ЖИЗНЬ ЗА ЛИНИЕЙ ФРОНТА

По свидетельствам очевидцев, проживавших в западной части Минской области в годы Великой Отечественной войны.

«Всю правду о войне знает только народ»
К. Симонов

Наша учительница истории Елена Антоновна Зубкова предложила нам заняться исследовательской работой. Она так увлекательно описывала процесс познания нашего прошлого, что невольно захотелось попробовать. И я мыслями обратилась к бабушкиной деревне, где бываю каждое лето.

Деревня Городок расположена в Беларуси, в Молодечненском районе Минской области.

Городок, пожалуй, древнее Москвы и, как гласит надпись на каменной доске, установленной на старом замчище, является «памятником археологии IX–XI веков». Городок лежит на перепутье многих исторических дорог – литовские князья и поход Наполеона, бури Октябрьской революции и Великой Отечественной войны оставили свои следы не только на местных холмах, но наложили отпечаток и на судьбы людей.

До 1939 года Городок относился к Речи Посполитой и считался местечком. Здесь жили преимущественно евреи, несколько семей белорусов и поляков. Окрестные деревни были населены белорусами.

Потом началась Вторая мировая война и пришли немцы. Мне захотелось узнать и понять, как переживали это горе люди разных национальностей. Кто кому был друг, а кто – враг? Почему в одинаковых жизненных ситуациях одни вели себя как порядочные люди, а иные, даже соседи, жившие столько лет рядом, совсем по-другому? Почему одни в тяжелые годы войны жили относительно спокойно, женились, рожали детей, другие – шли в партизаны, а третьи умирали в гетто? Конечно же, я много слышала об этих годах и раньше, читала в книгах, смотрела фильмы. Но у меня появилась уникальная возможность поговорить с участниками тех событий, посмотреть их глазами на далекие 40-е годы прошлого столетия.

Я запаслась диктофоном, взяла своего верного помощника – маму, и главного консультанта – бабушку Марию Иосифовну Вороняеву, и стала искать интересных людей, помнивших те времена.

Самой старшей из моих собеседников, Марии Ивановне П., к началу войны шёл 21-й год, ее будущему мужу, Владимиру Макаровичу П., в то время было 19 лет (они поженились во время войны). Самому младшему из опрошенных, Евгению Борисовичу И., в июне 1941 года исполнилось 5 лет, Николаю Ивановичу В. было 8 лет, моей бабушке, Марии Иосифовне В., – 15 лет, а остальным троим – Глафире Александровне К., Анне Антоновне Г., Вере Александровне Б. – по 12 лет.

Таким образом, большинство наших свидетелей в годы войны и оккупации были в основном детьми или совсем молодыми людьми. Повествуя о пережитом, возможно, они допускают неточности из-за давности событий. Старые люди не всегда охотно соглашаются вот так, с налету, рассказывать. Их нужно сначала «разговорить», с чашкой чая, иногда под небольшую «рюмочку». Почти все боятся диктофона и сначала просят «прорепетировать». Директор местного музея даже спрашивал разрешения у начальства, может ли он со мной разговаривать. И наиболее спокойно отнеслись к «документации» рассказов простые крестьяне. Почему люди боятся рассказывать и особенно записывать? Может быть, это привычка, отзвуки советской эпохи, когда человек не был свободным в своих действиях, возможно, это особая ситуация современной Беларуси.

Сами рассказчики жили в годы войны не только в Городке, а на территории, охватывающей около 6 тыс. кв. км. центральной части Беларуси. Все по национальности – белорусы.

Итак, попробую представить жизнь и проанализировать поведение людей разных национальностей (белорусов, евреев, немцев, русских, поляков), оказавшихся в деревне Городок или в ее окрестностях в конце 30-х – в 40-х годах прошлого столетия, и в первую очередь в годы оккупации.

Евреи

Ещё раньше, когда я бывала в Городке, я видела в центре деревни разрушенное здание синагоги. Мы с подружками гуляли по заросшему еврейскому кладбищу. Мне всегда казалось, что эти следы прошлой жизни хранят какую-то страшную тайну. И только теперь, после разговоров со старыми людьми, все встало на свои места.

Эти развалины – немые свидетели страшной трагедии. Особенно сильное впечатление на меня произвели рассказы об уничтожении еврейского населения в местечках Городок и Турец. Мои собеседники видели это собственными глазами, и их чувства, переживания, иногда и слезы невольно передавались мне.

Я и раньше слышала об уничтожении евреев в войну, но масштабы трагедии еврейского народа начала осознавать только сейчас, услышав об этом из «первых уст». А ведь некоторые мои сверстники, да и взрослые, мало знают об этих событиях и с трудом верят, что такое могло быть. Мы с мамой побывали на заброшенном еврейском кладбище, на месте гибели евреев, в краеведческом музее, обошли район бывшего гетто. Так как же здесь было до того, как здания превратились в развалины, когда все дышало жизнью? Что здесь было раньше?

Евреи достаточно плотно населяли белорусские города Минск, Витебск, Бобруйск, Борисов, Пинск, а также небольшие местечки, в том числе – Городок, Воложин, Раков, Красное, Турец. Согласно архивным данным [1], «местечко Городок, расположенное на левом берегу р. Березина, населено исключительно евреями – до 2000 человек». В польском календаре, изданном в 1927 году на польском языке, сообщается, что в Городке в 1927 году проживало около 3000 евреев (архив г. Молодечно).

По свидетельствам очевидцев, в конце 30-х годов прошлого столетия в Городке было всего 20 дворов (хозяйств) белорусов: еврейская община в Городке была многочисленна, евреи жили здесь как минимум 100 лет, а может и больше, и играли в жизни района значительную роль.

Как протекала довоенная жизнь в белорусском местечке? Вот что рассказали свидетели: «Жизнь здесь бурно кипела. В Городке шла бойкая торговля зерном, льном, были развиты промыслы, ремесла. В центре местечка, где сейчас сквер, была площадь, выложенная булыжником, по периметру ее находились лавочки и магазины, деревянные и кирпичные, одно- и двухэтажные. В окрестных деревнях жили преимущественно коренные белорусы, они работали на извозе, продавали евреям свои продукты. Плотность населения была большая, на одном теперешнем подворье могло быть от 5 до 8 хат, начиная от дороги и вглубь до речки. Земледелием евреи не занимались, они только строили жилье, складские помещения. Они были ремесленниками, торговцами, огороды не сеяли» (Николай Иванович В.).

Картину довоенной жизни дополняет Владимир Макарович П. Его воспоминания особенно ценны, так как он в то время был уже взрослым: «В Городке на площади были большие базары. Вокруг площади стояли еврейские магазины, – один торговал обувью, второй — льном, третий — материалом, и т.д., и у каждой семьи свой товар, своя торговля… Бедным они помогали. В Городке было 5 пекарен, были закройщики, швецы. Базары были в будние дни, и у каждого местечка был свой базарный день: Раков — понедельник, Городок — вторник, Молодечно – среда, Воложин – четверг, и т.д. На базаре на площади продавали только промышленные товары — обувь, одежду, лен, продукты. На другом конце Городка был другой базар, где продавали скот – лошадей, коров, свиней. Везде был порядок. В субботу евреи не работали, а в воскресенье нельзя работать православным и католикам, поэтому в эти дни базаров не было».

Хорошо помнит те времена и моя бабушка: «Весь Городок был еврейским. Евреи занимались торговлей, было очень много лавок, и даже ресторанчик был. Между собой они разговаривали по-еврейски, с нами по-русски, но знали и польский, и белорусский языки».

По воспоминаниям представляется, что жизнь до войны в Городке была полнокровной, по-видимому, не бедной, судя по богатым базарам. Евреи хорошо ладили с местным населением. В Городке мирно уживались все три религии, рядом стояли православная церковь, еврейская синагога, на краю местечка — католический костел. Были также и три кладбища. Даже в торговых делах учитывались религиозные взгляды – в субботу и воскресенье у всех был выходной. Ни один не вспомнил даже ссоры, не то что еврейских погромов. Это свидетельствует о религиозной терпимости, уважении к чужому языку, обычаям.

После 1939 года, когда Западная Белоруссия была присоединена к Советскому Союзу, еврейские семьи с приходом новой власти не сильно пострадали (или не успели еще пострадать). Синагога продолжала существовать, еврейскую школу преобразовали в русскую, с преподаванием еврейского языка.

Только про двоих репрессированных евреев вспоминают в Городке: их арестовали и вывезли в 1939 году, когда пришли Советы. Забегая вперед, скажу, что именно советская тюрьма спасла им жизнь и после войны в Городок вернулись только они и создали новые семьи. В настоящее время в Городке нет ни одной еврейской семьи.

Мои собеседники свидетельствуют, что взаимоотношения евреев с коренными жителями-белорусами были весьма дружелюбными. Я слушаю рассказы очевидцев: «Мы по-соседски жили с евреями, люди как люди, соседи. Я помню, еще мать жива была, приходила соседка-еврейка, приносила мацу, угощала» (Николай Иванович В.). «Евреи хорошие были, дружные, если у нас чего-нибудь не хватало, то помогут, дадут. С детьми их мы не играли, с евреями белорусы не женились. Свадьбы у них были богатые» (Мария Иосифовна П.).

В детскую память особенно почему-то врезалось то, как евреи угощали соседей мацой, это запомнили все. Таким образом, евреи были доброжелательными людьми, по-соседски помогали в беде, поздравляли и угощали по случаю праздников, но сохраняли свой язык, обычаи, жили общиной.

Я обратила внимание на то, что белорусы, жители местечек, преимущественно населенных евреями и жившие рядом с ними, отзываются о них более положительно, чем жители окрестных маленьких деревень. Вот что говорит Мария Иосифовна В., жившая в маленькой белорусской деревне Пожарище, в 3 км от Городка: «Евреев не любили наши крестьяне. Во-первых, за то, что они работать не идут на землю, пусть бы работали как мы, а то все торгуют и обманывают, стараются побольше взять, за каждую вещь нужно было торговаться. Даже детей пугали: не слушаешься – отдам тебя евреям на мацу».

Я думаю, что подобные небылицы и вымыслы возникали не только из-за различия религий, но и потому, что многие чужие обычаи были непонятны. По-видимому, белорусы из маленьких деревень меньше знали евреев в быту, больше общались с ними в торговых делах, что и накладывало отпечаток на их взгляды. Я думаю, что такое мнение складывалось еще и потому, что крестьянам приходилось отдавать за товар свои деньги, заработанные тяжелым физическим трудом. Им казалось, что торговать легче, товары дорогие, а денег на все не хватало. Сталкивались психология торговца и крестьянина. Конечно же, наши рассказчики были в то время детьми или молодыми еще людьми, но они общались с соседями, взрослыми и сверстниками, на их мнение влияли высказывания и суждения родителей.

Но вот наступили военные годы. Мир в одночасье рухнул и для евреев, и для белорусов. Но особенно беспощаден и страшен был фашизм для евреев. Среди катастрофы этой войны говорят особо о еврейской Катастрофе (на Западе ее называют Холокост, в Израиле – Шоа; на иврите это слово и означает «катастрофа»). В годы Второй мировой войны было убито 6 миллионов – треть живших в мире – евреев. Нацисты уничтожали евреев только потому, что евреи были евреями. Их поступки, их взгляды, их жизненные установки вообще не имели никакого значения.

Итак, в Городок ворвалась война и пришли немцы. Я обратила внимание, что мои собеседники называют врагов немцы. Осознание простым человеком, что виной всему фашизм, который не имеет национальности, пришло позднее. Простые крестьяне видели: пришли немцы – именно они принесли горе, страдание на их землю, началась «русско-немецкая война» (Глафира Александровна К.). Жить стало очень страшно: «Страшно это пережить. Сейчас не верится, что такую войну пережили» (Владимир Макарович П.).

Я слышала и раньше о войне, о Холокосте, но рассказы свидетелей просто потрясли. Немцы, оккупировав белорусскую землю, создавали для евреев гетто, а иногда расправлялись с ними почти сразу.

«Я помню, накануне в субботу немцы сделали облаву, согнали всех евреев в одно место, а потом отправили их на еврейское кладбище и там расстреляли. Я перед этим пас рядом коров и видел, что на еврейском кладбище выкопали большую канаву, где-то полтора метра шириной, полтора метра глубиной и около сорока метров длиной. Мы, дети, туда лазили, смотрели. В воскресенье сидим, отец и я, за завтраком часов в 9 утра и слышим частые пулеметные выстрелы, мы жили метрах в четырехстах от этого места. Часа через два, когда выстрелы прекратились, я пошел на кладбище посмотреть. О, ужас! Где я в пятницу-субботу бегал, как трясина ходила земля. По-видимому, людей поставили у траншеи, расстреляли, кого замертво засыпали землей, кого полуживого – так, что много еще земли оставалось наверху. Земля ходила ходуном, там еще были живые люди, засыпали живьем...» – так описывает расправу с евреями в местечке Турец Николай Иванович В. Он был тогда ребенком, но подробности навсегда врезались в его память и сознание. Слова об этой трагедии даются ему тяжело, а я слушаю и не могу в это поверить.

Согласно опросам многочисленных свидетелей, собранным работниками Городокского краеведческого музея, в Городке произошло следующее. Летом-осенью 1941 года фашисты создали там гетто (в длину около 500 м, в ширину 100–150 м). Здесь были многочисленные жилые дома евреев. Эта территория была огорожена со всех сторон колючей проволокой. Вход был со стороны бывшей синагоги. Значительную часть взрослого населения возили в м. Красное (в 18 км от Городка), на строительство железной дороги.

Как складывались в условиях оккупации отношения между белорусами и еврейским населением, которое жестоко преследовалось немецкими властями? За помощь евреям можно было пострадать самому, тем не менее, многие сочувствовали им и даже помогали, как могли. Вот что вспоминает Николай Иванович В.: «Отец открыл дверь в сенцы, а там на чердаке – еврей сосед. Говорит Иван, я побуду тут до вечера, а потом уйду. Он ведь понимал, что немцы наказывали и тех, кто давал приют евреям. Да где ж тут – сосед, мы ж люди, брали на себя ответственность. Вечером он ушел. Потом отец ушел набирать картошку из ямы. Открыл дверь, а там тоже – женщина-еврейка и двое детей. Она говорит: я уйду, – отец не стал и картошку брать».

Были и другие случаи. Об одном из них, волнуясь и переживая как бы все заново, рассказывает Глафира Александровна К., тетя Глаша: «Ловиц Мария ушла в партизаны. До войны она жила в Городке. Как-то она пришла из леса к соседям Луцким и попросила их принести ей из ее дома кое-какую одежду переодеться. Они говорят, подожди возле склепа, мы сейчас принесем, а сами привели немцев. Но у Марии как сердце чувствовало, она перебралась через забор возле сарая и ползла до речки, перебралась через речку. Это было 6 ноября. Потом она, мокрая, холодная, добралась в деревню Семерники и постучала в крайнюю ха¬ту. Там ее обогрели на печке, дали переодеться, и она ушла в лес. После войны она хотела отблагодарить этих людей, но не нашла». Этот случай – яркое свидетельство того, как по-разному ведут себя люди при одних и тех же обстоятельствах. Одни соседи предают, другие спасают. Нормальные человеческие отношения стали проявлением ге¬роизма.

В рассказах очевидцев есть факты, как предательства, так и сочувствия, желания помочь евреям. Тетя Глаша вспоминает, что ее дедушка возил в гетто муку, продукты, а сама она носила молоко. «У меня такие хорошие соседи были, деточки, Сарочка маленькая, я ее так любила, всех убили, не дай Бог...» Но крестьяне боялись расправы, не все могли преодолеть страх, кроме того, были и просто непорядочные люди, и откровенные негодяи.

Свидетели из Городка рассказывают: «Сначала немцы у них брали ценности, столько-то золота собрать – они собирали золото, отдавали немцам; через какое-то время – опять задание дают» (Мария Иосифовна В.). «Больше всего на это шли полицаи. Было у евреев и золото, и серебро, и материалы, ну и полицаи, обещая сохранить жизнь, вымогали у них ценные вещи. Это был обман» (Николай Иванович В.). «Были и попытки бежать. Рассказывают, что в Городокском гетто было два подземных хода с улицы в сторону речки. Но пока эти ходы не обнаружены. Несколько человек пытались броситься в речку возле моста, когда их везли на казнь, но их тут же расстреляли. Одному удалось бежать, ему было лет 17. Когда он доехал до места казни, он прижался к борту машины и не вышел, а на обратном пути бежал… А старые люди, женщины и дети были по религиозному фанатично настроены, они считали, что это уже судьба такая, уже не откупиться, поэтому они покорно несли свою судьбу» (Николай Иванович В.). Но в документальной телепередаче, которую я смотрела этой осенью, одна уцелевшая узница гетто рассказывала: если кто-то убегал – расстреливали всю семью. Значит, не только религиозные мотивы, но и страх за судьбу близких удерживал тех, кто хотел бежать, в гетто.

И вот страшный финал этой трагедии в Городке. В 1942 году часть работоспособного еврейского населения из Городокского гетто вывезли в гетто в местечке Красное, а остальных уничтожили. Вот как рассказали местные жители об этом работникам Городокского музея: «Когда хватали евреев, вдоль гетто выстроились машины, крытые и открытые, пригнали из частей. Людей насильно сажали в машины и увозили за речку. Там было брошенное поместье и гумно. Лавникович И.П. рассказывал, что запрещалось смотреть со стороны, как они расправлялись, но он был подростком, пас поблизости коров и это видел. Он рассказывал, что по обе стороны гумна у дверей стояли эсэсовцы, они расстреливали в затылок из пистолета детей, женщин, стариков, кого намертво, кого ранили, заставляли крепких мужчин, стаскивать трупы в штабеля, в кучи, а потом, когда всех свезли, гумно облили бензином и подожгли. Несколько дней разносился смрад, дым по окрестным деревням, по Городку…»

Так была уничтожена вся еврейская община в местечке Городок. Это только крупинка еврейской трагедии, а сколько таких пожарищ, расстрелов, погромов прокатилось по всей Европе – в Белоруссии, на Украине, в Польше, Прибалтике.

В который раз я прослушиваю пленки с воспоминаниями очевидцев тех событий и размышляю. Довоенный Городок был достаточно благополучным, богатым местечком. Без всякой идеи интернационализма проживали рядом белорусы, поляки, евреи, преимущественно дружили, соседствовали, молились каждый в своем храме, были небольшие проблемы, но скорее люди были «своими», а если и «чужими», то находили взаимопонимание. Кому нужно было разрушить этот тихий мир, внести хаос, неразбериху, войну, а с ней – слезы, горе, смерть? Как всегда, в жизнь простых людей вмешались политики, им нужно было перекроить мир по-своему.

И вот война, жестокая, страшная. Одни люди убивали других. За что? Многие белорусы сочувствовали евреям, помогали, как могли, но, как и среди любого народа, были среди них и равнодушные, и непорядочные люди, которые ради спасения своей жизни могли сделать что угодно. Война высвечивала в человеке то, что в мирной жизни было незаметно, как самые лучшие качества, так и самые низменные.

Показателен следующий факт советской политики в послевоенные годы. В Городке 9 Мая каждый год проводят митинг в честь Дня Победы, где перечисляют поименно всех погибших в войну жителей Городокского сельсовета, с указанием места гибели. По свидетельству Николая Ивановича В., до 1965 года в этом списке отдельно указывалось – «заживо сожжено 900 евреев», потом эта фраза была опущена, по-видимому, по распоряжению партии. Когда я в мыслях возвращаюсь на место этой страшной трагедии, я думаю о том, что, возможно, пройдет еще немного времени, уйдут последние живые свидетели и исчезнут эти руины. Мне становится страшно, что люди могут забыть это, и я начинаю понимать, зачем нам нужна история.

Белорусы

Белорусы – это коренное население той территории, где я проводила исследование. Как же пережили белорусы приход немцев, как вели себя простые крестьяне в условиях «нового порядка»? Как выжили белорусы в эту войну?

Несмотря на то, что война уже почти два года шла совсем рядом, нападение немцев было неожиданным. Хорошо подготовленная и технически оснащенная армия наступала так быстро, что на третий день войны, в среду, немцы уже были в Городке. Даже мобилизацию провести не успели, поэтому в деревнях осталось много мужчин призывного возраста, многие из которых потом ушли в партизаны.

Немцы пришли в белорусские местечки и деревни как завоеватели, и первые их шаги по белорусской земле были обагрены кровью: «Если убьют у немцев одного солдата, то будет плохо. Деревня Ермаки недалеко от нас. По немецкой колонне кто-то выстрелил из леса. Немцы согнали в деревне 17 мужчин и расстреляли. Страшно было, страшно, хай его холера» ( Владимир Макарович П.).

Первыми подвергались расправе те, кто работал в органах советской власти – коммунисты, депутаты. «Убивали невинных людей, Дайновский был председателем сельсовета, Брись – секретарем, таких они ловили и расстреливали» (Владимир Макарович П.). Вот что об этих фактах рассказывает тетя Глаша: «Когда немцы зашли, они сразу их не схватили – наши люди их предали, немцы ж не знали, что они были депутатами. Дайновского и Брися расстреляли на замке, а депутатов на кладбище. Они сами копали могилы себе на кладбище. Ни один из этих людей не остался жив, ни один, все погибли. Все знали, кто донес». Это было не только в Городке, но и по всей Белоруссии: «Папа мой был депутатом сельского совета. Через месяц после начала войны шел карательный отряд, остановился в деревне Доры. Донес сосед, а как хорошо мы с этим соседом жили. Каратели выбрали так – три председателя сельского совета, депутаты, комсомольцы. Их в Дорах поместили в гумно и держали там... Нам хоронить не отдавали до тех пор, пока стоял карательный отряд. Они сами копали себе могилы. Всем были завязаны красной лентой глаза. Но наш папа, когда упал, был еще живой, потому что все лежали лицом кверху, а наш вниз, и рука подо лбом. Остальных узнавали по одежде, а нашего узнали по лицу...» (Анна Антоновна Г.).

Жертвами расправ становились не только те, кто работал в органах советской власти, но и их семьи: «В эту войну, где-то в 1942 году, немцы сожгли мою лучшую подругу Юзефу. Ночью, часов в 12, мы увидали зарево, брат мой посмотрел в окошко и сказал – Каптуронки горят, хотел бежать на помощь, но увидели (ночь была лунная, зима), что стоял большой обоз – это немцы с полицаями. В этой семье были три девочки и родители. Немцы с полицаями согнали еще с одной деревни пять человек, затолкали в этот дом, выстроили всех у стенки и расстреляли из автоматов, а потом натаскали соломы к дверям и подожгли. Когда стреляли, падали все, кто ранен был, кто убит. Один человек был не ранен, и когда стали задыхаться от дыма, поднялся и закричал: кто живой – спасайся. Он выбил окно и выскочил. Его догнали на дороге и убили. А из этой семьи, из которой моя подруга, родители сразу были убиты наповал, а две сестры, раненые, спрятались под елочками, а потом ушли на соседний хутор, когда обоз удалился, и все-таки они выжили, а моя подруга умерла. Полицаи видели, как они прятались, и искали их, один говорит: где-то они здесь, а второй говорит: да брось ты, – так девочки спаслись. Причина такой расправы – некоторое время их отец работал секретарем сельского совета» (Вера Александровна Б.).

Здесь следует пояснить, что территория, на которой жили в начале войны все свидетели событий, только в сентябре 1939 года была присоединена к Советскому Союзу, а до этого принадлежала Польше, то есть советская власть здесь просуществовала менее двух лет и не успела еще толком укорениться. И эти люди – депутаты, председатели колхозов, председатели и секретари сельских советов – не все были коммунистами, многие, по-видимому, не совсем понимали эту идеологию. Bот что говорит про своего отца Анна Антоновна: «Мой папа был депутатом сельского совета, никто больше. Может, он и был бы коммунистом, но тогда еще никто не принимал в партию, но, когда пришла советская власть, панские дворы раздавали бедным, у которых и коровки не было, раздавали коровки, землю в присутствии депутата». Я думаю, что последние слова Анны Антоновны «раздавали коровки, землю в присутствии депутата» позволяют понять, почему сосед, «с которым хорошо жили», донес на ее отца. Видимо, были такие, кто не мог забыть переделов имущества.

Скорее всего, председателями сельских советов, депутатами выдвигали наиболее грамотных, активных, предприимчивых людей, возможно, некоторые из них хотели сделать карьеру.

На этих людей кто-то донес, их выдали местные, как говорит тетя Глаша: «Немцы не знали, кто кем был, свои предатели, свои убийцы». Отца Анны Антоновны также выдал сосед. Значит, среди местных белорусов были люди, которые сразу же решили расправиться с советской властью и теми, кто ее олицетворял. Возможно, это была личная зависть, злоба, а может, кто-то приветствовал приход немцев. В первую очередь это были вернувшиеся помещики, у которых всё отобрали.

В отношении председателей колхозов немцы вели себя более лояльно, видимо считая, что это хозяйственные органы. Возможно, немцы думали, что такие люди могут быть им полезны для организации снабжения продовольствием немецкой армии. В местечках немцы организовали небольшие военные гарнизоны и комендатуры, состоящие из солдат рейха и полиции, в которую набирали местных жителей. Мне рассказали об оккупационной жизни двух местечек – Городок и Турец.

В качестве наиболее «мирных» поступков немецких властей можно назвать желание организовать школы. «У нас в местечке Турец была хорошая кирпичная школа. Я пошел в школу в 1941 году – в оккупацию заставляли идти, раз жил здесь. Преподавали местные на белорусском языке, преподавали и немецкий язык, закон Божий. Наказывали, как в царской школе – били линейкой по ладони, в угол ставили на колени на горох. Все годы оккупации я ходил в школу. У меня остался учебник по белорусскому языку» (Николай Иванович В.).

Крестьяне должны были сдавать немецким властям зерно, молоко. В Городке было так: «Сдавали молоко, яйца, с коровы – 200 литров молока, точно не помню сколько, и если не сдал – палками били, это было» (Глафира Александровна К.). «В войну требовали сдавать молоко, яйца, зерно, не сдашь молоко – корову заберут. Была норма молока – 500 литров с коровы. Деньги за это не платили, палкой платили, мало сдаешь – почему не сдаешь? – палкой за это, много сдаешь – ты воду носишь, не молоко. Это первый год войны, а после начала партизанщины это дело прекратилось, они боялись партизан».

Несмотря на войну, людям надо было жить, кормить детей, поэтому держали хозяйство, сеяли хлеб, сажали огороды и, судя по воспоминаниям, не голодали: «Хозяйство держали, был конь, две коровы, свинья. Магазинов не было. Немцы дрожжи привозили. Самогон гнали» (Глафира Александровна К.). «Вечеринок, танцев не было, магазинов не было, только соль какую у перекупщиков-спекулянтов покупали» (Владимир Макарович П.). Передвигаться за пределы местечка можно было только по пропуску – аусвайсу.

Чем же занимались жители деревень в войну, кроме ведения своего подсобного хозяйства? Бабушка рассказывает о себе: «Всю войну нигде не училась. Читала очень много книг. Читала польских писателей на польском языке, иностранных писателей – американских, английских – на польском языке. Пасла гусей, корову и читала. Когда пришли Советы и разорили имение в Петровщине помещицы Корницкой, то все таскали, что хотели. Повыворачивали шкафы с книгами и кто-то их поразбросал. Юзик говорил, что на улице лежала гора книг, книги не нужны крестьянам. Юзик наносил много книг, а я их читала».

В маленьких деревнях, по свидетельству моих очевидцев, немцы бывали редко, наездами, а со второй половины войны вообще боялись появляться из-за партизан. «Немцы шли через деревню Пожарище. Как приходили в деревню, так только знали кричать «яйко» и «куры». Сильно они любили курятину и яйца и все ловили курей – немцы кричат, куры кричат» (Мария Иосифовна В.). «Немцы у нас бывали редко, боялись партизан, иногда днем заглядывали, курей ловили, очень ловко им откручивали головы. Я помню, посмотрела через окно – ловят курей, а немец винтовку наставил на меня, я спряталась. Искали нитки шерстяные, лук, брали что попадало под руки. Сестра вышла, зашла за ними в складик посмотреть и как-то недовольно им ответила – немец сразу ударил ее по лицу» (Вера Александровна Б.).

Некоторые мои собеседники вспоминают и хорошее про немцев, причем тетя Глаша подчеркивает, что это были фронтовики, которые приезжали на отдых в Городок. Еще вспоминают врачей: «Я заболела, Наташа маленькая (дочь. – примеч. автора), годик ей где-то, лежит на полу и плачет, жалко ее было, а сама не поднимусь. Врачей наших не было, решили позвать немца. Хороший был врач, с переводчиком приходил. Приходил вечером, то конфет принесет, то сахар. Несколько раз приходил. Лечил, уколы вводил. Гроши ему не платили, вылечил меня, было воспаление легких» (Мария Ивановна П.).

Тетя Глаша и остальные белорусские крестьяне не знали основных нацистских идей. Они судили о немцах по их поступкам, но не знали о том, какая участь их ожидает в случае победы Германии. «В соответствии с планом «Ост» и относящимися к нему документами гитлеровцы предусматривали насильственное переселение из западной части СССР, из Польши и некоторых районов Чехословакии около 51 млн человек, которых следовало расселить в Западной Сибири, на Северном Кавказе и даже в Южной Америке. На место переселенных таким образом народов Восточной Европы должны были прибыть немецкие колонисты – общей численностью до 10 млн человек». «Колонисты должны были не только экономически освоить эти территории, но и ускорить процесс онемечивания оставшейся части коренного населения. Выполнению последней задачи должно было содействовать уничтожение местной интеллигенции и культуры коренного населения» [2].

Практически все мои собеседники вспоминают страшный «хапун», когда молодежь угоняли в Германию. «…Ехали хватать брать – в Германию – хапун называли тогда, хапун-хапун идет, и все прятались, все в кусты бежали. Мама сразу узел собирала, и мы бежали прятались на берег речки» (Мария Иосифовна В.). «Хапун был и в Городке, и меня хотели забрать, но был старшина Подобед из Вильнюса, он меня с воза, с саней, за шиворот стащил» (Глафира Александровна К.).

По воспоминаниям очевидцев, первое оккупационное полугодие было наиболее спокойным из всего военного времени. «В то время мне было все равно, кто был: или эти, или те. Если они ничего плохого не делали, мы на них ничего не имели. Но когда они стали бить людей, жечь деревни, тогда было совсем другое дело, тогда ненависть пошла» (Глафира Александровна К.).

Шаг за шагом накапливалось напряжение – внезапное военное вторжение на мирную белорусскую землю, кровавые расправы над советскими активистами и их семьями, геноцид еврейского народа, продуктовый грабеж населения, агрессивное поведение немцев в деревнях и местечках, «хапун» – все это настраивало людей против немцев. Белорусы – терпеливый народ, но всякому терпению приходит конец, народ нельзя загонять в угол.

«Уже 1 июля 1941 года была принята «Директива Бюро ЦК ВКП(б) Белоруссии о развертывании партизанской борьбы в тылу» [3]. Так почему белорусы пошли в партизаны? Кто ими руководил? С чего началось партизанское движение в пределах территории, на которой жили мои собеседники? По мнению моей бабушки, в организационном плане решающую роль сыграли военнопленные. Вот что она рассказывает: «Осенью 1941 года немцы очень много взяли в плен красноармейцев, они ж окружали целые армии, кто вышел с окружения, кто не вышел. К зиме у нас такое паломничество стало этих пленных в каждой деревне. Все шли и шли эти пленные и просили хозяев, чтоб взяли их как работников. И у нас в Пожарищах были, и у нас вот жил Виктор, все молчал, никому ничего не рассказывал. Мы его работать не заставляли, что-нибудь помогал, дрова пилить… Мы с ним бережно обращались, чувствовали, что это какой-то большой военачальник. Мы все почему-то верили и понимали, что немцы ненадолго, что все равно вернутся наши. Но к весне 1942 года все военнопленные затревожились, пошли в лес и решили организовать партизанский отряд; может, белорусы так не организовали бы все, если бы не они. Они ж понимали, что надо защищать Родину, что их ждет, что им будет, ты же знаешь, что тогда была дисциплина и сталинщина была. Наш Виктор пошел в отряд».

По-видимому, моя бабушка права, и в организации партизанского отряда в окрестностях Городка решающую роль сыграли бывшие советские офицеры. У них путь был один – в партизанский отряд, только там они могли завоевать себе право на дальнейшую жизнь – как со стороны немцев, так со стороны советских властей.

Я уже писала, что в Западной Белоруссии не успели провести мобилизацию и все мужчины «болтались» (как говорит моя бабушка) в оккупации дома. Что же заставило многих из них идти в партизаны, бросить семью, дом, хозяйство и идти в холодный лес, в землянки, под пули, на смерть? Причины были разные, достаточно веские, и мои рассказчики очень живо и эмоционально об этом повествуют. Вот как ушли в партизаны оба брата бабушки – Юзик (в 1941 году ему было 17 лет, он брат по отцу), и Женя (брат по матери). Жене в 1941 году было около 30 лет, он имел двух сыновей, 5 и 7 лет.

«У партизан не было оружия, и они послали двоих к нам под Пожарищи искать оружие. А там же всякие были. Эти двое пришли к Гурецкому на хутор и стали требовать у него оружие, стали пугать его, мы тебя расстреляем, а потом он им водки дал или они где-то сами напились, не знаю. В общем, один ушел в отряд, а другой пошел в лес недалеко, лег и уснул. А Гурецкий был зол на них, он пошел в Городок в полицию и сказал, что приходили партизаны и один спит в лесу. И полицейские пришли и этого партизана арестовали. Тогда наш Женя послал Юзика в Прончейково в отряд, чтобы он их предупредил. В деревне все знали, что в Прончейкове отряд партизанский. Юзик пошел и их всех предупредил, и все партизаны ушли оттуда, куда-то в другой лес, и Юзик с ними ушел. И правда, этот арестованный привел туда немцев, может, его били, а там уже никого нет» (Мария Иосифовна В.). Так Юзик в 1942 году попал в партизанский отряд. По-видимому, и у него, и у Жени была связь с отрядом, раз он знал, куда идти. Возможно, они поддерживали ее через бывшего пленного Виктора, который жил у бабушки. Бабушка рассказывает, что Юзик мечтал попасть в партизанский отряд. Она считает, что, кроме каких-то патриотических порывов, у молодежи была романтика – лес, отряд, оружие, борьба с захватчиками. Позже уйдет и Женя.

«К нам приходили полицейские, искали Юзика. Пришли к маме – где ваш сын? А мама – это же не мой сын, он меня не слушался, и я не знаю, где он. И правда, это же только папин сын (папа в 1939 году умер). Они как-то поверили и ушли. Побыл Юзик в отряде с месяц, а потом пришел домой и говорит: я хочу остаться дома. А мама говорит: Юзик, я рада, что ты пришел, но приходили уже за тобой, тебя ж расстреляют, жалко мне тебя, надо тебе уходить в партизаны. Он пошел тогда и больше не вернулся, был подрывником, ходил на железную дорогу» (Мария Иосифовна В.).

Второй бабушкин брат, Женя, до войны немного работал председателем колхоза, ведь советская власть в те места пришла только в сентябре 1939 года. После прихода немцев был арестован, поэтому он тоже через пару месяцев после Юзика ушел в партизаны. Конечно же, он боялся за свою жизнь. А через некоторое время он забрал и семью, жену и двоих мальчиков, так как знал, что их могут расстрелять. Трагически сложилась судьба у братьев моей бабушки. Женя ушел в конце 1942 года, семью забрал зимой 1943-го, а летом 1943-го была блокада партизанских отрядов. Женя и вся его семья погибла, а Юзик попал, раненный, в плен, был сначала в концлагере под Минском в Тростенце, потом попал в концлагерь Дахау, пытался оттуда бежать, там его чуть не расстреляли, было очень трудно, но все же он выжил и его освободили союзные войска, американцы. Все это бабушка узнала, когда он после войны вернулся.

Рассказывает Анна Антоновна, отец которой в начале войны, как депутат, был расстрелян: «Прислали брату моему (он старше меня на 5 лет) бумажку явиться сюда, в Городок, вступить в полицию, и он маме говорит: ни за что в жизни, никто меня не заставит, они расстреляли отца, а я пойду им служить – ни в коем разе. И он ушел в партизаны». Это было в 1942 году, а в 1943-м он забрал свою мать и сестру в партизанский отряд, так как опасался за их жизнь. Так Анна Антоновна в 14 лет попала в партизанский отряд. Отряд базировался в Налибокской пуще.

Не только боязнь за свою жизнь вела людей в партизаны. Наверное, прав Евгений Борисович И.: «Основные причины ухода в партизаны – люди были недовольны агрессией, кому нравится агрессия чужого государства. Они пошли защищать, хоть крестьяне были не такие уж грамотные и воспитанные, но понимали, что фашизм – это опасно».

Какие же взаимоотношения были между партизанами и крестьянами, оставшимися в деревнях и местечках? Сколько среди местных было партизан? Послушаем очевидцев: «Партизаны часто приходили, но ночью. Была тут бригада, взрывали железную дорогу. На лошадях приедут, лошадей дадут – работать на земле, а сами завалятся спать, а ночью едут на железную дорогу взрывать. Они не боялись и у нас ночевали, но предупреждали: смотрите, если немцы будут ехать» (Вера Александровна Б.). Партизаны заезжали в маленькие деревни и хутора, каких множество тогда было на Белоруссии: «Все время тут партизаны приходили, уходили, дневали, ночевали. Возле Пожарищ были хутора, например, Тростянки. Они на таких хуторах сидят себе 2–3 дня, ночуют, и вся деревня им помогала. Юзик очень часто заходил ночью. Шел уже с железной дороги, как мину поставит. Мне так нравилось, такая романтика, я так ждала. Стучит кто-то – Юзик заходит и партизаны 2–3 человека. Мы их покормим обычно, они посидят и пошли» (Мария Иосифовна В.).

Партизаны преимущественно общались с жителями небольших деревень, так как в местечках были немецкие гарнизоны. Им приходилось брать у населения и одежду, и продукты. «Брали они, брали, и насильно брали, надо ж им чем-то питаться. Брали свиней, коров, преимущественно у зажиточных крестьян» (Мария Иосифовна В.). «Конечно же, знакомые партизаны последнее не отбирали, только отбирали у тех, кто сотрудничал с немцами, или незнакомые партизаны из другого отряда, если это не их место дислокации, те уж не считались» (Евгений Борисович И.). Таким образом, оккупированное белорусское население было поставлено в такие условия, что вынуждено было обеспечивать материальными средствами, и одеждой, и продуктами и партизан, и немцев. Вместе с тем Вера Александровна и другие вспоминают, что в войну они не голодали, держали хозяйство, сеяли рожь. Еще она вспоминает: «Старосте партизаны поручали собрать хлеба, и он боялся, собирал, что поручат, не выдавал партизан. Брали партизаны, им же надо было чем-то питаться, но они брали не то чтобы последнее».

В связи с частыми ночными посещениями деревень партизанами были и комичные случаи. Об одном таком случае рассказывает Евгений Борисович: «Не такие богатые у нас крестьяне, у них ничего лишнего не было. Не все ж хотелось отдать партизанам, что-то же и себе оставить надо. Мой старший брат Игнатий и сестра Оля пошли в гумно прятать вещи. Гумно – это такое большое строение, ровный глиняный пол, на полу можно было молотить зерно и даже можно молотилку на конной тяге установить, а по сторонам – торпы соломы, сена, не смолоченных снопов. Сестра с братом пришли в гум¬но и начали между собой разговаривать. – Игнаша, а куда кожух положить? – спрашивает сестра. – Воткни в сено. – А боты куда? – А боты под воз. Так они разговаривали, а назавтра утром пошли и смотрят – один сапог валяется возле ворот гумна, второй – возле молотилки, кожух – на торпе соломы, все лежит не там, где они прятали. Они догадались, что это проделки отделения Юзика, потому что если бы были чужие, они бы взяли это». Создается впечатление, что большинство крестьян положительно относилось к партизанам, даже те, кто сам не шел в леса. К тому же это были чьи-то дети, родственники, соседи. Но среди зажиточных крестьян были и такие, что боялись партизан: «Были и богатые, которые были злые на советскую власть, они не помогали, доносили, бывало, и уходили из дальних деревень под защиту немцев» (Мария Иосифовна В.).

Свидетели рассказывают, что, кроме действий на железной дороге, партизаны часто нападали на немецкие гарнизоны: «В Городке был гарнизон, но небольшой, слабенький, были полицейские и немцы, потом партизаны сделали нападение, освободили Городок. Несколько месяцев никого не было в Городке. Это было где-то в 1943 году, после блокады, или зимой. Партизаны с какой-то пушкой приехали, стреляли, и немцы убежали. Не было их 2–3 месяца, потом немцы прислали более сильный гарнизон» (Мария Иосифовна В.)

Немцы для удобства управления местным населением назначали старост в деревнях, и по этому поводу вспоминают следующее: «У нас в деревне постоянного старосты не было, люди боялись, никто не хотел быть старостой, поэтому немцы назначали старостой по месяцу – значит, месяц одна хата, второй – другая хата» (Евгений Борисович И.). В Городке старостой был Продухо, вспоминает тетя Глаша, его убили партизаны. Значит, старостами люди быть не хотели, боялись партизан, старались выполнять их поручения. По-видимому, во второй половине войны уже было ясно, что немцев скоро прогонят, хотя моя бабушка говорит, что уже в начале войны все понимали – «все равно придут наши».

Согласно официальным данным, центральное руководство партизанским движением началось с весны 1942 года [4] и в Минской области, куда входит наша территория; действовало 3 партизанских соединения, 45 партизанских бригад, 213 отрядов. В Минской области было 55 тыс. партизан и подпольщиков, из них 12 399 человек погибло [5].

Почти у каждого моего собеседника или родственник, или знакомый, или он сам были в партизанах. Вот что рассказывает Евгений Борисович: «Нашу деревню называли партизанской. В округе Городка нигде в деревне не было столько партизан, как у нас в Пожарищах. У нас было 15 человек партизан и 5 семей».

Партизанское движение возникло почти стихийно, в отрядах были разные люди, преимущественно не военные, и вели они себя там по-разному. Но, кроме боевых партизанских отрядов, были еще бандитские группы, которые под видом партизан занимались грабежом мирного населения. Очень интересно об этом рассказывает Евгений Борисович: «Партизаны установили, что при нашей деревне орудует небольшая банда в количестве 7–10 человек, не выполнявшая никаких заданий, а только обиравшая население. Знали, что они располагаются на хуторе Тупальщина, в полукилометре от Пожарищ, в хате Марии Новодворской, которая была холостой и жила одна. Они очень жестоко, грубо обходились с людьми, могли бить, ес¬ли чего добивались. Я часто видел Марию у нас в деревне и хорошо ее помню. Однажды партизаны окружили хату Марии Новодворской и уничтожили всех: никто из них не сдался, расстреляли и Марию…»

С зимы 1942/1943 года партизанское движение нарастало, маятник противостояния раскачивался все больше. Партизаны учились воевать, росло количество партизанских отрядов, немцы все больше зверствовали, стали проводить карательные операции, жечь деревни. Летом 1943-го немцы провели блокаду Налибокской пущи. Почти все мои собеседники вспоминают об этих трагических событиях, когда немцы жгли деревни. В окрестностях Городка сожгли деревни Доры, Парадовщину, Петровщину, Выдричи. Петровщина расположена менее чем в километре от Пожарищ. «Петровщине повезло, что она расположена по хуторам и почти в лесу, поэтому, когда карательная команда прибыла, она попала на первые две хаты, это были родственники, крестьяне по фамилии Пашкуть. Теперь Пашкутей в Петровщине нет, они их полностью расстреляли. Остальные петровщинцы, выскакивали из домов кто в чем был и прятались в лесу. – А за что жгли Петровщину? – Кто-то что-то донес. Если несколько раз были доносы, могли сжечь деревню. Нам в Пожарищах был вывешен приказ немецкого командования, что при появлении партизан нужно докладывать в гарнизон в Городок. Каждый крестьянин был с приказом ознакомлен. Как правило, никто не ходил и не докладывал, но могли быть такие люди. Мне рассказывали уже после войны, что в Петровщине был такой человек» (Евгений Борисович И.).

Вспоминает бабушка, Мария Иосифовна В.: «Партизаны столько досадили немцам, что они решили их уничтожить, окружили лес, прислали танки, технику… Много конечно погибло, вот Женя наш погиб. Но после их блокады еще больше стало партизан, ничего они не сделали. А Женя погиб, и дети погибли. Женя погиб в бою, а детей и женщин они оставили в землянках, замаскировали, где ж им с детьми по болоту. Говорят, нашелся провокатор, немцы бросили бомбу и уничтожили деток и женщин».

Анна Антоновна была ребенком и вспоминает блокаду так: «Сидишь в болоте, только голова торчит, и слышишь, как овчарки лают, немецкая речь, очень страшно. Когда была первая блокада, так один человек свое дитятко перевязал, иначе погибнет вся рота. Платочком перевязали, и всё… Страшное это дело, блокада».

Когда Анна Антоновна после блокады вышла из леса, ее взору предстала картина: «Я увидела такое зрелище – все деревушки сожжены, пострадали за связь с партизанами. Партизанская зона – все сожжено, стоят камины, как в Хатыни, погреба, печи, что не могло сгореть. Так дико, так ужасно смотреть, так страшно, Боже мой...» Все деревни вокруг Налибокской пущи были уничтожены, сожжены, люди убиты – так немцы расправлялись с непокорными белорусами, которые посмели поддерживать партизан. Может, и не все там поддерживали партизан, да кто же с этим разбирался?..

В местечках немцы устраивали показательные казни, чтобы запугать местных жителей, которые все больше шли в партизанские леса. Вот как об этом вспоминает Николай Иванович В., живший в войну в местечке Турец: «После облавы фашисты совершили показательную казнь в местечке. Согнали со всего местечка жителей на площадь, установили виселицы и казнили троих партизан. Помню, староста бегал и стучал в окно, заставлял всех идти на площадь. Это делалось для устрашения местного населения. Я стоял на тротуаре метрах в 50–70 от места казни. Перед церковью стояли виселицы, табуретки поставили, петли, на грудях доски повешены. Партизан, троих человек повесили, 2–3 суток висели, после этого похоронили».

Говоря о партизанском движении в Белоруссии, нельзя не сказать о создании немцами в гарнизонах полиции, набираемой преимущественно из местных жителей.

Так почему одни люди шли в лес в партизанский отряд, а другие – в полицию? Это решение было добровольным или продиктовано какими-то обстоятельствами? Как вели себя белорусы, выполнявшие свой «полицейский» долг? Послушаем очевидцев тех событий.

Вот что сообщают историки: «В Белоруссии летом и осенью 1941 года были сформированы вооруженные силы – Беларуская самоахова – 9 батальонов общей численностью 47500 человек. Позднее армия была переименована и называлась Беларуская крайова абарона (БКА). На основе БКА была сформирована первая национальная дивизия Беларусь» [6]. В свою очередь у меня есть уникальная возможность послушать, что рассказывают о наборе в самооборону участники и очевидцы тех событий.

В Городке тоже была полиция и отряд «самоаховы». «Самоахова» в переводе с белорусского обозначает «самоохрана». Туда шли добровольно, видимо, по «идейным» соображениям, но набирали и принудительно, присылали повестку. Моя мама знает нескольких местных жителей, которые в годы ее детства жили в Городке, а в войну служили в полиции или самоахове. После войны они отсидели в тюрьме или в ссылке разный срок, потом вернулись в Городок, завели семьи и жили спокойно до смерти. Так почему они пошли в полицию? Тетя Глаша приводит такие причины: «Кульбако, Дубовик, и дядька мой, и Рафалович Игнат — их взяли в самоахову. Они были в советской милиции, и при немцах им некуда было деться, и они пошли в полицию».

Наиболее ярко, полно и подробно рассказывает о наборе в полицию Владимир Макарович, который сам через это прошел. Приведу его рассказ почти полностью: «Была самоахова, сделали комиссию, как в армию мобилизация. Шли мужчины, никто не знал, куда деться, – кто в полицию, кто в самоахову. Нас страшили, что погонят на английский фронт. Я был знаком с Серафимовичем, а он человек толковый. Как надо было ехать на комиссию, я говорю – панок, что делать, куда деваться, в партизаны идти не хочется и в полицию не охота. А он и говорит – никуда не идите, идите туда, куда вас силой погонят под оружием, а сами никуда не лезьте, ни в полицию, никуда, так вы не будете отвечать, а как сам пойдешь, а советская власть придет все равно, то будешь отвечать, будут судить, а так тебя погнали силой и судить не будут. Пошли мы на эту комиссию. Выходит один знакомый, его призвали в самоахову — налево, кого домой – направо. Он говорит – иди и говори, что семья маленькая, а земли много, и не говори что больной, говори что здоровый. Там были доктора, но русские. Мы заходим, я первый пошел. Доктор спрашивает – здоров. Я говорю – здоров. В другой кабинет заходим, там сидит гебитскомиссар и наш старшина волости. Старшина волости был добрый человек, поддерживал трохи людей. Спрашивают – сколько земли имеешь? Говорю – 5 гектаров. А семья какая? Я говорю – жена, ребенок и опять беременная, а она не была беременной. Они мне – домой! А гебитскомиссар спрашивает у старшины — правда? А тот кивает головой, что правда, а у меня не было 5 гектаров. Они так делали, чтобы крестьяне землю обрабатывали. А кто сказал, что земли мало, – налево, в самоахову. Не хотели идти в самоахову, кто ж хотел идти, это ж страшно. Партизаны наступали на Городок раза три, немцы сунули вперед местных под пули, кто ж хотел, но куда ж ты денешься...»

Вот так рассказывает пожилой крестьянин. По-моему, в его словах – «что делать, куда деваться – в партизаны идти не хочется и в полицию неохота» раскрыта вся правда жизни. Идти воевать крестьянам не хотелось никуда – ни в полицию, ни в партизаны. Крестьяне находили лазейки, чтобы избежать службы в самоахове. На мой взгляд, это тоже одна из форм сопротивления врагу, пассивная. Люди хотели простого человеческого счастья – жить, рожать детей, сеять хлеб, торговать на базаре, при этом чтобы никто в них не стрелял, и они сами не хотели никого убивать.

Среди полицейских были и «ярые», которые выполняли свою работу «добросовестно» и были жестокими в отношении местных жителей и партизан. Мои собеседники отмечают, что это были преимущественно не местные: «Был Яцкевич полицай, когда немцы бежали, он хотел, чтоб собрали всех жителей Городка в клуб и побили и сожгли… Дядька мой пришел к нам и сказал (он в полиции работал), только не ходите на это собрание, прячьтесь» (Глафира Александровна К.). «В Городке был такой полицейский Кольцов, он убил партизана и присвоил себе его фамилию. Потом этого Кольцова нашли после войны на Украине, был председателем райпотребсоюза. Такие люди устраивались. Один из земляков оказался на Украине и опознал Кольцова. Этот Кольцов был самым жестоким» (Евгений Борисович И.).

Наступила зима 1943/44 года. Рассказывает моя бабушка, как она со своей мамой попала в партизаны: «Молодежь все шла и шла в партизаны. У Константина Гурецкого уже вся семья ушла в партизаны, хлопцы из деревни многие ушли. Подростки 16–18 лет уходили. Оружие добывали, кто мог. Настал 1944 год. Мама все переживала о своих сыновьях. Володя Гурецкий был в особом отделе, такой как КГБ в отряде был – отряд особого назначения. Они собирали сведения о тех, кто уходил в партизаны, кто выступал против партизан, какие-то списки составляли, узнавали, кого будут расстреливать. Гурецкий однажды ночью приехал к нам и говорит – поехали в партизанский отряд, потому что вы уже попали в список как семья партизан, вас расстреляют. Представь себе, как нам было уходить из своей хаты, хозяйство было, корова, свинья, куры, одежда, продукты, надо бросить все это и уйти в лес. Мама говорила – ни за что бы не пошла, что было бы, то и было, пусть бы убили, но я тебя жалею, ты молодая еще, тебя расстреляют. Мы шли, шли, а партизаны на краю леса ставили дозор свой, они предупреждали, если идут полицаи, немцы, и они нас не пустили. Откуда они знают, что мы действительно партизанские семьи, может, мы пробираемся провокаторы какие. Говорят, возвращайтесь, придут – вас заберут, мы вас не возьмем, мы вас не знаем. Вернулись мы назад, а на следующий день приехал Володя, забрал нас, привез в свой отряд».

В этом отряде все было построено – землянки, кухня, прачечная. Чем же занимались женщины в отряде? «Мама помогала на кухне, а меня поставили стирать белье. Что это была за стирка – мыла не было, порошка не было. В больших котлах грели воду и сыпали туда золу, золу эту варили, а потом в эту золу бросали и кипятили белье. Мама меня учила, как гладить белье. Тяжело было. Потом коров приобщили меня доить. Мало этого, меня ставили дежурить на посту. У меня оружия не было, но принесли мне какую-то ржавую винтовку, надо ее чистить. Где ж я ее вычищу, вся такая ржавая-ржавая, начала я ее чистить, потом пришли два хлопца и помогли мне и все-таки отчистили. С этой винтовкой я стояла на посту. Потом меня послали даже в дозор. Послали с одним парней Жорой, он такой здоровый был, я боялась его, что станет приставать. Но там, в партизанском отряде, в этом отношении было строго, если что – расстрел на месте. Потом мне запомнился такой эпизод. Надо же чем-то питаться, а там была бросовая картошка, ямы с картошкой. Это более зажиточные крестьяне, враждебные партизанам, советской власти, бросали все и уезжали жить в гарнизоны, где есть немцы. Поехали мы брать эту картошку, а ямы эти кое-как прикрыли, бросили и уехали, так картошка смерзла сверху, а потом оттаяла весной, и тогда каша стала, жидкая каша. А со мной были хлопцы, двое или трое, с мешками и лошадью. Меня засадили в яму доставать эту картошку, я ее руками складывала в корзину, а они вытаскивали. Наконец добрались до картошки, которая не замерзшая. И тут загудели самолеты немецкие. Хлопцы говорят, вроде в шутку (но могли и в самом деле так сделать), что если нападут немцы или полицаи, мы же тебя вытаскивать не будем. Мы сами хотя бы убежим, а ты будешь как-нибудь с ними выкручиваться. Мне было страшно. Правда, все окончилось благополучно. Через какое-то время решили сделать меня санинструктором. Дня два походила на какие-то курсы, послушала. И вот я иду с подрывной группой на железную дорогу. Ночью идем, а ночь маленькая, а спать хочется. Я иду и сплю, не знала, что на ходу можно спать. Впереди меня идут и сзади идут, а я иду в середине и сплю».

Мне уже рассказывали, что партизаны брали продукты у крестьян, ведь им надо было чем-то питаться. «С едой было очень плохо. Привезут кусочек мяса, корову – в котел. Ржаную муку подколотят в суп, про пшеничную и речи не могло быть, ее не было ни у кого. Ржаную муку подсыпят в суп, немного картошечки – это такая баланда... Но еда – это не страшно» (Анна Антоновна Г.).

Как же снабжались оружием партизанские отряды? У меня есть свидетельства, что с самого начала партизанского движения с оружием было очень плохо, собирали в лесу оставшееся при отступлении наших войск. По-видимому, забирали у убитых немцев. «Если пойти в партизаны, надо было винтовку найти, с чем идти, с голыми руками не пойдешь» (Анна Антоновна Г.).

Кроме того, в каждом отряде был свой аэродром, и к концу 1943 – началу 1944 года уже была налажена связь «с Москвой». Вспоминает Анна Антоновна: «У нас свой аэродром был. В 1943 году Москва нас уже снабжала оружием, патронами. Аэродром – очищенная поляна, кругом елки, и жгли костры, чтоб самолет видел, где садиться. Тяжелораненых вывозили, забирали в Москву. Один раз, когда готовилась блокада, сказали убрать детей, убрать стариков, перевезти в Москву. Мама пришла меня провожать, а тут завезли столько раненых, что некуда девать. Так я осталась и не попала в Москву». Партизанки рассказывают о встречах с немцами в партизанском отряде. «Когда сбили самолет и взяли в плен двух летчиков, они были раненые, их надо было лечить. Положили их в санчасть, где наши раненые лежат. Боже мой, что это было, как я бежала, думала, голову сломаю. Наши кричат – их еще вместе с нами положили, они же в нас стреляли, а их еще лечить будут. Один говорит мне – подай мой автомат, я их сейчас решу. Тут врач прибежал и их убрали в бригаду. Одного вылечили, а второй умер. А вылеченному сказали – иди на все четыре стороны, но он никуда не ушел» (Анна Антоновна Г.).

К лету 1944 года уже было ясно, что немцы отступают, скоро придут советские войска. Минск освободили 3 июля 1944 года, Молодечно – 5 июля, и в этот же день освободили Городок.

Вот что вспоминают свидетели тех событий: «Под Минском был Минский котел, и поэтому, когда немцы отступали, по нашей дороге Раков—Городок шли колонны машин, утрамбованные немецкими солдатами, и так убегали, что я даже помню, как один немец на велосипеде ехал, места не хватило в кузове машины. Одной рукой он держался за кузов машины, а другой управлял рулем велосипеда, боялся отстать», – так вспоминает отступление немцев через Пожарищи Евгений Борисович И.

При отступлении немцы заставляли местных жителей уходить вместе с ними. Возможно, они хотели прикрыться ими, если советская армия их настигнет. Об этом рассказывают многие мои собеседники: «Нас заставляли вместе с немцами отступать, загрузились мы в телегу, выехали на площадь, и сломалось колесо, мы показали это немцам, и так остались, а так бы, может, где-то по пути разбомбили» (Николай Иванович В.). «При отступлении немцы всех молодых угоняли в Германию на работы, всех с собой гнали. Меня ж схватил полицай, но я стал проситься, так он отпустил, а попался бы какой, то погнал бы» (Владимир Макарович П.).

В Городке шли бои, погибали крестьяне, горели дома. Мария Ивановна хорошо это помнит: «Как отступали немцы, а русские их гнали, у нас тут были бои, мы были под огнем, бомбили нас, и пушки были, всего нам хватило. Мы спрятались у помещика в склепе, там еще были строения, там мы коров поставили, а сами в склеп, с детьми, с семьями, у нас там три семьи было. Как гнали немца, ужасно было слушать и смотреть. Горели все наши дома огнем, а мы сидели под огнем. Сыпались листья от снарядов. Коров наших забрали на кухни кормить солдат. Сутки или двое сидели мы в склепе. С вечера и всю ночь стрельба была, а утром стало тихо. Вышли мы из склепа – русские солдаты едут, едут. А мы вылезли и смотрим на свои хаты: где стояли хаты – только пепелок. Я взяла Наташу на руки, ей было 2 годика, а он (показывает на мужа. – примеч. автора) подушку взял. Пришли на это пепелище, нигде ничего нет, только курятся головешки...»

Все жители местечек вспоминают, что после отступления немцев партизаны жгли дома, причем это было в период безвластия – немцы ушли, а советские войска еще не пришли. Этот факт мало освещен в официальных источниках, и свидетельства очевидцев тоже немного разнятся, но так было в обоих местечках, где жили мои собеседники, – и в Городке, и в местечке Турец. Про Турец рассказывает Николай Иванович: «Вслед за отступающими немцами пришли партизаны, немцы еще не все ушли. К нам во двор приехали партизаны, хорошие знакомые отца, друзья, вместе в молодости танцевали. Приехали и стали жечь. Дома деревянные, крыши соломенные, и вот на моих глазах зажгли факел и под эти соломенные крыши. Отец просит, называет их поименно, не жгите, вот же стоят наши дома – ни в какую, приказ. Неразумный это был приказ. Сколько ни просили, на наших глазах сожгли дом. Соседний дом тоже горит, на привязи собака большая рвется, сгорела, не выгнали ни овец, сгорели... Это война – и одни, и другие жгли».

Городок тоже жгли, это вспоминают все, но некоторые свидетельства противоречат друг другу. Вот как вспоминает тетя Глаша: «Фронт в Минске, а они (партизаны. – примеч. автора), пришли и сожгли Городок, осталась только Воложинская улица. Церковь сожгли, костел, а назавтра пришли русские».

Наиболее авторитетным свидетелем я считаю Владимира Макаровича. В 1944 году ему было 22 года, он был женат и хорошо помнит те события. «Немцы стали отступать и жгли. Были специальные факельщики, вот Городок же был сожжен весь. Целую неделю было безвластие – и русских не было, и немцы уже ушли. Тогда пришли партизаны и давай носить солому в хаты и поджигать. Но они мало успели сжечь, набежал командир и некоторых даже порасстреливал, тогда они остановились».

В Городке шли бои и от снарядов сгорело все, что еще оставалось. Люди остались на пепелищах. «Жили в землянках, свинья в шкафу сидела» (тетя Глаша). Меня поразил тот факт, что партизаны жгли местечки, когда немцы уже отступали. Зачем? Я долго искала ответ в учебниках и не нашла. Потом посоветовалась с папой, и он высказал предположение, что это делалось, по-видимому, для того, чтобы действующая немецкая армия при отступлении не смогла закрепиться в населенных пунктах. Более разумного объяснения этим действиям мы с папой не смогли найти. Это был жестокий приказ, ведь люди оставались на разоренной земле, жить было негде, почти все вещи сгорели. И все равно все радовались, что война кончается. Ведь до сих пор у поколения наших бабушек главное желание – «только бы не было войны».

Война закончилась для жителей Городка в июле 1944 года, но не для всех. Мужчин призывного возраста забрали в действующую армию. Старики, женщины и дети остались у разрушенных усадеб, в землянках. Нужно было как-то жить, восстанавливать разрушенное. Все впряглись в работу. Впоследствии дома строили на оставшихся после пожара фундаментах. И до сих пор, когда я иду по Городку, я вижу эти фунда¬менты и ступеньки, идущие в никуда. Только теперь мне понятно, что это значит.

В 60-х годах прошлого столетия на центральной площади Городка, где когда-то гудели богатые базары, разбили сквер и поставили памятник партизанам и воинам Советской Армии, погибшим в боях с фашистскими захватчиками.

Скоро весна, потом лето, я опять поеду к бабушке в Городок. Она уже ждет меня. Я теперь по-другому буду смотреть на мою бабушку и окружающих ее пожилых соседей. Мне рассказывала мама, что когда она жила в Городке и училась в школе, День Победы был самым любимым праздником в деревне. На митинг, посвященный Дню Победы, шли все – и из Городка, и из окрестных деревень. Ведь в этих местах нет ни одной семьи, которую минула бы война. Они все шли на митинг – и бывшие партизаны, и бывшие полицейские, и те, кто просто жил здесь в войну. Из года в год митинг повторялся, читали все те же списки погибших, на те же могилы несли цветы, а люди стояли и плакали, плакали каждый год. Слишком тяжелое испытание им всем пришлось пережить.

Я вспоминаю бурную молодость бабушки и думаю, как я поступила бы на ее месте? Мне страшно при мысли, что пришлось бы взять оружие и идти в лес. Я хочу мирно жить, учиться, чтоб у меня были мама и папа, ходить в лес только за ягодами и грибами, а самое главное – никого не бояться.

________________________________________

[1] История и география Дисненского и Виленского уездов. Минск: Минский архив, 1896.
[2] Сорокина О. Этносы на оккупированной территорий СССР в годы Второй мировой войны // «История». 2000. № 42.
[3] Вся история в одном томе/ Авт.-сост. И.О.Родин, Т.М.Пименова. М., 1997.
[4] Память: Минская область: Список погибших партизан, подпольщиков, связных партизанских отрядов, действующих на территории Минской области в годы Великой Отечественной войны. Минск: изд. Минского исполкома, Национального архива республики Беларусь, 1995.
[5] Там же.
[6] Сорокина О. Этносы на оккупированной территорий СССР в годы Второй Мировой войны // газета «История», № 42, 2000 год.

Снежана Караваева
г. Мончегорск Мурманская обл.,
7-й класс, гимназия № 1
Научный руководитель: Е.А.Зубкова
Первая премия

Местечки Минской области

Минск • Березино • Бобр • Богушевичи • Борисов • Вилейка • Вишнево • Воложин • Городея • Городок • Греск • Грозово • Дзержинск • Долгиново • Дукора • Дулебы • Зембин • Ивенец • Илья • Клецк • Копыль • Красное • Кривичи • Крупки • Куренец • Ленино • Логойск • Лоша • Любань • Марьина Горка • Молодечно • Мядель • Налибоки • Нарочь • Несвиж • Новый Свержень • Обчуга • Плещеницы • Погост (Березинский р-н) • Погост (Солигорский р-н) • Птичь • Пуховичи • Раков • Рованичи • Рубежевичи • Руденск • Селиба • Свирь • Свислочь • Слуцк • Смиловичи • Смолевичи • Старобин • Старые Дороги • Столбцы • Талька • Тимковичи • Узда • Уречье • Ухвалы • Холопеничи • Червень • Черневка • Шацк •