Воспоминания Зиновия Борисовича Кнеля

З.К. – Я родился в 1927 году в местечке Любань, что находится на юге Полесья в Минской области, на границе с Гомельской областью. Местечко наше находилось среди болот и дороги к нему были проезжими только зимой и жарким летом, до Минска от нас было 150 километров, до ближайшей железнодорожной станции Уречье – 20 км, до Слуцка 45 – км.

Мой отец Борис (Берл) Хаимович Кнель, уроженец города Глубокое, активный участник Гражданской войны появился в Любани в 1922 году, тогда он был красноармейцем в отряде ЧОН, который преследовал банду Булак-Булаховича.

Эта банда до появления красноармейцев вырезала в Любани половину евреев и всех местных коммунистов. После того как банда была разгромлена, отец демобилизовался из армии, поселился в Любани и в 1923 году женился на моей маме.

В нашей семье было пятеро детей: четыре сестры и я, единственный сын.

Моя мама -
Кейля Кнель.
Убита фашистами
в гетто Любани
4 декабря 1941 г.

Мой папа –
Борис Кнель.

Отец работал конюхом в леспромхозе, а мама была домохозяйкой.

Известие о начале войны застало нас врасплох, и уже на третий день войны, после того как из района сбежали все советские и партийные работники, гражданское еврейское население пыталось уйти на восток. Мы добрались до Глуска (это примерно 45 км от Любани), но Глуск был уже захвачен немцами.

Отец посадил нас на подводу и отправил назад, а сам примкнул к отступающей красноармейской части, сказал, что идет воевать… После войны выяснилось, что даже мобилизованные призывники из Любани не смогли выйти из «Минского котла», и только несколько человек, отправленные перегонять колхозный скот в сторону Гомеля, смогли благополучно уйти на восток, избежав окружения и гибели…

Немцы появились в Любани уже 27 июня. Они въехали со стороны Глуска и Бобруйска, на большой скорости проследовали по улице Ленинской. Несколько мотоциклистов и бронемашины. Мы, мальчишки, сбежались посмотреть на немцев, которые, устроив привал на полчаса, снова отправились на восток, «на прощание» дав пулеметную очередь над нашими головами… Следующие пять дней в Любани никто не появлялся, ни немцы, ни выходящие из окружения красноармейские части.

А 3 июля появились немцы на танках, бронемашинах и грузовиках, солдаты в черной и зеленой форме, стали шнырять по домам, забирать для себя яйца и сало.

На следующей день в каждый дом заходили по два немца и всех мужчин: русских, евреев, белорусов, начиная с пятнадцатилетнего возраста, стали выгонять из домов и конвоировать на центральную площадь нашего местечка. Немцы зашли и в наш дом, пошарили по всем углам и приказали мне, чтобы я выходил на улицу.

Выход из нашего дома был в большие сени, немцы на какую-то минуту еще задержались внутри, а я на улицу не вышел, затаился за дверью, которая прикрыла меня от немцев, они так и ушли, не заметив меня.

Всех любанских мужчин построили в одну колонну и погнали к песчаному карьеру, расположенному возле деревни Костюковичи. Здесь мужчин «отсортировали», русских и белорусов отпустили по домам, а евреев – 200 человек, расстреляли на месте, в карьере…

На следующий день на центральной площади был вывешен первый приказ немецкого коменданта, который предписывал евреям в течение трех дней переселиться в гетто, и обязывал каждого еврея нашить на одежду желтые латы диаметром 10 см, на груди и на спине. За невыполнение приказа – расстрел… Для гетто в Любани отгородили половину улицы Мельничной, половину Ленинской, Комсомольскую улицу и Банную улицу с переулками и часть ограды гетто шла по реке Аресса. До войны мы жили на той части улицы Ленинской, которая не вошла в границы гетто, и нам пришлось в него перебираться. Мне приходилось при приближении немцев все время прятаться, так как они вместе с полицаями продолжали периодически делать облавы, вылавливать евреев-мужчин. Всех пойманных расстреливали в тот же день… Я всегда прятался под печкой, в «катухе». В Любани немцы назначили бургомистром бывшего учителя химии Сержанина, который был до войны нашим соседом, Это был образованный человек, еще в царское время закончивший университет, и в бургомистры он пошел против своей воли. Сержанин старался ничего плохо не делать евреям из гетто, в начале сорок второго года он умер от инфаркта, и вместо него немцы поставили бургомистром предателя по фамилии Галченя, а этот уже служил немцам не за страх, а за совесть.

Жена Сержанина, перед тем как евреев согнали в гетто, взяла у моей матери три чемодана с вещами «на хранение», но когда в конце сорок пятого года я приехал в Любань в отпуск из армии, то Сержанина, увидев меня, забилась в истерике и кричала мне: «Я ничего у вас не брала! Твоя мать мне ничего не давала!»… Вот такие люди…

А начальником полиции в Любани стал бывший главный бухгалтер МТС Гедранович.

Он был членом подполья и работал на партизан, поддерживал связь с партизанским командиром Брагиным, но после гибели Брагина летом 1942 года, один за другим в Любани стали «проваливаться» партизанские связные, и партизаны решили, что это «работа Гедрановича» и сами выдали его полицаям. Гедрановича арестовало гестапо, его долго пытали, издевались над ним, буквально, «на ремни» резали, Только после войны стало известно, что Гедранович умер под пытками, но никого не выдал и ничего гестаповским палачам не рассказал… После него начальником полиции стал Березовский. А полицаями в Любани служили настоящие звери, жестокие и безжалостые: Мордвилко, бывший «окруженец» Хижняк, Ременчик-"Трусик», братья Тажуны, Макейка, Марейчик, следователи полиции Романчук и Садовский, и другие палачи…

Упиваясь властью и безнаказанностью, эти звери вытворяли, что хотели.

В самом начале ноября в двухстах метрах от нашего дома они повесили двух женщин-евреек (одна из деревни Сорочи, про другую говорили, что она из Слуцка), которые шли в Любань из леса, из партизанского отряда, распространять листовки с призывом подниматься на борьбу с оккупантами. В ночь на 7 ноября партизаны совершили налет на Любань, завязали бой с немецким гарнизоном и полицаями, но силы были неравны и партизаны были вынуждены отойти в леса. Еще шел бой, как в наш дом зашли два партизана-еврея, попросили попить воды. Я спросил у них, как можно попасть в партизаны, на что мне ответили, что сказать, где они находятся – они не имеют права, но чтобы я запомнил деревню Загалье, мол, партизаны там часто бывают. Наутро немцы с полицаями устроили очередной погром в гетто. Ходили с собаками, которые обнюхивали все углы, и я понял, что теперь меня не спасет мое убежище под печкой, выскочил из дома и стремительно пробежал две улицы к своему школьному другу Зяме Львовичу, рядом с домом которых, в сарае, находилось хорошее укрытие. Вход туда был снаружи, через будку уборной, надо было отодвинуть ящик с испражнениями в сторону, и вниз по лестнице спуститься в укрытие под сараем. Когда я непрошенным гостем появился в «схроне», то прямо свалился на голову одиннадцати мужчинам, прятавшимся в нем.

Дней через десять Зяма Львович ночью решил выбраться из убежища, но попал в ночную облаву, был схвачен и расстрелян. Остальные, которым уже было некуда идти, продолжали скрываться под сараем и родные приносили им по ночам какие-то крохи для пропитания. Третьего декабря, за день до ликвидации Любанского гетто, сам не могу объяснить, почему именно так получилось, я вышел из убежища и отправился в дом, где жила моя семья. Уходя из «схрона», я, конечно, не знал, что произойдет на следующий день, и что все десять человек, оставшихся в убежище, будут, как и все остальные евреи Любани, убиты четвертого декабря 1941 года…

Г.К. – Как было ликвидировано гетто в Любани?

З.К. – Ночью я пришел домой и сказал матери, что ухожу в лес, искать партизан, но мама мне заявила: «Никуда ты не пойдешь, что будет с нами, то будет и с тобой». Она наивно думала, что немцы не станут убивать женщин и детей, и что скоро нас освободит Красная Армия… В семь утра в дверь раздался громкий стук, в комнату ворвались два пьяных полицая, и одного из них я узнал, это был Хижняк, бывший окруженец. Они стали орать на нас и, матерясь, приказали немедленно выходить на улицу. Мама, сестры Михля, Хая, Рохель, Нехама и я еле успели одеться, как полицаи погнали нас из дома, и на улице мы увидели, что по всему гетто евреев выгоняют из домов и местные полицаи конвоируют всех в большой двор бывшего райисполкома. Территория райисполкома была оцеплена немцами и полицаями, и к полудню во дворе собрали примерно 700 евреев, поголовно согнали все оставшееся в живых к тому времени население Любанского гетто,

Шел снег, было холодно, плакали дети… В полдень нам скомандовали – всем построиться в колонны по 100 человек, и тут же со двора полицаи увели первую колонну.

Сказали, что колонны будут отправляться каждые полчаса, и наша семья оказалась в четвертой колонне. Нас повели по улице Ленинской, мимо нашего бывшего дома, я все время смотрел по сторонам, пытаясь выбрать удобное место и момент для рывка из колонны, но это было невозможно, конвой был очень плотный.

Каждую группу из ста человек охраняли так – впереди нас, по бокам и сзади шли по четыре немца и по четыре полицая, и еще по одной овчарке с каждой стороны.

Когда нас повели в сторону МТС (машинно-тракторной станции), то всех охватил страх и ужас. Возле здания МТС стояла большая толпа немцев и полицаев, а перед ними были длинные настилы, и когда нас подогнали близко, я увидел, что эти «настилы», не что иное, как три металлических щита, а в двадцати метрах от них гудела, как трактор, большая машина. В школе, на уроках физики, нам объясняли, что это генератор, и я понял, что нас решили убить изощренным методом – электрическим током, чтобы патроны на нас не тратить. Нашу колонну разделили на три группы и поставили на эти железные плиты. Все поняли, что наступил наш конец, плакали женщины и дети, некоторые молились. Вот что запомнилось – немцы стояли прямо напротив нас и совершенно спокойно смотрели на происходящее, видно, для них это была привычная работа, а вот наши местные полицаи бесновались, смеялись и радовались, кричали нам: «Жиды! Там вам будет новая жизнь! Богатыми все там станете!». И тогда из нашей толпы раздался громкий возглас: «Фашисты! Изверги-полицаи! Скоро наступит и ваш конец! Наш Сталин отомстит за нас! Будьте вы прокляты!». Это выкрикнула смелая женщина Хая Бискина с нашей улицы. Полицай Березовский подбежал к ней: «Ах ты, жидовская большевистская морда! Подыхай!», он выстрелил ей прямо в висок и столкнул убитую в яму, в ров, который находился позади плит. Потом раздалась громкая команда по-немецки, генератор заработал сильнее, и мы все стали падать в яму. Видимо, я потерял сознание. Придя в себя, я не мог понять, живой я или нет… Постепенно сознание возвращалось ко мне, я понял, что придавлен человеческим телами, так как не могу пошевелиться. Я стал медленно пробиваться наверх через груду трупов, увидел над собой ночное небо, вспомнил, что когда мы падали в яму был ясный день, а сейчас – ночь. Вокруг был тишина, С большим трудом я выбрался из ямы и пополз от нее в сторону.

Метров через сто я поднялся и пошел в сторону крайних домов Любани.

Я знал, что мой дядя Абрам Голод еще в первые дни войны соорудил у себя на огороде большой потайной бункер, накрытый сверху толстыми бревнами, и вход в бункер был проделан через сарай. Я не имел понятия, уцелел ли бункер во время ликвидации гетто, но другого выхода у меня не было. Я добрался до нужного места, поднял потайную крышку и по лестнице спустился в яму, оказался в большом бункере, где в полной тишине находились 18 человек, и среди них был мой дядя Абрам. Я твердо решил, что следующей ночью уйду из бункера в лес, но к концу дня 5 декабря над ямой раздались крики: «Жиды! Выходите! Вылезайте!», а затем началась стрельба в покрытие бункера. Никто не шелохнулся. Уже наступила ночь и полицаи, видимо, решили закончить свое кровавое дело утром. Удивительно то, что они даже не потрудились поискать вход в яму. Снова наступила тишина, нужно было выбираться и уходить… Я первым покинул бункер, но куда идти? Пошел в свой дом, где мы жили до гетто, забрался в «катух» под печь и просидел там до следующей ночи. Потом вылез из укрытия и дворами и огородами вернулся к тому месту, где прятался предыдущей ночью, но то, что я увидел, лишило меня последней надежды – яма была полностью разрушена, толстые бревна разбросаны. Никого нет… Пока я туда пробирался, то заметил, что улицы пусты, немцы и полицаи опасались выходить ночью. И я прямо по улице пошел к дому бывшего редактора районной газеты Костюковеца, поскольку был уверен, что он не может быть предателем, а его жена Марфа и ее мать всегда общалась с моей мамой. От них я узнал, что ночью к ним приходил мой дядя Абрам, они дали ему продуктов на дорогу, и Абрам ушел из Любани (после войны стало известно, что мой дядя Абрам Голод был схвачен полицаями в первой же деревне и расстрелян). А самого редактора не было в доме, и я подумал, что Костюковец, наверное, в партизанах. Я решил пойти к Володе Луговскому, однокласснику моей старшей сестры. Это был храбрый парень, комсомолец, который в первые дни войны, еще до прихода немцев, ходил по Любани с кинжалом и гранатами-"лимонками» на поясе. Я понятия не имел, арестован ли Володя немцами, или еще на свободе, но интуитивно чувствовал, что такой как он, должен знать, где искать партизан. День 7 декабря я снова провел в укрытии под печкой, в одном из пустующих еврейских домов на Ленинской улице, с наступлением темноты выбрался из дома и пошел к своей учительнице по черчению по фамилии Глебович. Ее муж в 1937 году был репрессирован как «враг народа», а ее сын, одноклассник моей сестры, пошел служить немцам, и возглавил молодежную фашистскую организацию в Любани. Вечером я постучал в дом учительницы. Глебович открыла дверь, сразу схватила меня за рукав, и сказал только два слова: «Быстро заходи». Сын ее был во второй комнате, но Глебович меня успокоила, мол, он не тронет, и, узнав, что я ухожу в лес, дала мне еду и сказала, чтобы я шел к Луговскому, который точно мне скажет, где найти партизан.

Я пришел к Луговскому, он не задавал лишних вопросов и сразу объяснил, в каком месте перейти Арессу по крепкому льду, как обойти охраняемый полицаями мост, и что нужно пройти двадцать километров до деревни Калиновка, но в саму деревню заходить нельзя, там часто бывают немцы. От Калиновки уходит налево дорога через лес, и километров через двадцать сначала будет совхоз Барриков, а в трех километрах от него находится деревня Загалье, где должны быть партизаны. Я попрощался с Володей и двинулся в путь. Володя Луговский, руководитель молодежного подполья Любани, был схвачен немцами весной 1942 года и, после жестоких пыток, его, вместе с другим подпольщиком Болеславом Куркевичем, расстреляли немцы…

Г.К. – Как добирались до партизан?

З.К. – Только ушел из Любани, как началась метель, дорогу замело, и на рассвете в лесу я уже не видел ни тропы, ни дороги. Вдруг, прямо впереди, я увидел человека в крестьянской одежде, который собирал в лесу хворост. Он заметил меня, произнес: «Подходи, не бойся», и когда я подошел к нему, то крестьянин спросил, откуда я, а потом сказал: «Пойдешь со мной, мой дом на краю, через реку, а немцы с полицаями в пяти километрах отсюда». Я доверился ему и не ошибся. Звали его Михась, а маленькая деревушка называлась Куценка. Михась накормил меня блинами, поставил на стол миску со сметаной. Я с начала войны не видел такой еды… Вечером я ушел из Куценки, Михась объяснил мне дорогу, но, не доходя пятьсот метров до моста, я увидел на мосту группу людей, но кто они – полицаи или партизаны? – не мог разобраться. И только когда в мою сторону раздались винтовочные выстрелы, я побежал, а когда обернулся, то увидел, что за мной бегут два полицая. Я успел спрятаться в стоге сена, преследователи пробежали мимо, а через некоторое время они вернулись и пошли в сторону моста. Я вылез из стога, пошел влево от реки, углубился в лес на пару километров, затем повернул направо и вышел на заснеженную лесную дорогу, которая вела к совхозу Барриков. Ночную тишину нарушал только вой волков, я не стал испытывать судьбу, увидел перед собой столетнее дерево с большим дуплом, залез в него, дупло подошло мне по росту, и стал, стоя, дожидаться утра.

На рассвете снова пошел по лесной дороге, которая через несколько километров пошла открытым полем, с обеих сторон от нее. И тут навстречу едет запряженная парой лошадей подвода. Я быстро свернул в поле, пошел по снегу, и тут слышу крик: «Эй! Стоять!». Я не подчинился команде. Раздалась автоматная очередь, пули прошли над головой. Упал на землю и думаю: «Кончилось мое везение… Это точно, конец». Слышу шаги по снегу, громкий голос: «Встать, чего разлегся!». Передо мной стоял человек в кожанке с немецким автоматом. Он скомандовал: «Вперед!», повел меня к подводе, на которой сидело три человека с оружием. Я не увидел у них на рукавах белых повязок полицейских с надписью «Полиция». Меня спросили: «Почему на крик не остановился?» - «Не слышал» – «Куда идешь?» – «В партизаны!». Они переглянулись и усмехнулись, такого нахальства и смелости они не ожидали, спросили: «Откуда идешь?» – «Из Любани. Четвертого декабря немцы убили в Любани всех евреев, мою маму и четырех сестер. Один я живой остался» – «Тогда иди прямо по дороге, никуда не сворачивай, потом найдешь, кого надо»… Я прошел еще где-то пятнадцать километров, пока возле каких-то строений передо мной внезапно не появился человек с винтовкой в руках. Я посмотрел в сторону, а там, рядом, в окопе, еще один, с ручным пулеметом: «Стой! Кто такой? Куда идешь?». Отвечаю: «Из Любани, иду в партизаны». Привели меня к какому-то зданию, на нем старая вывеска «Дирекция совхоза Барриков». На крыльце часовой. Позвали кого из начальства, я ответил на все расспросы, меня завели в одну из комнат и приказали ждать. Здесь уже находились два еврея, бежавшие из гетто, один – учитель из Слуцка, второй – бывший журналист из Боруйска. Потом в комнату вошла молодая красивая женщина, сказала, что она секретарь Слуцкого подпольного горкома партии и стала беседовать с каждым по отдельности. Я был третьим «на очереди». Женщина спросила: «Сколько тебе лет?» – «В марте пятнадцать должно исполниться» – «Тебя по возрасту в отряд просто не примут. Давай сделаем так, запишем тебя двадцать пятым годом рождения. Если кто спросит, скажешь, что тебе семнадцать лет. Теперь, следующее. У нас так заведено, кто в отряд вступает, должен поменять фамилию. Те двое, перед тобой, выбрали себе – Михайлов и Емельянов. А ты, какую фамилию хочешь взять?» – «Зиновьев, по своему имени» – «Зиновьев не годится, это был троцкист, враг народа. Я сама дам тебе фамилию. Будешь Женей Григорьевым»… Затем нас троих, «новичков», повели к командиру отряда Комарову. В комнате сидел широкоплечий человек, весь перепоясанный ремнями портупеи, с маузером на боку, усы как у Чапаева в фильме. Он внимательно посмотрел на нас, затем спросил меня, сколько мне лет, я ответил, что уже семнадцать. Далее он сказал: «Вы зачисляетесь бойцами в партизанский отряд. Отныне вы обязаны всегда беспрекословно выполнять все приказы своих командиров. За невыполнение приказа – наказание по законам военного времени. Сейчас вы получите у помощника начальника штаба ваше первое задание».

Позже я узнал настоящее имя нашего командира Комарова – Василий Захарович Корж… Нам выдали винтовки и патроны, затем мы вышли на улицу, где в санях нас уже ждал помощник начштаба. Целый час мы ехали куда-то вглубь леса, пока не остановились у хорошо замаскированной землянки, которая была почти полностью забита говяжими и свиными тушами. Нам приказали охранять эту землянку и сказали, что за нами приедут. Через две недели к землянке прибыл партизанский санный обоз, который забрал нас и все содержимое землянки. Мы прибыли в деревню Загалье, нас распределили на постой по домам и мне поручили (как самому молодому), встречать партизан, возвращающихся с заданий, размещать их по домам, и, кроме того, я должен был обеспечивать всех вернувшихся горячей едой. В одной из групп, вернувшихся с задания, я увидел редактора районной газеты Костюковца, подошел к нему, сказал, что месяц тому назад видел его жену живой и здоровой. В деревне Загалье мы простояли до февраля 1942 года, партизаны привыкли, что я размещаю их на постой и обеспечиваю горячим питанием, и меня все стали называть «Женя-Комендант», так это прозвище ко мне «прилипло» до самого конца партизанской войны.

Г.К. – Сколько человек было в отряде? Кто составлял его костяк в первую военную зиму?

З.К. – В декабре 1941 года в отряде было всего 75 человек, из них половина была из «окруженцев» отходивших за «старую границу» в июне сорок первого, еще человек двадцать были евреями из Пинска и Старобина, остальные – бежавшие из лагерей военнопленные, немного местной молодежи, советских и партийных активистов.

Уже в этот период отряд был полностью обеспечен оружием и каждый новый прибывший, зачисленный в отряд, сразу получал винтовку и патроны. Весной сорок второго за счет притока «окруженцев» из «примаков» отряд разросся до 300 человек.

В начале февраля отряд на санных повозках покинул Любанщину, оставил деревню Загалье и перебазировался в Пинскую область, в Западную Белоруссию, с задачей объединить разрозненные партизанские отряды в одно соединение,

Г.К. – Отряд спокойно дошел до Пинщины, на запад через «старую границу»?

З.К. – Это было совсем недалеко от нас, двигались по лесам, впереди – разведка.

Тем более отряд специально шел «с шумом», чтобы показать всем, что партизаны есть и они действуют. Первым делом нам приказали по пути следования разгромить немецкую комендатуру и полицейский участок в Старобине. В коротком бою мы убили немецкого коменданта с его охраной из пятнадцати немцев, и двенадцать местных полицаев.

Живым, по приказу командира отряда, взяли только начальника местной полиции Логвина (Логвинова), который славился своей особой изощренной жестокостью и зверством. Его любимым занятием было – ставить в одну шеренгу пять человек евреев или пленных красноармейцев, он специально подбирал жертвы примерно одного роста, а затем одной пулей из винтовки он убивал всех…

У нас в отряде было немало старобинских евреев, у которых в гетто уже погибли семьи, и евреям дали возможность поквитаться с предателем за его злодеяния. Логвина повесили вниз головой в самом центре местечка, и мы стали расстреливать Логвина по частям, сначала стреляли только в руки, потом в ноги, чтобы знал, что такое мучительная смерть… Но семью начальника полиции мы не тронули.

За «старой границей» мы встали лагерем у деревни Хворостово, вокруг которой были большие лесные массивы, а в пяти километрах от нее был большой полуостров, окруженный с двух сторон непроходимыми болотами, Немцы уже сожгли Хворостово и уцелевшие крестьянские семьи жили семейным лагерем в лесу, в шалашах и землянках.

Уже ранней весной отряд стал осуществлять вылазки в районе, группами по 10-12 человек нас отправляли по деревням с задачей громить полицейские участки, устанавливать связь с местным населением и объяснять им положение на фронтах, так как немецкая пропаганда вещала местным белорусам, что Москва давно взята, а Красная Армия уже за Уралом. Отдельные группы занимались заготовкой продовольствия для отряда, сразу после разгрома участков у семей полицейских конфисковывался скот, муку, крупы, другие продукты, но сами семьи предателей никто не ликвидировал…

Смешно вспомнить, но для доставки скота через болота, была организована переправа на лодках, в большую лодку укладывали стреноженную корову, еще две лодки шли рядом для страховки весь путь, как минимум 10 километров.

Затем нам стало помогать продовольствием местное население, крестьяне организовывали обозы с картофелем и зерном, и доставляли их в отряд.

Уже летом сорок второго года отряд стал проводить крупные операции.

Например, мы неожиданной атакой разгромили комендатуру и полицейский гарнизон в местечке Погост, которое полицаи прикрыли с трех сторон ДЗОТам.

Вскоре произошла реорганизация пинских партизанских отрядов. Наш отряд был разделен на три отдельных, каждый из которых получил свое наименование.

Удостверение партизана Зиновия Кнеля.

Я оказался в отряде имени Котовского в бригаде имени Буденного.

Командиром нашего отряда был назначен бывший кадровый командир, бежавший из плена сибиряк Баранов, а начальником штаба – Воронов.

Г.К. – Как немцы отреагировали на появление столь крупных партизанских сил – отряда Комарова на территории восточной части Пинской области?

З.К. – Уже летом 1942 года они предприняли «блокаду» с привлечением регулярных частей вермахта, с применением артиллерии и авиации. Всего, за два с половиной года в партизанах, мне пришлось пережить пять крупных немецких блокад, а, сколько было простых стычек и боев – уже не сосчитать, все уже не вспомнить…

Немцы хорошо изучили нашу партизанскую тактику и, если говорить честно, периодами они довольно удачно с нами сражались, устраивали засады.

В марте 1943 года наш отряд чуть полностью не погиб в немецкой засаде.

Мы возвращались из рейда и находились в районе населенного пункта Телеханы Брестской области. Отрядная разведка сработала плохо и не обнаружила по пути нашего следования немецкую засаду. Почти весь отряд очутился на большой поляне.

Слева впритык большое болото, а справа, в трехстах метрах – лес, откуда по нам внезапно открыли пулеметный и минометный огонь. Я был верхом на лошади, и вдруг лошадь присела на четвереньки, не повалилась на бок, а именно присела, оказалось, что у нее прострелены ноги. Отряд оказался в ловушке, кругом падали убитые и раненые. Рядом со мной упал на землю старый партизан из Старобина, у него пулеметной очередью были перебиты обе ноги, он кричал нам: «Пристрелите меня! Не оставляйте!»…

Отряд стал отходить в болото, но лед на болоте был хрупкий, ломкий, ноги проваливались в воду по колено, и мы еле добрались до островка в болоте, на котором нам пришлось просидеть целую неделю, питаясь кусочками полусырой конины, и только в конце марта, те, кто выжил, возвратились на свою постоянную базу.

Немцы постоянно усиливали полицейские гарнизоны, например, в Святой Воле, кроме гарнизона из трехсот полицейских, немцы разместили 200 своих опытных карателей. Этот поселок был превращен в мощный укрепленный пункт с ДЗОТами, системой траншей и ходов сообщений. Святую Волю несколько раз неудачно пытались атаковать разные партизанские отряды и однажды нашей бригаде поручили разгромить это логово. На рассвете все три отряда бригады ворвались в Святую Волю, атаковали ДЗОТы, мы уже продвинулись к центру посёлка и стали забрасывать гранатами засевших в домах немцев, как в нашем тылу появилась колонна автомашин с немецкой пехотой.

Командование отряда приказало прекратить преследовать и добивать остатки гарнизона Святой Воли, и мы организованно отошли в болота, так как путь в лес был уже перерезан и заблокирован немцами, И только через неделю отряды вышли из болота на свои постоянные места дислоцирования.

Г.К. – Немцы засылали в Ваш партизанский отряд свою агентуру?

З.К. – В апреле 1943 года меня вместе с другим партизаном послали « в караул», на пост, находившийся на краю непроходимого болота, и пройти по болоту можно было только по выложенным жердочкам, а место, где были жердочки, знал только наш проверенный проводник. Я залег в окопе с ручным пулеметом, а моим напарником оказался восемнадцатилетний парень из Могилевской области, его приняли в отряд после того, как мы захватили вагон с людьми, угоняемыми на работу в Германию.

И вот возвращается по этим жердочкам с задания группа из двадцати человек, пароль – отзыв, все как полагается, группа прошла мимо нас, и тут мне напарник говорит: «Женя, интересно получается, то он полицай и его все боятся, а теперь он партизан, как мы?» – «О ком речь?» – «Только что прошел с группой, полицаем у нас был». Утром я, сменившись с поста, доложил об этом командиру отделения, а затем меня вызвал к себе отрядный «особист» и сказал: «Молодец, что доложил командиру отделения. Все подтвердилось, Этот тип действительно могилевский полицай, засланный к нам в отряд».

В другой раз в отряд пришла группа из бывших красноармейцев, бежавших из немецкого лагеря военнопленных. Два человека из этой группы вызвали подозрение, и отрядный «особист» попросил меня помочь, приглядеть за ними, и меня поселили с ними в одну землянку. Еще несколько человек присматривали за ними. И как-то ночью я слышу, что они шепотом говорят между собой не по-русски, хотя оба в отряде назвались русскими, мол, родом с Центральной России. Я помогал им осваиваться в лагере, но они мне не нравились, их поведение казалось более чем странным, даже по лагерю они передвигались с какой-то опаской. А потом их взяли в оборот бригадные «особисты», оба оказались диверсантами, закончившие специальную немецкую разведшколу, у них был обнаружен яд. Одним словом, чтобы внедрить этих двух агентов в отряд, немцы специально «пропустили» побег группы военнопленных.

Г.К. – С «власовцами» во время партизанской войны часто приходилось сталкиваться?

З.К. – Так мы в основном и вели боевые действия против полицаев, «власовцев» всех «мастей и окрасок», мадьярских частей и прибалтов-карателей. Я чуть от «власовских» рук не погиб накануне соединения с Красной Армией.

Меня, Фельдмана и еще одного партизана Петра Лодейнова (он был из «окруженцев», сам родом из Горьковской области) направили забрать хлеб для отряда в одной из деревень, в четырнадцати километрах от Пинска. В лесу мы увидели группу «красноармейцев», все в плащ-палатках. Мы остановились в двадцати метрах от них, спрашиваем: «Кто такие?» – «Свои! Красная Армия! Разведка! Айда к нам!», но Фельдман почувствовал что-то неладное, и приказал оставаться на месте. Ситуация насквозь непонятная, они не стреляют, и мы огня не открываем, И тут Лодейнов говорит: «Я пойду с ними, вроде, точно наши», и, не послушав нас, Петр направился к ним и вся группа скрылась в лесной чащобе… А утром мы увидели труп Лодейнова, выяснилось, что это на «власовцев» мы нарвались, переодетых в красноармейскую форму. Нас с Ильей стали таскать в особый отдел, выяснять обстоятельства этого трагического случая.

Г.К. – Как в Вашем отряде поступали с полицаями, взятыми в плен?

З.К. – Всех пленных полицаев обычно кончали на месте, а если и приводили в отряд, то только для допроса, а потом их передавали в руки нашему «умельцу». Был у нас партизан из местных белорусов, так он их потом убивал, бил топором по голове…

На моей памяти был исключительный случай, когда в живых был оставлен бывший бургомистр Погоста, он у нас потом в отряде был сапожником.

С пленными немцами дело обстояло иначе, «ненужных» – расстреливали, а «важных языков», особенно офицеров, на самолетах отправляли в Москву.

Но эсэсовцев обязательно «отправляли в расход», сразу после допроса, таким пощады не было… Иногда «от немцев» к нам сдавались в плен или перебегали словаки, один такой стал бойцом в нашем отряде.

Г.К. – Кем отряд восполнял потери?

З.К. – В отряд постоянно прибывали новые люди, «окруженцы», местная белорусская молодежь, а также бежавшие из-под расстрела из гетто евреи… Десантниками с Большой Земли нас не пополняли, но один из десантников прибился к нам в отряд, и мы стали с ним как родные братья. Его звали Илья Фельдман, родом он был из Мозыря Гомельской области. Группа парашютистов, в составе которой Фельдман был десантирован в немецкий тыл, была уничтожена при приземлении, в живых остался один Фельдман, который две недели ходил по лесам в одиночку, пока не попал в наш отряд.

Мой верный друг погиб уже в самом конце войны, в Курляндии, о его смерти мне рассказала сестра Фельдмана…

В партизаны люди шли добровольно, никакой насильственной мобилизации в отряды мы не проводили.

Г.К. – Многие партизаны, воевавшие в Западной Белоруссии, отмечают острую нехватку оружия в отрядах.

З.К. – У нас в бригаде имени Буденного острой нехватки стрелкового оружия я не припомню, было много трофейного оружия, а потом заработал партизанский аэродром в Хворостово, который принимал «дугласы» из Москвы, доставлявшие нам оружие и боеприпасы и забиравшие на обратном пути раненых. Не всегда прием самолетов проходил гладко. В одну из дождливых грозовых ночей, весной в 1943 году, мы принимали самолет для Барановического партизанского соединения. Летчики направили самолет по центру между опознавательными кострами, но в последнюю минуту что-то им показалось не так, самолет пошел на второй круг, на развороте зацепился за верхушки деревьев и взорвался. На борту кроме экипажа находилось все командование Барановического соединения, возвращающееся с Большой земли. Все погибли – 11 человек. На месте падения самолет еще сутки взрывались боеприпасы. Внутри самолета находилось много автоматов ППШ, при взрыве сгорели приклады, а остальные части особо не повредились. У нас были в отряде свои знаменитые оружейные мастера, кадровый техник-лейтенант Темяков и партизан Яков Менкин, молодой парень из Старобина, так они изготовили новые приклады и привели в порядок металлические части автоматов и многим бойцам в бригаде достались ППШ. К лету 1944 года у нас вся бригада имела автоматическое оружие.

Г.К. – Из тех, кто воевал в отряде в начале 1942 года, многие дожили до соединения с Красной Армией?

З.К. – Из рядовых «старых», еще любанских партизан до конца войны остались в живых единицы… «Окруженцы», двое, по фамилии, кажется Вакулин, и еще казах Дауленов, а остальные выжившие «старики» пришли в отряд весной и летом сорок второго года, уже на Пинщине. В мае сорок пятого года я в Берлине поехал в госпиталь, проведать своего раненого командира взвода, и вдруг вижу, в палате лежит раненый, бывший партизан из нашего отряда Володя Завин! Мы обнялись, он сказал, что после «партизанки» воевал в пехоте командиром пулеметного расчета. Раненые, соседи Завина по палате, мне говорят: «А Володя наш, скоро звезду Героя получит!», я спрашиваю Завина: «Что, стал Героем Советского Союза?!» – «Нет, пока. Меня со вторым номером представили, за подрыв ДОТов на Зееловских высотах. Посмотрим, что из этого выйдет». Но еврею Завину звание Героя заменили на награждение орденом Ленина, а второму номеру его расчета все же присвоили ГСС. Вместе с Завиным в отряде находился его младший брат Исаак, который был еще моложе меня (1928 г.р.).

В октябре сорок четвертого года мой отец получил десятидневный отпуск с фронта (считая дорогу), чтобы попытаться найти свою семью. Он добрался из Польши до станции Осиповичи, где сел в поезд Бобруйск–Слуцк. Рядом с ним в вагоне оказался Исаак Завин со своей девушкой, нашей бывшей партизанкой Цилей. Они разговорились, отец рассказал, что едет в Любань с надеждой, что кто-нибудь из семьи остался живым, и Завин ему сказал, что в его отряде был еврей из Любани, Женя Григорьев, которого все звали «Женя-комендант», но настоящую его фамилию он не помнит. И когда отец назвал себя, то младший Завин вспомнил и воскликнул: «У Жени тоже фамилия была Кнель!». Так отец узнал, что я пережил оккупацию и воевал в партизанах…

Г.К. – Каким было отношение к евреям в Вашем отряде?

З.К. – Пока находились на Любанщине, отношение было хорошим, как и ко всем другим, как в обычном «советском восточном» партизанском отряде. А на Пинщине случалось всякое. Я на типичного еврея внешне не был похож, тем более все меня знали как Женю Григорьева, но, я свою национальность не скрывал. Были конфликты и оскорбления…

Как-то пошли на задание, на подрыв эшелона на железной дороге, нам поручили прикрывать подрывников. На обратном пути зашли на один хутор, сели за стол, и тут один из подрывников, «окруженец», заявляет: «Жиды не воюют!». Я ему сразу бутылкой самогонки заехал по голове, он за автомат… Потом еще долго его не могли успокоить…

Евреев в бригаде было 10 процентов, но большей частью это были «западники», до 1939 года проживавшие на территории Польши. В нашем отряде имени Котовского евреев хватало, из них погибли Исаак Рябкин, Самуил Писаревич, Хаскель Кузнец, Иосиф Гольдбарг, Абрам Грибец, Лиза Каплан и другие… Из любанских евреев кроме меня выжила семья Кустановичей, еще зимой сорок первого ушедшая в партизаны, и Кушнир, воевавший в отряде имени Чкалова. Был еще один еврей из Любани в нашем отряде, по фамилии Рапопорт, это был совсем не приспособленный к войне человек, весь какой-то больной, и его за сон на посту расстрелял мой командир отделения, казах из «окруженцев».

Г.К. – В партизанах надеялись дожить до соединения с Красной Армией?

З.К. – Нет. Все, кого я знал, воевали с ощущением, что с этой войны никто из нас живым не вернется… Так было легче воевать, без жалости к себе… Тебя уже фактически нет, и цель у тебя одна, пока не погибнешь – отомстить сполна за свою семью…

Г.К. – Какой бой в партизанах для Вас самый памятный?

З.К. – 23-го июня 1944 года с востока послышался небывалый грохот канонады, стало ясно, что Красная армия перешла в наступление. Нашей четвертой роте дали приказ – пройтись рейдом и уничтожать группы немцев, отходящие на запад. В районе Лунинца, в одной из деревень, крестьяне нам рассказали, что ночью в деревню ворвался большой отряд немцев, застрелили троих, потом стали грабить, насиловать женщин, а к утру немцы ушли в прилегающий к деревне лес. У нас в роте было меньше сорока бойцов, но ротный решил преследовать немцев. Их мы обнаружили глубоко в лесу, в ложбине, где они жгли четыре больших костра. Они нас не ждали, часовых не выставили, чувствовали себя в этот момент в лесу в безопасном месте и вели себя беспечно. За немецкой спиной шло непроходимое болото. Ротный приказал незаметно подобраться поближе, окружить немцев с трех сторон и по команде одновременно открыть по ним огонь из автоматов. Немцы не смогли организовать сопротивления, мы перебили восемьдесят человек, а остальные – около 120, подняли руки и стали сдаваться в плен. Мы построили пленных в колонну, собрали много оружия и повели немцев из леса. Но куда их девать, у партизан плена нет, и немцы это, скорее всего, понимали и сильно нервничали. Привели их на поляну, остановились, и тут раздался голос ротного: «За совершенные преступления, за убийства ни в чем неповинных людей, приказываю! По фашистам – огонь!"

Всех на месте расстреляли… Отомстили за все…

Г.К. – Что происходило с Вами после соединения отряда с частями Красной Армии?

Зиновий Кнель.
Годы войны.

З.К. – После участия в историческом партизанском параде в освобожденном Пинске нас по одному вызывали в штаб, где решалась наша дальнейшая судьба. Все мы были готовы идти сражаться дальше, в рядах Красной Армии. Я волновался, что в штабе знают мой настоящий год рождения – 1927, и могут не призвать в армию. Пришла моя очередь заходить в штаб. За столом сидели командир нашего отряда Баранов, наш начштаба и армейский майор. Мне указали, куда положить автомат, и Баранов первым делом спросил: «Какую фамилию себе хочешь оставить, партизанскую или свою?» – «Только свою, Кнель Зиновий Борисович» – « А что дальше с тобой делать?» – «Как что? Отправляйте в действующую армию» – «Тебе всего семнадцать лет, никто не имеет права призвать тебя в армию» – «По партизанским документам мне девятнадцать, и я почти три года воевал и ходил на все задания без скидки на возраст. Прошу оставить мне в документах дату рождения – 1925 год». Мою просьбу удовлетворили, вместе с другими партизанами нас после бани переодели в новую красноармейскую форму и отправили в 215-й запасной полк 61-й Армии. В запасном полку я проторчал два месяца, несколько раз записывался в маршевые роты, но в штабе меня вычеркивали из списка. Запасной полк перебросили в Прибалтику, в Елгаву. Когда я пытался узнать, почему меня так долго держат в полку, то мне заявили, что меня возьмут «когда надо и куда надо». Через неделю меня вызвали в штаб полка, объявили о присвоении звания младшего сержанта, и сказали, что за мной приехал представитель части, в которой будет проходить моя дальнейшая служба.

Таких, отобранных «покупателем», оказалось шестнадцать человек. Офицер нам приказал садиться в кузов «студебеккера» и через три часа пути мы выгрузились в районе железнодорожной станции Вайноде, находившейся в двадцати километрах от передовой. Нас построили и сказали, что мы направлены служить в отдельную разведроту при разведотделе 61-й Армии, тем самым нам оказана высокая честь и доверие.

Прибыли мы на пополнение, так как рота в последнем наступлении потеряла 16 человек убитыми и ранеными. Меня распределили в первый взвод, в отделение, которым командовал бывший гомельский партизан, старший сержант Владимир Попков, уроженец города Хойники. У него мать, сестру и брата во время оккупации немцы сожгли живьем.

Г.К. – Подразделение считалось особым?

Зиновий Кнель.
День освобождения
Варшавы.
Февраль 1945 г.

Удостоверение к медали
«За освобождение Варшавы».

З.К. – Разведрота при разведотделе армии насчитывала всего сорок человек, которых тщательно проверяли при отборе, поскольку это подразделение, в сравнении с обычной пехотной частью, считалось в какой-то степени элитным, и по своей воле туда было не попасть. В этой роте, кроме меня, не было ни одного «нацмена».

Услышав слово «разведрота» я сразу решил, что мы будем заниматься разведпоисками и захватом «языков» в немецком тылу, но на деле оказалось, что задачи у этой роты совсем другие. Кроме банальных обязанностей – охраны разведотдела при штабарме, рота сопровождала армейские разведгруппы до передовой, конвоировала ценных «языков» или целые колонны пленных от линии фронта в разведотдел или в тыл, занималась прочесыванием и зачисткой местности в только что захваченных районах, или выполняла спецзадания непосредственно на передовой. Несколько раз нам поручалась ликвидация обнаруженных немецких диверсионных групп в нашем тылу.

Но в разведпоиски мы не ходили, ротой командовал капитан, а двумя ее взводами старшие лейтенанты. Первый взвод, куда собрали бывших партизан, постоянно выполнял задания на передовой. А вот второй взвод берегли больше первого, и занимался он в основном охраной разведотдела, этот взвод был «очень интересным». В нем служили несколько «блатных» – родственники старших офицеров, «этот – племянник комдива, этот – сын полковника», которых держали в этой роте «на сохранении». Но все это было условно, смерть была везде, никто не был от нее застрахован, и на передовой, и в тылу… Не пехота, конечно, но и наша рота несла серьезные потери.

Подчинялась разведрота напрямую начальнику разведотдела армии, офицеру в звании полковника, замом у него был подполковник и разведотдел имел довольно большой штат: офицеры, переводчики, писаря. В ноябре 1944 года из Курляндии по железной дороге нас перебросили через Минск в Польшу, в город Гарволин, находившийся южнее Варшавы. Здесь наш взвод был направлен для выполнения спецзаданий на Магшнушевский плацдарм. В середине января рота двигалась в первой волне нашего наступления. Помню, что когда мы 28 января вышли к польско-германской границе, то нас собрал ротный и спросил: «Как отметим такое историческое событие?» Так мы решили – привязать к пограничному столбу убитого немца и на его вытянутой в сторону Германии руке повесить на фанере плакат – «Вот она, проклятая Германия!»…

Моя семья: жена и дети. 2009 г.

Г.К. – В разведотделе вдоволь насмотрелись на пленных немцев?

З.К. – Еще осенью 1944 года в Курляндии доставляли с передовой в штаб взятого «дивизионщиками» в плен полковника, так этот офицер заявил нам, что после Курска никто из немецких офицеров уже не верил в благополучный для Германии исход войны.

На Зееловских высотах был взят в плен во время боя еще один старший немецкий офицер, тоже полковник. Пока мы его доставили в штаб, так ранило нашего взводного. По дороге в штабарм этот полковник сказал следующее: «Через две недели Германии капут. До Берлина отсюда вы неделю пробиваться будете, и в городе еще с неделю повоюете. А потом – Гитлер капут»… Перед Одером было много лесных массивов, в которых укрывались большие группы немецких солдат и офицеров из разбитых частей, воевать они уже не хотели, были частично деморализованы, но и сдаваться в плен без приказа не торопились. Наша рота получила приказ на зачистку тыла. Мы шли по просекам, готовые в любую секунду вступить в бой, но творилось что-то невероятное, завидев нас, немцы бросали оружие и поднимали руки вверх. Одну группу в 600 человек пленных конвоировали только шесть бойцов роты во главе со старшим лейтенантом, но немцы даже не пытались разбегаться из колонны, они были довольны, что война для них закончилась и они остались живыми…

Г.К. – Приведите пример специального задания.

З.К. – В Берлине при штурме Имперской канцелярии нашей роте было получено захватить немецкие архивы и секретные документы. Нам еще до боя объяснили, что мы должны захватить и где предположительно находятся эти архивы. Большинство документов немцы успели вывезти или уничтожить, но на четвертом этаже мы нашли уцелевшие картотеки и архивы, столь нужные нашему командованию.

Г.К. – За подобные операции разведчиков как-то отмечали?

З.К. – Нет, в этой роте рядовых бойцов почти не награждали, объявят благодарность перед строем, и хватит… Да и не нужны были никакие ордена и медали, живой остался после задания, да и ладно, а все остальное – мелочи… И в партизанах почти никто из рядовых бойцов не получал заслуженных орденов, Составят в штабе отряда список представленных к правительственным наградам, передадут его в штаб соединения и с концами. В сорок четвертом году в отряде на меня написали наградной лист на орден Красной Звезды, но чем там дело закончилось, я так и не узнал…

Главная награда для каждого фронтовика – это то, что он уцелел в этой бойне…

Интервью и лит.обработка: Г. Койфман

Местечки Минской области

Минск • Березино • Бобр • Богушевичи • Борисов • Вилейка • Вишнево • Воложин • Городея • Городок • Греск • Грозово • Дзержинск • Долгиново • Дукора • Дулебы • Зембин • Ивенец • Илья • Клецк • Копыль • Красное • Кривичи • Крупки • Куренец • Ленино • Логойск • Лоша • Любань • Марьина Горка • Молодечно • Мядель • Налибоки • Нарочь • Несвиж • Новый Свержень • Обчуга • Плещеницы • Погост (Березинский р-н) • Погост (Солигорский р-н) • Птичь • Пуховичи • Раков • Рованичи • Рубежевичи • Руденск • Селиба • Свирь • Свислочь • Слуцк • Смиловичи • Смолевичи • Старобин • Старые Дороги • Столбцы • Талька • Тимковичи • Узда • Уречье • Ухвалы • Холопеничи • Червень • Черневка • Шацк •