Лев Слобин

БОРИС ГИМЕЛЬШТЕЙН – ПОСЛЕДНИЙ ЕВРЕЙ МЕСТЕЧКА ГРОЗОВО

Случай, представившийся в 2003 году, позволил мне через 62 года впервые побывать на родине моей мамы, бабушки и деда – в бывшем еврейском местечке Грозово в Беларуси, что между Копылем и Гресском.

В историко-географических изданиях Российской империи и энциклопедическом словаре Ф. Брокгауза и И. Ефрона это местечко упоминается, как существовавшее задолго до 1600 года.

Борис Гимельштейн.

Из-за большого расстояния и бесконечных дел я никогда не был там. Мои сведения о бабушке и дедушке весьма скромные, а жаль. Мама не могла многого знать об отце потому, что его не стало, когда она была еще совсем маленьким ребенком. Впрочем, и о бабушке, которую я никогда не видел, мне тоже почти ничего не известно.

Докучать же расспросами маму мне не хотелось: я видел ее слезы и переживания, вызванные воспоминаниями. Запомнился лишь один яркий эпизод. Он касался бурной жизни когда-то большого еврейского местечка Грозово.

Советская власть, порывая с прошлым, радикальными мерами боролась с ним, ломая привычный быт и покой местечка. Первая мировая война, революции, Гражданская война и интервенции перемежались частыми еврейскими погромами. Очевидно, мой дед погиб именно в это время. И бабушка, не имея рядом родных, выбиваясь из сил, одна воспитывала дочь Дину – мою маму. Помню мамин рассказ о той агитации, которую вела революционно настроенная молодежь среди сельчан, борясь с религией. В местечке были закрыты церковь и синагога, следом за ними и еврейская школа. И часть учителей, преподававших предметы на идише, ушла из школы, а часть – перешла в другую.

В Грозове были созданы сельсовет и еврейский нацсовет, решавший национальные вопросы. Следующим этапом стала коллективизация – создание первого колхоза «Интернационал». Это событие коснулось всех. Добровольно идти в колхоз многие не хотели. Земельный надел зависел от количества душ. В таких семьях и работников было больше. Хуже было малосемейным, им колхозная жизнь ничего не добавила. Кустари и частные ремесленники должны были собираться для работы в промысловых артелях.

Моя бабушка, надрываясь и экономя на всем каждую копейку, собрав нужные деньги, купила корову. Имея молоко в доме, жить стало легче: можно было, расплатившись с долгами, позволить себе большее. Но моя мама, такая же активная и решительная, как вся комсомольская молодежь, готовая на все «ради светлых идей», повязала на рог коровы пионерский галстук, отвела ее в колхоз, не посоветовавшись с бабушкой.

Бабушка, хоть и пролила море слез, но вернуть корову назад уже не смогла. Очевидно, повздорив из-за этого с бабушкой, мама уехала на заработки в город.

И, как оказалось, навсегда. Я был молод и естественный интерес к прежней жизни хотя и был, но платить за свое любопытство слезами мамы мне не хотелось. Так и осталась вся довоенная история жизни моих предков не познанной.

Отец тоже не хотел ворошить прошлое и лишний раз огорчаться. Так что только спустя долгие годы я с удивлением узнал, что у мамы, оказывается, был родной брат Зелик, родившийся там же в Грозове, на год позже ее. Это был мой дядя, но узнал я о нем лишь после смерти моей мамы. Она так и не узнала ничего о судьбе единственного брата Зелика, бывшего во время войны на фронте.

Из справки Центрального архива Министерства обороны Российской Федерации лишь 20 января 2004 года я узнал, кем был мой дядя. Там в послужной карте и в карте потерь записано: «Старший лейтенант Зелик Евнович Елин, 1916 года рождения – командир роты 45 Гвардейской танковой бригады, умер от ран 8.1.1944 года, похоронен: село Огневка Ружинского района Житомирской области. Украина. Сведений о родственниках нет. Других сведений нет».

Из «личного дела» мамы, обнаруженного мной в областном архиве НКВД в 2003 г., составленном при поступлении на работу осенью 1944 года, по приезде в освобожденный город Минск из эвакуации в Казахстане, ее рукой было записано, что муж и брат на фронте. С отцом есть переписка, а с братом нет. Прочитав эту запись, я понял, что мама к этому времени уже давно не получала от брата писем, но написать в анкете об этом она открыто тогда не могла. Запись, что родственник без вести пропал на фронте, тут же могла породить подозрение о его переходе на сторону врага. А следствием этого мог стать отказ в приеме на работу.

Эти детали я узнал в тот год, когда у меня возникла необходимость восстановить утерянную мной метрику.

Тогда, в 2003 году, я окончательно понял весь смысл того, что так долго приходило с жизненным опытом, сквозь закрытость информации, ко мне и многим другим, – это позднее понимание настоящей, правдивой истории своей страны. И тогда смог легко прочитать все, что было записано рукой мамы между строк.

Задумавшись уже в который раз, я понял, что, кроме родителей, из своего рода по линии матери и отца я почти никого и ни о ком ничего не знаю.

За повседневной суетой мы слишком рано безвозвратно теряем связь с родителями и родными. Восстановить ее чаще всего уже не удается и детям, а внукам тем более. А жаль, ведь время – процесс односторонний и безвозвратный: упустив, уже не вернешь его никогда.

В том же 2003 году в Грозове я встретился с последним евреем местечка. То, что он последний, тогда я и предположить не мог, как и многого другого.

На мой вопрос, где найти самого старого жителя, мне тут же несколько человек ответили: «Вы же стоите рядом. Вот здесь в центре Грозова, напротив магазина, у перекрестка – это дом старого Гимельштейна, которого вы ищете».

Я зашел в ветхий дом старика и познакомился с ним. Это был надломленный болезнью человек, который открыто и доверчиво отнесся к моим поискам.И он, несмотря на недуг и больные ноги, вызвался сам показать место гибели евреев местечка Грозова.

Мне было жаль его, больного, обременять своей просьбой, но он, видя серьезность моих намерений, стал сам настаивать, сказав, что, кроме него, вряд ли кто-то еще из его соседей сможет показать это место, и я согласился.

Памятник, установленный в 1966 г.

...Это произошло в конце первого года войны, в семи километрах от Грозова в лесу за карьером, у деревни Конюхи.

Мы доехали на машине до края леса, а дальше старик повел меня с моими спутниками по просеке вдоль линии электропередачи, заваленной буреломом, к тому, только ему известному, месту расстрела...

Дома он рассказал о том, что мог знать и вспомнить:

– Я, Гимельштейн Борис Яковлевич, родился в 1922 году в Грозове, где живу и сейчас.

В нашем местечке жили евреи-ремесленники, часть из них работала кузнецами, и была у них своя кузнечная мастерская. Были портняжная и сапожная артели. А еще была хорошая хлебопекарня. В нашем местечке часто устраивались праздничные ярмарки и было много магазинов и лавочек. Особенно славились грозовские часовщики, кузнецы, портные и сапожники.

Так традиционно сложилось, что мастеров и специалистов разных профессий здесь собралось много, они обслуживали всю округу. Ладили сечкарни, ремонтировали швейные машины, подковывали лошадей, делали хорошие серпы, косы и любой сельскохозяйственный инвентарь, а если надо было строить дома и складывать печи, то лучше наших мастеров нигде и не найдешь...

Деньги были не у всех, и потому рассчитывались, как у кого получалось: кто крупу даст, кто муку, кто мяса, яйца, масло, а кто и сало принесет.У крестьян денег вообще никогда не было, они всегда расплачивались продуктами. Про кошрут я разговоров не слышал. Сало ели и евреи, и неевреи.

До войны все жили дружно и не делили – кто еврей, кто поляк, кто белорус. Оскорблять и обзывать у нас было не принято. Делились последним куском! Случалось, в деревне сгорал у крестьянина дом, евреи и другие соседи несли все, что могли, и помогали погорельцу построиться заново.

Жили очень дружно, на Новый год ходили к белорусам и полякам, их было не много, а они ходили к нам на еврейские свадьбы. Большая часть чителей Грозова были евреи. Да, я чуть не забыл, среди мастеров были еще колесники, они делали отличные колеса для телег на радость крестьянам. Специалистов всяких было много.

Раньше в местечке была церковь и большая, деревянная синагога, но еще до войны ее забрали под клуб и там показывали кино! Семьи у многих были большие, и почти все местечковые жители долгое время после революции и бесконечных погромов жили очень бедно и ходили бедно одетыми. Так что, по сравнению с другими, богато жили только их соседи – специалисты. Их ремесла давали возможность им гораздо лучше жить.

И если они были хорошими мастерами и знающими специалистами, то и заказчиков у них всегда было больше. Их труд приносил в их семьи достаток, но только тем, кто умел по-настоящему хорошо трудиться. На все местечко в то время был один велосипед у сына мясника по фамилии Шкляр. На нем он приехал домой в местечко своим ходом из Ленинграда, где он в то время учился. Для всех нас была большая радость, когда он давал кататься и учиться ездить на том велосипеде. За это мы приходили к нему во двор бесплатно пилить и рубить дрова.

Наша семья была большой. У отца было три сына, моих братьев от первой его жены – моей мамы, я был у нее четвертым. Она умерла от этих родов. И вскоре мой отец женился на другой, и у него родились еще дочка и сын.

Я же, закончив восемь классов в Грозове, начал работать и, заработав немного денег, поехал в Минск учиться. Там, подготовившись к экзаменам, поступил в училище коммунального хозяйства и поселился в общежитии. Мне дали две простыни и матрас, тумбочку и кровать с пружинами! И там я впервые по-настоящему отдыхал. Ведь дома я спал жестко: на досках, постелив лишь солому.

Там я проучился два года, после этого мне в стройбригаду дали в помощь 14 детдомовцев из разных мест. Один из них был Стасик Чайковский, и мы дружили. А потом воевали вместе в одном партизанском отряде. Он был из Смоленского детского дома.

Мы нарвались с ним однажды на засаду. Он погиб, я был ранен, когда возвращались, выполнив задание: взорвав эшелон на железной дороге у станции Негорелое.

Было особенно обидно, что засада ждала нас совсем близко, когда мы были всего в пятнадцати километрах от расположения нашей партизанской бригады. Похоронили нашего боевого друга недалеко от Грозова со всеми почестями на сельском кладбище у села Песочное.

Начало войны я встретил с Стасиком Чайковским в Минске. В тот день мы красили бомбоубежище возле ГУМа – в подвале рыбного магазина. Выйдя наверх, пошли по улице. Видели, как горел город во время бомбежки. С одного балкона свисал, догорая, убитый. Падали из окон, спасаясь от огня, женщины и дети. От жары гнулись рельсы и арматура, торчавшая из развалин домов, они сгибались, как прутья лозы. Видели, как горела 2-ая Советская больница у Оперного театра. Там из психиатрического отделения, на стене которого был нарисован красный крест, из окон прямо в огонь падали больные…

Самолеты, один за одним, заходили над целями и бомбили город. Кругом все горело! Нигде не было видно людей. Многие бежали, а те, что остались, притаились где-то.

Дома и квартиры брошены, окна и двери все на распашку. Вещи были разбросаны людьми, впопыхах бежавшими из города.

Мы могли взять любую одежду и вещи, заночевать в любом брошенном доме или квартире. Но мы со Стасиком Чайковским решили тоже уйти из города и отправились в сторону Могилева, надеясь вместе с отступавшими войсками двигаться на восток, куда устремились все беженцы. Но нам, как и многим минчанам, пройдя с муками длинный путь, все равно пришлось вернуться обратно в Минск. Это отняло много сил и времени.

В городе во всю хозяйничали немцы, и уже был приказ всем мужчинам, старше 18 лет, собраться у Оперного театра, а за неподчинение – расстрел!

И пришлось мне со Стасиком явиться туда. Пришли, а там море людей, ими забита вся площадь перед театром и полно немцев с овчарками. Собрали всех и колонной погнали к деревне Дрозды. Место там низкое, заболоченное, у реки.

Загнали нас всех туда, как скот… Это место было огорожено канатами. У входа был сделан пропускной пункт. Выкопаны канавы для туалета. С одной стороны была река, с заболоченной низинкой, с другой, чуть повыше, редкие деревца, и там с двух сторон стояли грузовые машины с прожекторами, которые ночью включались.

Потом были поставлены вышки для часовых. Мы лежали на сырой земле и не могли не только встать, но и поднять даже руку. Чуть кто-то, забывшись, приподнимался, тут же звучала автоматная очередь. Хотелось есть и невыносимо хотелось пить, но к речке никого не подпускали. Воду привозили в пожарной бочке на тележке-двухколкею Но разве можно напоить все пять тысяч человек этой водой?

А тех, кто добирался к реке, расстреливали, но не всегда сразу – часовому было скучно и поэтому он выжидал. Смотрел, когда наклонится человек над водой! И лишь потом раздавалась автоматная очередь, и он видел, как падал человек в воду и убитого течением несла вода.

В один из дней отделили пеньковым канатом всех евреев. Затем заставили военнопленных копать ямки и ставить сосновые столбы, отгораживая всю зону, в первую очередь, от реки колючей проволокой.

Рав Аби Ингбер читает Кадиш.

Доктор Михаэль Лозман, Фрэнк и Галина Шварц.

И тогда мы со Стасиком Чайковским поняли, что дела наши совсем плохи, добром все это не кончится. Мы незаметно подкатились, а кое-где исхитрились ползти ночью к реке, и очутились в воде. Переплыли на другой берег никем не замеченными. Речка была совсем мелкая и не широкая. Выбравшись в темноте к какому-то поселку, мы увидели впереди лес и пошли к нему. Днем мы опасались идти: нас могли бы заметить.

Мы шли со Стасем на запад ночами, иногда теряясь в темноте, шли в сторону Грозова, к моему дому! И неожиданно наткнулись на полицаев, и они отправили нас в Узденскую тюрьму, где я увидел свою соседку Левитину с дочкой и с сыном.

Нас посадили на две подводы и повезли к красному кирпичному зданию тюрьмы, там присоединили к нам шестерых военнопленных. Привезли. Рядом – две плохо засыпанные ямы и канава, из которых торчали – где рука, где нога – расстрелянные люди.

Тут же валялась одежда и рваные подушки. Оказывается, перед нами там был погром. Нас конвоировали полицаи! Они скомандовали пройти по этой яме на середину, заставив, предварительно, раздеться до трусов. Пришлось подчиниться. Я шел первым, и слышу, мне кричат: «Вернись. Стань на середину!» Оглянулся и вижу, что пленные, видно из одного взвода или роты, стали прощаться друг с другом. И дочка Левитиной громко там плачет, прощаясь с матерью. Я смотрю, что выхода нет, все мы погибнем, все равно – смерть. Надо спасаться, и я изо всех сил бросился бежать к лесу.

К счастью, он был рядом! Я добрался до деревенской хатки, где-то уже далеко за тем лесом. Вошел в дом! И какая-то жившая в ней бабка дала мне солдатские штаны и рубашку с ботинками, а обмотки к ним я не взял. Она меня на скорую руку покормила, дала с собой краюшку хлеба и кусок вареной телятины на дорогу.

Поблагодарив ее, я пошел в сторону Старицкого леса, те места я уже хорошо знал. Я знал, что в лесу есть смолярни, для варки дегтя, там собирали смолу. В тех домишках в сезон сбора ютились работавшие там смолокуры. И в одной из них я долго прятался, тайком выходя из леса, но это было опасно, и я подолгу голодал, лишь иногда удавалось что-нибудь добыть из еды, но с наступлением холодов жить там с каждым днем становилось все труднее. Таких смолярен в тех лесах было несколько, и однажды, захотев пить, я зашел в другую. Зачерпнув деревянной бадьей воды из колодца, стал пить... Увидел, что рядом два парня пасут там лошадь. Они заметили меня и стали расспрашивать, кто и откуда, и почему оказался там. Доверившись, назвал им тех, кого я знал: Леву Гильчика, Исаака Язвина и еще кое-кого.

Марат Ботвиник и Лев Слобин.

Рав Аби Ингбер, доктор Михаэль Лозман и доктор Варрен Гейслер.

Оказалось, что это парни из местечка и они уже давно ушли в лес искать партизан. А партизаны тогда только начинали организовываться и собираться в отряды. Имена многих командиров лишь позже стали известны, и часть еще долго скрывалась в лесах возле Тимковичей. И я познакомил этих парней с Левой Гильчиком.

Оказалось, что они приготовили для него, спрятав под полом в смолярне, одиннадцать винтовок. Посадив меня на возок, они заехали куда-то в Западную, возле Ракова, забрали хомуты, панских коней и другую амуницию.

Затем, переночевав в деревне Новоселки, мы поехали в партизанский лес. Подлечили меня у партизанского врача, затем определили в диверсионную группу, а позже, обучив меня, отправили, в июне 1942 года, в деревню Бор Комсомольского сельского совета Копыльского района для организации отряда.

В декабре 42-го командир партизанской бригады Коляда и комиссар бригады Заяц зачитали приказ, согласно которому я был назначен начальником разведки отряда, командиром которого был Гаврилович. В моем подчинении были 12 разведчиков.

В этом качестве я воевал до 3 июля 1944 года, и в ночь со второго на третье июля мы встретились с советскими войсками! Они ехали на грузовой машине «полуторке», с гармошкой – проехав деревню Шишковичи, направляясь в Осиповичи через деревню Сунаи, от которой до местечка Грозова всего 6 киломеров.

Везде их с радостью встречало население, а потом наша бригада была направлена в район Селецка для строительства моста через реку Птичь, чтобы обеспечить переправу для наступающей нашей Армии. Так для меня закончилась война!

Во время оккупации я с разведчиками часто бывал в Грозове и знал о том, что там происходило, но партизанские отряды, сформировавшись, смогли обрести действенную силу только к концу 42-года. Потому население в полной мере страдало от бесчинства зверствоваших в округе местных полицаев.

Я знал, что в Грозове осталось всего несколько еврейских специалистов, принужденных немцами, под угрозой расстрела, работать, обеспечивая хозяйственные заказы оккупантов, но и эти евреи летом 1942 года были расстреляны возле деревни Конюхово.

Перед тем, в ноябре 1941 года, евреев местечка Грозова вывели в деревню Конюхово, на территорию бывшего кавалерийского полка, и продержали там больше месяца в жутких условиях необычно суровой зимы того года. Их было около 500 человек. Это были женщины, старики и дети, а к декабрю 1941 года их стало значительно меньше. Часть из них умерла от холода, голода и болезней.

Из этого гетто в Конюхове во второй половине декабря оставшихся в живых на автомашинах вывезли в лес на расстрел к двум большим и глубоким ямам, вырытым крестьянами. Все же оставалось еще слишком большое количество людей, чтобы палачи смогли уместить всех приговоренных в эти ямы, а выкопать большие в замерзшей земле было уже невозможно…

Кто-то из полицаев, фамилию мы не установили, опустил в яму лестницу...

Фрагмент нового Мемориала жертвам еврейского гетто в местечке Грозове.

Немцев в деревнях рядом практически не было. Кроме нескольких жандармов, они лишь изредка приезжали, такое же положение было и в большинстве других деревень.

Зверствовали, как правило, «свои», местные полицаи! Мне рассказали об одном из таких – местном жителе по фамилии Лохан. Он очень плохо учился в нашей грозовской школе, не проявляя ни к чему интереса.

Вся их семья жила бедно, но при том постоянно отлынивала от любой работы.

До войны директором средней грозовской школы был Мезин, и у нас все его уважали. Его жена, еврейская учительница, сказала ему:

– Надо Володе помочь. Он же пропадет! Необходимо парню учиться, пусть поступит в военное училище.

Об этом мне подробно рассказали после войны мои соседи, учителя нашей школы.

В первые дни войны этот парень, окончивший военное училище, неожиданно приехал домой в Грозово уже в звании младшего лейтенанта в красивой военной форме.И первым же из сельчан – вместе со своим братом, без всякого принуждения, пошел служить в полицию.

Позже его брат сам пришел в наш партизанский отряд с повинной, в форме полицая и с оружием, жена убедила. Она дала ему понять, что после войны за все злые дела его расстреляют. И, подумав, он пришел к нам сам, отмываться за грехи.

Борис Яковлевич Гимельштейн.

…Узники гетто спускались по лестнице в яму, видя, что у них нет возможности спастись. И последним их желанием было, после всех этих мучений и издевательств, умирая, быть погребенными вместе. Они, спускаясь, ложились вместе, на бок – одним плечом вверх. А полицаи расстреливали их, и так ряд за рядом. Живых людей заталкивали в яму, «как селедцы в бочку!», а детей бросали в яму живыми.

И это, поверьте… Не я сам придумал, так рассказал мне лично живой свидетель этого. Но это было уже после войны. Им был житель Грозова Павел Иванович Жук, работавший при немцах в местечке на почте смотрителем линии телефонно-телеграфной связи.

(В Архиве г. Бобруйска Могилевской области сохранился протокол допроса свидетеля этого злодеяния, составленный 16 сентября 1944 года следователем Гресского РО НКВД участковым уполномоченным Борисом Гимельштейном. Ф. 1569, оп. 3, д. 2)

Эти ямы с расстрелянными людьми ходили ходуном три дня. Об этом мне говорили разные жители Грозова и деревни Конюхи. Пьяные полицаи, жалея патроны, стреляли лишь бы как, и часть людей сбрасывали в яму живьем, и после толком даже не засыпав.

Там навечно остались и мои родные: мачеха, растившая меня, и мои братья.

Страшно, что нет никакой надежды на то, что такое не сможет повториться снова.

То, что я узнал через несколько лет после войны, – это тоже достоверный факт. Бывший учитель местной школы, фамилию называть мне не хочется, чтобы не пострадала ни в чем не повинная семья (правильно говорят – в семье не без урода), нашел для себя гнусный заработок. Он раскапывал яму с расстрелянными в поисках золота и сдавал кости – бывших своих односельчан – в пункт приема сырья. И их принимали! А он пил, исправно получая свои грязные деньги! И люди об этом знали, но молчали…»

P.S. На месте этого преступления в 1966 году был уставлен скромный обелиск в память о жертвах гетто – жителях местечка Грозова. А через 40 лет на средства, собранные еврейскими гражданами США, 10 октября 2006 года был открыт Мемориальный памятник.

Борис Яковлевич Гимельштейн не дожил до этого дня совсем немного…

Местечки Минской области

Минск • Березино • Бобр • Богушевичи • Борисов • Вилейка • Вишнево • Воложин • Городея • Городок • Греск • Грозово • Дзержинск • Долгиново • Дукора • Дулебы • Зембин • Ивенец • Илья • Клецк • Копыль • Красное • Кривичи • Крупки • Куренец • Ленино • Логойск • Лоша • Любань • Марьина Горка • Молодечно • Мядель • Налибоки • Нарочь • Несвиж • Новый Свержень • Обчуга • Плещеницы • Погост (Березинский р-н) • Погост (Солигорский р-н) • Птичь • Пуховичи • Раков • Рованичи • Рубежевичи • Руденск • Селиба • Свирь • Свислочь • Слуцк • Смиловичи • Смолевичи • Старобин • Старые Дороги • Столбцы • Талька • Тимковичи • Узда • Уречье • Ухвалы • Холопеничи • Червень • Черневка • Шацк •