Воспоминания Муси Левиной

Я родилась в местечке Шацк в Пуховичском районе Минской области. Отец был кузнецом. Мать, как почти все женщины того времени, – домохозяйкой. Ей достался нелегкий круг домашних дел и забот. В семье было восемь детей, и я была самой младшенькой.

Муся Левина перед войной.

Я рано лишилась матери. Училась в Минске в показательной еврейской школе № 7. У нас были очень хорошие преподаватели. Школа находилась в центре города – там, где сейчас гастроном, на перекрестке проспекта Независимости с улицей Комсомольской, напротив здания КГБ.

В школе были лучшие ученики города. Встречаясь через многие годы, мы всегда чувствовали себя, как и тогда, родными людьми. Такие добрые чувства и душевность воспитали в нас учителя. Сейчас в Минске уже нет никого, осталась только одна – бывшая ученица той школы.

Все преподавание в школе велось на еврейском языке, а белорусский и русский были как отдельные предметы. Поэтому, когда я, окончив школу, поступила в техникум, мне очень трудно было учиться. Нас учили на языке идише. Иврит тогда считался буржуазным, реакционным языком, потому в еврейских учебных заведениях повсеместно использовали лишь идиш. И евреи говорили на идише. Мне особенно сложно было учиться точным наукам: физике и математике – трудна и непривычна была для меня русская терминология. Например, по-русски слово «угол», в геометрии оно часто используется, на идише звучит совсем непохоже – «винкул». И таких слов и терминов в точных науках множество. Отвечая преподавателю или когда надо было писать эти термины и отдельные слова, то приходилось постоянно переводить, чтобы быстро отвечать или решать у классной доски задачи. Я не одну двойку получила по русскому языку, математике, да и по другим предметам. Мне приходилось думать на одном языке, а отвечать на другом.

Старший брат – гимназист.

Внизу маленькая Муся среди братьев и сестер.

Ох, как для меня это трудно было! Мне все хотелось говорить на своем родном языке, на котором я думала. Приезжая домой в Шацк, я говорила на еврейском, а в городе мне приходилось, конечно, уже смотреть, где и как, а еще и с кем разговариваешь – то по-русски, то на идише.

Теперь евреев на моей родине, в Шацке, почти не осталось, а из моих родных и вовсе никого нет. В войну немцы убили отца и двух сестер, одна из них была замужем и у нее росли двое детей.

Кстати, в Шацке живет удивительный человек. Он не еврей, но в знак особого уважения к землякам поставил на свои средства памятник евреям Шацка, уничтоженным немцами и полицаями во время войны. Он сделал памятник из большого камня и на нем выбил надпись. Затем позвал православного священника, чтобы тот освятил это место. А чтобы не отказал, установил на памятнике православный крест. И местный священник освятил место захоронения и этот памятник...

Михаил Тарасевич.

Памятник погибшим евреям Шацка.

Через некоторое время, внизу, у основания памятника, Михаил Тарасевич сделал звезду Давида. Так и стоит теперь этот памятник в память погибшим – внизу звезда Давида, а наверху крест.

Этот удивительный житель Шацка поставил и второй памятник – учителям, погибшим в войну, и первой в списке имен на этом памятнике значится моя сестра. Ее, и как других, убили немцы и полицаи.

Во время войны все мои братья были на фронте. Один из них особо отличился, и уже 8 августа 1941 года был награжден орденом Красного Знамени и позднее медалью «За оборону Москвы». У меня сохранилась фотография – момент вручения ему Всесоюзным старостой Михаилом Калининым награды в Москве. И три других брата, которые воевали, тоже были награждены. В живых остался только один.

Закончив семь классов, в 1934 году я поступила в техникум связи, успешно окончила его в 1938 году. Меня после окончания техникума послали на Дальний Восток, в Амурскую область. В те годы возникла большая необходимость в профессиональных специалистах связи. Со всех учебных заведений связи, со всего Советского Союза, посылали выпускников на Дальний Восток – там была запущена телефонно-телеграфная магистраль Москва – Хабаровск. Проработав там год, вернулась домой в Минск. Стала работать в Радиокомитете БССР. Я работала техником до начала Великой Отечественной войны.

Памятник учителям Шацка,
погибшим в годы Великой
Отечественной войны.

Вся жизнь каждого из нас тесно связана с радио, оно и сейчас является основным источником информации. Телевидение и интернет появилось гораздо позже. До войны радио оперативно передавало все основные новости, происходившие в мире и на местах. Информация Белоруссии всецело зависела от наших партийных идеологов в Москве, которые диктовали, что следовало знать народу и что нет! Все нужное, в виде радиопередач новостей и выступлений государственных деятелей и прочего, ретранслировалось на всю республику, дополняясь местными радиопередачами на белорусском и русском языках. Тексты газетной и журнальной информации шли из Москвы для местных источников по линиям радио и телефонной связи. По радио дикторы читали тексты для центральных и районных газет. Это была основная информация для местной прессы, но печаталась она всегда позже, чем ее передавало Московское радио, а на местах она должна была пройти еще и партцензуру. Работая на Республиканском радио, мы хорошо представляли важность и значимость нашего труда и этим гордились.

22 июня 1941 года – в день, когда началась война, я шла рано утром на работу. Наши радиопередачи начинались в 6 часов утра. Жила я на улице Островского, близко к Радиокомитету. Мой путь на работу был прямой и короткий, нужно было только пройти через пару проходных дворов. Перейдя улицу Немигу, я по Комсомольской шла к дому № 3 на улице Революционной, там размещался наш Радиокомитет. Рядом с ним был Штаб ПВО, и возле него в тот день было очень много людей…

В чем дело, я еще не знала. Я постоянно ходила этой дорогой на работу, но никогда там не было столько людей. Среди них было немало военных, но основная часть была в штатской одежде, хотя она не могла скрыть военную выправку некоторых.

Почти все они нервно курили и о чем-то взволнованно разговаривали между собой. Когда кто-то из редких прохожих проходил рядом, они на время прерывали свои разговоры. Тогда все было так засекречено, что даже страх перед признанием реального положения дел не мог превысить их опасения за свою собственную жизнь, заставляя многих играть в излишнюю секретность до последнего, пока не поступала команда: «Отбой!»

Я шла на работу мимо этих угрюмо стоявших мужчин, подозрительно смотревших на меня. На работе меня ждало необычное указание: подготовить аппаратную и ждать. «Ждем важных сообщений и передачу из Москвы. Своих передач пока выдавать в эфир не будем».

И мы ждали, ждали, не зная, что все это значит. Так началось для меня утро первого дня войны. Мы были на своих рабочих местах, ничего не понимали и не знали, что происходит, чем это вызвано. Даже для нас, работников радио, всегда первыми знавшими о событиях, в этот раз все было засекречено. Лишь значительно позже, в 12 часов дня, была включена ретрансляция Московского радио.

Выступал министр иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов. Это было первое сообщение о вероломстве нацистской Германии, которая, не объявляя войны, коварно напала на Советский Союз. Затем московский диктор Юрий Левитан читал трагические известия.

...Так началась война. Фронт стремительно приближался к Минску. На второй день начались массированные бомбежки города. Мы спустились в подвал нашего Радиокомитета, там было резервное оборудование. Будучи на своих рабочих местах – переночевав там – в подвале, эту первую ночь войны, мы все ждали указаний, особых распоряжений. Без разрешения выйти в эфир было нельзя.

Я размотала длинный телефонный шнур из аппаратной наверху и перенесла телефон, чтобы иметь связь с председателем Радиокомитета и партийным начальством, но никаких указаний не поступало.

Мое начальство, отвечавшее за связь и выход сигнала из студийной аппаратной на радиопередатчики, находилось в Колодищах. Там был единственный самый мощный радиоцентр – наши передатчики и антенны, через которые Белорусское радио выходило в эфир.

На второй день войны, когда началась интенсивная бомбардировка Минска, я смогла по телефону связаться с начальником смены и техниками радиоцентра и спросила: «Как же быть?» На что начальник смены ответил: «Муся, тебе нужно, срочно, уходить из Минска. Наша армия отступает, и, возможно, очень скоро в город войдут немцы».

Ему, имени которого я не запомнила, и коллегам я благодарна за свое спасение, спасение сестры и моих маленьких племянниц. Кто мог тогда знать, как долго будут отступать наши войска, не в силах сдерживать стремительное наступление войск вермахта? Разве мы могли подумать, что уходим из Минска на долгие годы оккупации, теряя навсегда родных и близких?

Нас всех предали, преступно засекретив реальную опасность, оставив на растерзание врагу. А те, кто бросил нас, первыми трусливо бежали.

Начало войны. Братья Левины.

Первые воины Красной Армии,
награжденные во время войны в Кремле.
На фотографии они вместе с М. Калининым,
вручавшим награды.

Некому было дать указания, что делать с Национальным радио. Пришлось все бросить: аппаратные, радиостудию и все оборудование. Взорвать их без приказа было нельзя, да и уже некому. Когда фашисты заняли разрушенный, горевший Минск, наше белорусское радио, умолкшее на второй день войны, сразу же заговорило, но уже по-немецки. И в нашей студии Радиокомитета, у наших микрофонов на улице Революционной, дом № 3 стали выступать немцы вместе с «нашими» местными – коллаборантами.

О телефонном разговоре с радиоцентром в Колодищах о создавшемся положении, об отсутствии начальства, я сказала своим коллегам и все еще ожидавшему выхода в эфир диктору Владимиру Юревичу. Я прямо сказала о совете, который мне дали люди, работавшие вместе со мной на смене связи в аппаратной радиоцентра в Колодищах. Владимир Юревич все сразу понял и побежал домой собираться. Я же отправилась к своей сестре Риве, убедила ее уходить вместе со мной из города. Она была беременна Бэллой, а ее старшей дочери – Жанне, было тогда всего три годика. Вместе с нами ушел и муж сестры. Мы долго шли на восток к Могилеву – через местечки Смиловичи и Червень. Над нами низко летали немецкие самолеты, они стреляли и бомбили беженцев. Мы видели убитых и раненых, вокруг было горе и море слез. Это был сплошной кошмар.

Все партийное руководство Белоруссии во главе с первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии П.К. Пономаренко постыдно бежало, не организовав эвакуацию людей, а так же и мобилизацию мужского населения для пополнения воинских частей, терпевших сокрушительные поражения в первых же боях с противником.

Перед своим бегством П.К. Пономаренко совершил запоздалый инспекционный объезд части оборонных объектов и обвинил в сложившейся ситуации невиновного командующего Западным особым военным округом, перенеся всю вину на него, хотя тот не раз докладывал ему о грозной опасности, о плохой защищенности границы и отсутствии нужных стратегических военных объектов… Командующий не имел возможности через голову первого секретаря ЦК КПБ напрямую обратиться к И. Сталину для решения неотложных дел в Округе.

Вся информация о стремительном продвижении немецких войск была засекречена для местного населения, под предлогом возможного возникновения паники. Большое скопление беззащитного мирного населения имело в дальнейшем слишком тяжелые последствия. Население больших городов не успевало вовремя рассредоточиться и переместиться в сельские районы, где было больше шансов выжить. Многие беженцы уходили, как говорится, куда глаза глядят, не зная толком более безопасного направления.

Люди были задурены пропагандой, постоянно твердившей перед войной, что ее не будет, а если и будет, то непременно победоносной и на чужой территории. Потому многие до последнего дня наивно надеялись, что раз так, то она будет скорой и, закончившись через день-два, будет возможность вернуться домой. И лишь часть беженцев ушла в сельскую местность к своим родным.

Некоторые минчане, которые были родом из моего родного Шацка, вернулись в местечко, думая, что уж там бомбить совсем нечего – нет воинских частей, промышленных и стратегических объектов, одна лишь артель с маленькими мастерскими – просто обычное местечко.

Гетто в Шацке – такого, как в Минске, не было. Евреям сказали, что их отправляют на работу. Вывели всех и расстреляли. Там убили моего отца, двух сестер: одна из них была замужем, и у нее было трое детей. Погибли все...

Мы бежали на Могилев, так нам подсказали люди из радиоцетра, через Смиловичи и Червень. Многие даже направления не знали, как выбраться из горящего города. Ценное время для спасения было утеряно. Тысячи стихийно бежавших горожан погибли на дорогах от бомб и пуль, обстреливаемые с самолетов. Много убитых и раненых лежало на обочинах и в лесах.

Мы успели уйти вслед за первыми беженцами, но вскоре немецкими десантниками был отрезан путь на восток, и беженцам пришлось, под угрозой расстрела, вернуться в догоравший город – в уже захваченный немцами Минск.

Перед тем на железной дороге гражданское население, кто как мог, штурмовало последние, случайно задержавшиеся эшелоны, составленные из любых вагонов и товарных платформ. И лишь у того, кто смог забраться, был какой-то шанс спастись и выжить. Хотя и в пути, под обстрелами и бомбежками, люди продолжали гибнуть.

Мы, голодные, идя по шоссе, зашли в деревню и попросили хозяйку сварить нам картошки. А та в ответ:

– А чем вы платить будете?

Мы ей сказали, что у нас совсем ничего нет. Ну нечем нам заплатить. Ну что делать? Нам осталось разве что только снять с себя штаны.

Хозяйка с досадой махнула рукой и стала варить картошку, потом поставила перед нами горшок, но только мы сунули в него руки, чтобы взять горячую картошку, как опять началась бомбежка... И мы тут же, забыв про все на свете, как безумные, пустились бежать.

Я, сестра, ее муж и трехлетняя дочь Жанна смогли кое-как добраться до Могилева. Муж сестры отправился в военкомат и был сразу мобилизован в армию, а мы, наконец, после многих попыток, забрались в набитый битком людьми вагон. Поезд, надрывно гудя, тронулся, постоянно тревожно свистя и подавая сигналы. Задержался состав лишь где-то в районе Тамбова, а затем, снова ускоряясь, продолжил движение на восток.

И там, в переполненном людьми вагоне, через какое-то время у моей сестры начались предродовые схватки. Самое неподходящее время и место для родов. Людей было так много, что пробиться во время остановок поезда к дверям было невозможно. Люди не пускали других, опасаясь остаться самим на платформе. Поэтому все наши крики, уговоры ни на кого не действовали. Положение было безвыходным, но, к нашему счастью, в вагоне оказался решительный очень нервный офицер. Он был отправлен в тыл из-за тяжелого ранения, полученного в одном из первых боев где-то на границе. Он был слепой. Пороховым взрывом у него было побито все лицо, и он, не видя ничего вокруг, хорошо слышал и представлял наше сложное положение. Он выхватил из кобуры табельный пистолет и, крича, стал стрелять в потолок вагона. Воцарилась полная тишина. И тогда он твердо сказал, что пристрелит любого, кто помешает выйти мне с моей сестрой. Люди нехотя, ругаясь, потеснившись, выпустили нас. Поезд пошел дальше на восток, а мы стали искать ближайшую больницу, где могли бы принять у сестры роды.

Это уже была Россия – небольшой городок Ртищев. Больницу долго искать не пришлось, она оказалась почти рядом с вокзалом, там и родилась наша Бэлла. Если бы не этот военный, моя сестра в тех условиях не смогла бы родить. И я бы потеряла ее и племянницу-ребенка. Роды прошли успешно, и нам отдали крошку, завернутую в пеленку.

В ближайшем более крупном городе – в Пензе я с сестрой и двумя детьми прожила почти всю войну, до освобождения родного Минска. Моя профессия пригодилась, в тылу я стала работать в местном Радиокомитете. На этом радиоузле мои коллеги чувствовали себя вольготно, а я как, специалист радиовещания, была там «и бог, и царь, и воинский начальник…». Нас ценили, и с нами считались, они знали, что мы профессионалы, а такие везде нужны. В аппаратной оборудования, конечно, было меньше, и значительно хуже, чем наше в Минске. Моя тесная аппаратная выходила окнами в маленький дворик, напротив окон жилого дома. Оборудование в то время было радиоламповое, при работе оно сильно нагревалось, и не спасали даже постоянно работавшие вентиляторы. Поэтому в аппаратной всегда было жарко, и приходилось даже зимой держать окна открытыми. А рядом, за стеной, находился холодный кабинет моего начальника, и он постоянно мерз, до тех пор пока не пробили стену и не вывели к нему широкую трубу. Там стало теплей, но теперь звуки из нашей аппаратной были слишком хорошо слышны моему начальнику, подчас сильно докучая.

Мы транслировали радиопередачи на русском языке, и часто нам было неизвестно: то ли эта передача из Москвы или передает Куйбышев, а может, какая-то другая станция. Мне приходилось самой следить за содержанием передаваемой информации, лишь бы она была подходящей для ретрансляции. В штате нашего радиокомитета не было выпускающего редактора, и своих передач у нас тоже не было, как и источника постоянной информации, от которого мы бы брали сигнал. Наше время в эфире было жестко определено: до которого часа мы должны работать, когда перерыв и новый выход в эфир.

Во время перерыва в аппаратную приходил инженер, он обязан был опечатывать радиоприемник, с помощью которого я получала радиосигнал, а затем усиливала его для своего передатчика. Это был агент «секретности», скорее ее видимости, в глубоком тылу. Позже я получила полное его доверие, и этот человек уже не приходил опечатывать, а отдал мне печать, чтобы я сама могла опечатывать, сделав этот радиоприемник недоступным для других. Однажды в перерыве наших передач, слушая тайком в эфире другие радиопередачи, я случайно услышала знакомый голос Володи Юревича – диктора нашего Белорусского радио. Как же я тогда обрадовалась! Он работал в Москве на радиостанции «Савецкая Беларусь», участвуя в радиопередачах на оккупированные районы. Где-то там, дома – в родной Белоруссии, его слушали подпольщики и партизаны. Это был конец 1943 года.

Я же, работая с Юревичем несколько лет до войны, хорошо помнила его голос и потому сразу узнала.

Мой начальник, сидя теперь в своем уже теплом кабинете за стеной, через дыру в ней тоже услышал. Он тут же прибежал и начал орать на меня:

– Ты что слушаешь?! Нельзя!

Я ему твердо и спокойно ответила, что это наше Советское Радио: «Уходи и займись своим делом, если оно у тебя есть, кроме подслушивания и доносов. Этот приемник доверен мне, а ты тут вовсе ни при чем».

Вот так, далеко в тылу, я впервые услышала в годы войны Володю Юревича. В то время радио, на котором он работал, вело передачи из мощного Радиоцентра в Ногинске. Вместе ним работали наши диктор Любовь Ботвинник и редактор Константин Губаревич.

После войны они, вернувшись в Минск, еще долго, как и я, работали на Белорусском радио, а Константин Губаревич стал после войны известным белорусским драматургом, писателем и киносценаристом.

Минск освободили 3 июля 1944 года. Какая же это была для всех нас радость! Это трудно даже сейчас представить, как я с сестрой и детьми ждала возвращения в родной Минск. Мне снился ночами этот момент, но когда я приехала домой, то увидела, что кругом все разбито. Минск был освобожден, но как раз перед моим приездом город в последний раз бомбила – то ли немецкая, то ли советская авиация. Поезда в Минске не могли прибывать к железнодорожному вокзалу, они останавливались в пригороде, и мне пришлось в центр идти пешком. Кругом стояли разбитые дома, и часто было даже непонятно, где я находилась. Стояли, точнее сказать, даже не дома, а коробки обгоревших, разрушенных домов, на них было написано: «Ваня… Таня…» или разные другие имена и фамилии, очевидно, живших в этих домах прежде людей. Мама убита... или кто-то ранен… и что его надо искать в госпитале… По этим надписям-письмам на домах можно было узнать о судьбах тех, кто пережил оккупацию и пытался в освобожденном городе найти родных и близких, возвращавшихся домой. Вид этих разрушенных домов и эти письма на них – все было ужасно. По их виду можно было легко представить, что происходило там еще совсем недавно.

О возможности вернуться в Минск я узнала в Пензе от моей знакомой. Ее муж, по фамилии Бухто, до войны работал в ЦК КПБ. По телеграмме от него ей дали вагон, чтобы вернуться в Минск с двумя детьми. Она взяла с собой меня, еще были врач и несколько семей. Это была ее большая привилегия по сравнению с другими. Такова была сила власти, даже в тот период дикой разрухи и продолжавшейся войны.

Вагон, в котором мы возвращались, по той телеграмме цепляли к любым поездам, идущим на запад. У этой женщины было немало вещей и продуктов, потому что в Пензе она работала в столовой. И кроме продуктов были еще какие-то ящики. И у тех, кого она взяла, тоже были кое-какие вещи, а у меня не было ничего. Из своей подушки я вытряхнула солому, которой она была набита, и в эту наволочку затолкала свои вещи, что-то из одежды и нижнего белья. Все заходили в вагон и располагались, а я стояла и ждала.

– А ты, что ты стоишь и не заходишь? – спросила моя знакомая.

– Я зайду, но пусть садятся пока другие, они же с детьми, – ответила я.

Одна из женщин, которая вошла в вагон раньше меня, спросила у моей знакомой разрешение спать на ее сундуке, но жена партийного чиновника твердо и гневно ответила:

– Нет! На сундуке будет спать эта девушка! – указав на меня пальцем с перстнем.

Так свое предпочтение она отдала мне, и это как-то сблизило нас. Ехали мы, конечно, очень медленно и слишком часто останавливаясь. Пассажирского движения еще пока не было, шли только военные эшелоны. При длительных остановках пассажиры иногда раскладывали костер, чтобы cогреться или сварить пищу. Я, не имея ничего с собой из еды, старалась на это время уходить. Но эта женщина звала меня к себе и подкармливала.

Когда мы, проехав много суток (я уже потеряла счет им), приближались к Минску, она мне сказала, чтобы я с попутными военными эшелонами поехала вперед одна, зашла в ЦК и сообщила там, что она уже здесь рядом и чтобы этот вагон, как-нибудь перецепив, протащили скорее и ближе к городу. Что мне было терять... Я и поехала.

Приехала в Минск, зашла в ЦК, стала искать этого Бухто, но его не было, послали куда-то в командировку. И мне говорят, что перед командировкой он оставил ключи от своей квартиры для жены, так что я могу их взять и пожить там какое-то время.

Их дом был на улице Карла Маркса. Через пару дней она приехала, так что я совсем не долго у нее пожила одна. Она пристроилась к столовой ЦК, а там по спецталонам давали ей возможность кушать так, что она и домой приносила еду, и ее хватало не только на семью, а доставалось мне и соседям. Клавдия Ивановна была добра ко мне. Но я скоро поняла, что из их квартиры я никогда не выберусь, живя вместе с ними. В городе после войны остро не хватало жилья. Я пошла на свою прежнюю работу в Радиокомитет.

Мне надо было заново устраиваться на работу, и помог мне в этом Пигулевский, он до войны работал в музыкальной редакции радио. Он взял мои документы и сам прошелся по начальственным кабинетам. И меня приняли. Днем я работала и ночевала там же, на письменном столе. Я же росточком маленькая, так что как-то умещалась. Потом меня поселили в какое-то общежитие, затем еще куда-то, на улицу Цнянскую, я там я жила на маленькой кухоньке.

Я решила вернуть домой сестру с детьми из Пензы и устроить на ее прежнее место работы в Институт микробиологии. Там работал профессор Рубинштейн, который ее хорошо знал. Я сказала ему, что сестра хотела бы приехать, и он мне выдал на это письменное согласие.

Я поехала за сестрой в Пензу, там меня и застала радостная весть о том, что война закончилась.

Мы еще долго тяжело жили и после войны, но зато были вместе. Потом я смогла вернуться в свою довоенную квартиру на улице Островского, совсем близко к Радиокомитету.

Всю свою жизнь я посвятила радиовещанию и Белорусскому радио, а затем Белорусскому телевидению и работала я столько, сколько хватило у меня сил.

2005 г.

Записал Лев Слобин

Местечки Минской области

Минск • Березино • Бобр • Богушевичи • Борисов • Вилейка • Вишнево • Воложин • Городея • Городок • Греск • Грозово • Дзержинск • Долгиново • Дукора • Дулебы • Зембин • Ивенец • Илья • Клецк • Копыль • Красное • Кривичи • Крупки • Куренец • Ленино • Логойск • Лоша • Любань • Марьина Горка • Молодечно • Мядель • Налибоки • Нарочь • Несвиж • Новый Свержень • Обчуга • Плещеницы • Погост (Березинский р-н) • Погост (Солигорский р-н) • Птичь • Пуховичи • Раков • Рованичи • Рубежевичи • Руденск • Селиба • Свирь • Свислочь • Слуцк • Смиловичи • Смолевичи • Старобин • Старые Дороги • Столбцы • Талька • Тимковичи • Узда • Уречье • Ухвалы • Холопеничи • Червень • Черневка • Шацк •