранялись записи за все годы.

Мой дядя Перец выписывал газету на еврейском языке. Для местечка это была редкость. Я бегал раз в неделю на почту за этой газетой. Собирались люди, читали вслух, обсуждали материалы дела Бейлиса. Радость превратилась в настоящее веселье, когда узнали, что Бейлиса оправдали.

Молодая родственница, жившая у нас дома, родила мальчика. Её муж был в отъезде, на заработках. На восьмой день, как и положено, был обряд обрезания. Его сделал дядя Перец. Такую операцию он делал и другим мальчикам, хотя по профессии был плотник. Мне тогда было пять-шесть лет, и я хорошо помню этот эпизод. Как он подготовил «операционное поле», не видел, но затем двумя пальцами натянул крайнюю плоть до отказа, бритвой резанул и ртом отсосал кровь. Малыш еле успел пискнуть. После этого все гости поздравили маму, и выпили за здоровье малыша.

Место у восточной стены синагоги за хорошие пожертвования занимала местечковая знать. В красивом, богато оформленном, арон-кодеше находилось более 50 свитков Торы.

Мне исполнилось тринадцать лет. Бар-мицва. Совершеннолетие. Синагога. Я – на биме. Слева дядя Алконе склонился над свитком Торы. Мне на плечи набрасывают талес. Дядя Алконе читает очередной отрывок из недельной главы, потом велит мне погладить поверхность свитка уголком талеса и поцеловать его. Я выполняю это. Дядя легонько шлепнул меня по плечу: «Теперь ты мужчина».

Я учился в местечковом хедере пять лет. Мой меламед, реб Мендл, был человек в годах, с большой бородой и не очень длинными пейсами. Он ходил в поношенном сюртучке и старой ермолке. Был добрым человеком, но легко «выходил из себя». Под руками у него всегда была линейка и ремешок, которые он время от времени пускал в ход.

Вспоминаю такой случай. Дело было накануне Пурима. Ребе говорит мне: «Шлейме, читай вслух Эстер-Мегелат». Я исполняю его приказ. Когда читал о том, как Эстер, по заданию Мордехая, должна ночью шепнуть царю Ахашверошу просьбу отменить приказ Амана об уничтожении евреев, мальчишка, сидевший рядом, ущипнул меня. Я невольно хохотнул. Ребе разозлился, вскочил и замахнулся на меня ремешком. Я удачно увернулся и убежал. Меня отец и мать никогда пальцем не трогали. Да и ребе никогда не бил меня… На этом мой хедер закончился. Больше я не ходил к ребе. Но за эти годы успел стать грамотным человеком. Я знал все молитвы на иврите, читал Тору. Умел читать и писать по-русски. Свободно владел четырьмя арифметическими действиями. Отец поначалу хотел заставить меня дальше учиться в хедере, но потом махнул рукой. Я начал подрабатывать и кое-какие деньги приносить в семью.

Прожив длинную жизнь, я понял, что местечковый хедер, над которым мы смеялись, иронизировали, открыл для меня дверь в мир цивилизации. Мне стали доступны для чтения книги на идиш, на иврите, на русском языке.

Накануне Судного дня мы с отцом пришли в синагогу. Там на полу лежала подстилка. Отец становится на четвереньки, а шамес-служка лупит отца ремешком по спине. Отец кулаком правой руки бил себя кулаком в грудь и шептал слова покаяния. Закончив этот акт, отец подходил ко мне. На глазах у него были слёзы.

Эта синагога была самым многолюдным, центральным местом Щедрина. В 1920-21 годах, во времена повального бандитизма, здесь дни и ночи дежурил отряд ЧОНа.

Помню праздники, особенно Симхат-Тору, когда около синагоги собиралось много людей, все танцевали. Группами по 30-35 человек выносили свитки Торы, с пением обходили вокруг бимы.

Раввин в местечке был судьей. Не помню случая, чтобы евреи обращались в общегосударственный суд. Все споры между евреями решались у раввина, и решение безоговорочно принималось.

Каждую субботу, перед вечерней молитвой, уединившись в большой подсобной комнате, не зажигая свечей, он разыскивал что-то интересное из древних книг, и его было интересно послушать.

Раввин держал кассу взаимопомощи.

Миня Партон (Левина), 1915 г.

В субботний день, после обеда, девушки и парни собирались у кого-нибудь всей компанией и резвились, танцевали под собственное пение, затевали всякие безобидные игры. Моя сестра Миня часто брала меня с собой. (Мама её заставляла это делать). И вот я был свидетелем такого эпизода. Девица зрелых лет пристала к парню из более состоятельной семьи: «Давай поиграем в свадьбу». Парень согласился. «Возьми мое колечко», – сказала девица. Парень взял колечко, надел его на девичий палец и при этом произнес броху, которую произносят под Хупой, во время бракосочетания.

Девица тут же сказала: «Я твоя жена». Парень понял, что зашли они слишком далеко, и тут же скрылся из местечка. Через какое-то время говорили, что он уехал в Америку. А злые языки подшучивали над соломенной вдовой.

В 1913 году из волости пришло предложение построить в местечке Щедрин гимназию за счёт государства. В синагогах начали собираться люди и обсуждать эту новость. Хасиды были против строительства гимназии. Митнагдим – за. Споры доходили до драк. Волостному начальству надоело ждать согласия по этому вопросу, и оно решило построить гимназию в деревне Радуши.

Вековой спор между хасидами и митнагдим делил все еврейские общины, и больших городов и маленьких местечек. В Бобруйске, где мы иногда бывали, у самого въезда в город стояло две синагоги. Внешне похожие, кирпичные. В одной молились митнагдим, в другой – хасиды. В Щедрине одно время было два раввина, хасидский и митнагдим.

Насколько я помню, никто из евреев сам не резал куриц. Это было делом резника. Как-то раз я заглянул к резнику, по приглашению его сына, моего ровесника. Я увидел за стеклом в шкафчике набор халефов (ножи-бритвы) разных размеров, от очень больших до обычной бритвы. На острие бритвы не должно было быть ни одной щербинки. Зарезать птицу или животное – сложный процесс. Это надо сделать одним махом, не допустимы пилящие движения.

В этой синагоге торжественно отмечалось 300-летие дома Романовых в 1913 году. На биму поднялись урядник, стражник. Сабли наголо. Дядя Алконе что-то зачитал из Торы. Синагогальный староста – габай произнёс речь. Хор с кантором спели «Боже, царя храни» на идиш.

В местечке была богадельня, то есть дом для нищих, обездоленных. Зимой там оседали группами бездомные евреи, которые ходили от местечка к местечку. Были они шумные люди, часто ругались и дрались между собой. Летом публика сменялась. Жили обитатели богадельни по принципу: обошёл все дома, везде попросил милостыню, тебя покормили в каждом доме и уходи подальше от местечка.

Среди местечковых евреев было много таких, кто жил сельскохозяйственным трудом. Большинство имело в пользовании по небольшому клочку земли, держало огороды, сады. Группа евреев брала на себя все хлопоты по организации выпаса скота. То есть занималась подбором пастухов, поиском пастбищ. Их называли «паствой». Сколько платить каждому из хозяев, решалось на торгах, которые проходили в синагоге. Рано утром пастух играл на своей дудочке, собирал стадо и угонял его в поле, на пастбище. Стадо коров в местечке было очень большое.

Помню один случай из местечковой жизни. Жил-был около Щедрина хуторянин, еврей. Он владел большим участком земли. У хуторянина была крепкая, работящая семья, трое сыновей. Отец умер, и сыновья пошли в синагогу произнести в память об умершем молитву-кадиш. На них набросились евреи из паствы. Скот иногда забредал на участок земли хуторянина, и тот требовал большой выкуп. Паства решила отомстить и накинулась с кулаками на сыновей. Драка была жестокая.

В двадцатых годах в Щедрине образовался колхоз «Социалистический путь», которому существенную помощь оказывал ОЗЕТ (Общество земельного устройства евреев).

Власть в местечке осуществляли урядник и два стражника, им в придачу – сотский из евреев. Фактически бегунок на побегушках. Он знал всех жителей. Урядник был крепкий, широкоплечий, усатый. Его фамилия была – Царик. Имел свой выезд. Жил в добротном доме, в центре местечка. В годы Первой мировой войны в местечке появились дезертиры. Он знал всех. За пятерку с брата он предупреждал их об облавах. И никогда никого не поймали. Зато в 1917 году, когда стали появляться домой фронтовики, его собирались избить. За него заступились те же дезертиры. В начале 1919 года уже при Советской власти я выполнял обязанности секретаря местечкового совета. Мы именовали себя Ревкомом. Все дезертиры были собраны, построены и под командой одного из них – Бориса Партона – отправлены в волость. Мой будущий шурин Борис Партон во время гражданской был ранен, вернулся домой, женился на моей сестре Мине. В 1941 году вся семья Партона: Борис, Мина и семеро детей – были расстреляны фашистами в гетто.

Местечко жило размеренно, по раз и навсегда установленным законам. Но новое время сказывалось. Например, девушка-еврейка и парень-поляк решили пожениться. Девушка приняла католичество и перешла жить в семью мужа. Что делалось в местечке – не описать. Но пара вела себя мужественно. Правда, закончилось всё плачевно. Муж уехал в США, надеялся вызвать свою супругу, но началась Первая мировая война. Все планы рухнули. Я видел эту женщину уже в 20-ом году. Она продолжала жить в семье мужа. При польской оккупации у них останавливались польские офицеры.

Много моих земляков имело родственников, эмигрировавших в США. Это положительно сказывалось на материальном достатке людей. Им помогали и родственники, и филантропические организации из США.

В годы Первой мировой войны многие занялись заготовками для военного ведомства, другие принимали участие в ремонте дорог и строительстве укреплений вдоль Березины.

Местечковые жители предпочитали мацу, изготовленную в Щедрине. Редко кто привозил мацу из Бобруйска. Техника изготовления мацы сложная и требует соблюдения многих правил.

Мальчик приносит муку и высыпает её в специально обработанный тазик. Тесто изготавливается из муки и воды. Ничего больше. Мальчик поливает воду на руки женщины. Сосуд особый – деревянный. В главном помещении поставлены столы – доски. Тесто разрезается на куски и раздаётся катальщицам. Не все могли из комка теста сделать аккуратную круглую лепёшку, раскатать её. Затем тесто поступает на столы, выстланные особо обработанной жестью. Парень особым приспособлением с зазубренными кружочками наносит отверстия на тесто. Затем пекарь длинным шестом отправляет тесто в разогретую печь. Маца печется меньше минуты. Извлекается из печи особой лопаткой. Самая ответственная работа была у пекаря. Её делал мой дядя Моше. Помню, около него стояла чекушка водки, время от времени он делал маленький глоток, наверное, чтобы взбодриться и не чувствовать усталость.

Ещё была гиклапте маце. То есть маца, изготовленная наспех. Обычно её пекли по ночам, весь персонал был из добровольцев. Эта была бесплатная маца для бедных.

С началом Первой мировой войны и наступления немецких войск в местечке появились беженцы. Царским указом из многих приграничных районов были выселены евреи, которых, пытаясь списать военные неудачи, обвинили в шпионаже в пользу Германии. Среди беженцев были и высокообразованные люди. Запомнилась семья Карасика, которые многому научили моих земляков.

Израиль Левин, 1916 г.

Мой брат Израиль был сионистом. У них был подпольный кружок. По ночам они собирались у нас. Человек десять. В небольшой комнате. Отец, который уже однажды пострадал от политики, не только не мешал им, но даже иногда слушал, о чём они говорили. После разговоров собравшиеся вполголоса пели какие-то песни. Через дорогу жил стражник. Но он, то ли ничего не замечал, то ли не понимал, по какому поводу собирается молодёжь.

Многие жители окрестных деревень знали идиш. А местечковые умели говорить по-белорусски, по-русски. Но иногда в разговоре местечковых с деревенскими была целая мешанина из разных слов. Вспоминаю такой эпизод.

Тётя Двойра говорит крестьянину:

– Фир мир а голц.

Фир – это глагол в повелительном наклонении «вези» и числительное «четыре».

Крестьянин не расслышал, и тётя Двойра повторила, как она считала, на русском языке:

– Человек, четыре мне дровы.

Конечно, это анекдот. Но он показывает языковую ситуацию в Щедрине.

Свадьбы в местечке обычно были по пятницам. Происходило это так. Невеста молча сидела на стуле в ожидании жениха. Рядом с ней была целая аллея подружек. Жених входил в комнату в сопровождении сватов, подходил к невесте и набрасывал ей на лицо белую вуаль. Потом брал невесту под руку, и они отправлялись в синагогу. Рядом шли клезмеры и играли весёлые свадебные песни. Собиралось много-много людей. У синагоги молодые становились под хупу. Жених, в присутствии раввина, надевал невесте кольцо на палец и говорил: «Отныне мы принадлежим друг другу, как Моше и Израиль».

В феврале 1917 года я работал по найму у коробейника за 4 рубля в месяц и харчи. Едем мы из одной деревни в другую с товаром. Навстречу какой-то мужик:

– Янкель, что ты спишь, знаешь, что случилось?

– Что?

– Вот и то! Царя скинули.

Коробейник говорит мне:

– Шлемка! Гони быстрей. Тут теперь такое начнётся!

Через много-много лет я написал стихотворение о тех днях.

Что с тобою вдруг случилось,
Наша улица-тихоня.
Улица от шума вздулась.
Всё людское в крике тонет.
Взорван тихий мир покоя.
Нет царя, пляши а редул.
«Жизнь заново построим», –
Мотеле кричит соседу.
Что нам снег, что нам стужа,
В пиджачках хавейрим пляшут.
Миреле ругает мужа
Тот в ответ рукою машет.
От зари и до заката
Марши, митинги, колонны,
За оратором, оратор.
Вот она, моя тихоня.

Летом 1918 года местечко заняли немецкие войска. В местечке на постой стало небольшое подразделение. Однажды светлым летним днём на крыльцо дома, в котором находилась аптека, вышел немецкий офицер, сел в кресло и стал слушать военный оркестр, который играл специально для него. Здесь же мирно прогуливались люди. Никто никого не трогал. Только мальчишек немцы заставляли собирать крапиву, потом её складывали в ящики и отвозили на вокзал.

В одно ноябрьское утро люди проснулись, а немцев в местечке уже нет.

Когда в июле 1941 года фашисты захватили Щедрин, старики вспоминали то время и думали, что и на этот раз всё будет спокойно. Но изменилось время, и немцы, которые пришли, были не похожи на своих предшественников. Всё еврейское население, которое не сумело уехать, уйти на восток, было уничтожено. Погибло много моих родных.

Эхо декларации Бальфура о предоставлении евреям своего «очага» в Палестине дошло до нашего местечка. Весной 1919 года в Щедрине легально возникла организация «Паолей Цион» – еврейская социал-демократическая рабочая партия. В сарае пожарной команды этой организацией был созван митинг. Помню фамилию оратора – М. Ляховицкий, который разъяснил всё происходящее и объявил запись желающих отправиться в Палестину. Записалось четыре человека, в том числе и я. Дома отец всыпал мне за это. Из затеи отправить добровольцев в Палестину ничего не вышло. Началась польская оккупация.

Семён Левин.

Польские легионеры жестоко обращались с населением, особенно с еврейским. Однажды на глазах у хохочущих солдат и перепуганных евреев на улице легионер саблей срезал бороду у старика. Другой случай – при попытке изнасилования еврейская девушка выпрыгнула из окна и была застрелена.

Во время одного из налетов польских легионеров (я в это время болел сыпным тифом) отец, испугавшись за меня (я всё-таки был активистом, секретарем местного совета) прибежал домой и с криком «поляки» свалился на кровать. Через три дня он умер.

Эскадрон поляков стоял на постое в соседней деревне Малиновка. Пошёл слух, что в воскресенье в нашем местечке будет погром. В назначенный день в Щедрин съехалось много желающих пограбить еврейское добро.

Местечковые богачи собрались и решили, что надо поднести полякам куш – в виде николаевских денег (такие купюры были тогда в ходу) и встретить их хлебом-солью. Может быть, это остановит насилие. Польский офицер благожелательно принял подарки, выслушал делегацию евреев, а потом отдал своим войскам приказ разогнать погромщиков. Легионеры на конях бросились лупить и разгонять охотников пограбить. Несостоявшиеся погромщики бегали по местечку и просили евреев укрыть их… Было и такое.

В октябре 1921 года я был направлен ЦК КСМБ на учёбу в Москву. После учёбы в столице работал в комсомольских организациях, служил в Красной Армии. Был военным врачом. Демобилизовался с должности командира медико-санитарной роты гвардейского полка. Потом жил в Витебске. Выросли дети, внуки, правнуки.

Но воспоминания детства, память о родном местечке навсегда останутся со мной.

Журнал «Мишпоха», № 9 (1) 2001 г.

Местечки Гомельской области

Гомель • Брагин • Буда-Кошелево • Василевичи • Ветка • Городец • Давыдовка • Добруш • Дудичи • Ельск • Житковичи • Жлобин • Журавичи • Казимирово • Калинковичи • Ковчицы-2 • Комарин • Копаткевичи • Корма • Лельчицы • Ленин • Лоев • Люденевичи • Мозырь • Наровля • Носовичи • Озаричи • Паричи • Петриков • Печищи • Поболово • Речица • Рогачев • Свержень • Светлогорск • Скородное • Тереховка • Туров • Уваровичи • Хойники • Холмеч • Холодники • Чечерск • Щедрин •