Воспоминания жительницы г.п. Смиловичи Елены Пекарской

Елена Константиновна Пекарская.

Вся моя жизнь прошла здесь, в местечке Смиловичи. В 1938 году оно было райцентром. На нашей улице тогда даже был банк. Потом райцентром стал Руденск, и район стал Пуховичским, а затем Червеньским.

Помню это потому, что я местная. Родилась здесь в 1924 году в четвертый день марта. Я Пекарская Елена Константиновна, и меня тут все знают.

Семья наша была не богатая, но и не бедная, хоть и большая. Отец работал сапожником, и все мои братья работали здесь на войлочной фабрике. А старший – даже стал председателем горсовета, но это было еще до войны. Все братья были депутатами горсовета, и я от них не отставала, сама была депутатом местного совета, но это уже было после войны.

Дедушек и бабушек я не помню, но знаю, что у них было небольшое хозяйство. Жили они недалеко от нас, рядом с местечком Червень – в деревне Ягодка. Дедушка умер раньше бабушки, и его я едва помню, еще была маленькой.

Отец был хорошим сапожником – культурным, тихим и вовсе не пьяницей, как другие. Все его уважали и обращались к нему уважительно, и не иначе как Константин Иосифович. И сыновья его были в почете и уважении.

Наша бабушка жила отдельно от нас в деревне, вместе со старшим маминым братом. Звали ее Антей Иосифовной. Не Анютой и не Анной, а Антей. Вот такое непривычное теперь для слуха было ее имя. У дедушки с бабушкой была очень большая семья – аж 17 душ. А может и больше, если собрать всех. Его семья была больше нашей, а у нашего папы было 12 детей. Моя мама у отца была третьей женой. Отец не бросал своих жен, ему просто не везло – его жены умирали. Первая умерла в муках при тяжелых родах, врачи не смогли ее спасти, вторая умерла от брюшного тифа, оставив на воспитание ему четверых детей. А моя мама подарила отцу еще восемь детей.

В нашем местечке жило много людей, и все они были при деле, занимаясь разными ремеслами и промыслами: кто валенки валял дома, а кто-то на фабрике, были свои кожевенники – выделывали кожу. И тоже – кто на дому, а кто-то на фабрике. Были в местечке свои парикмахеры, фотографы, хорошие портные, но шили больше на дому. А еще были шорники, сапожники, и среди них мой отец, шил на заказ дома обувь. Постоянно нужны были деньги, семья была большой, и потому отец брался шить и хомуты, и всякую упряжь для лошадей, а еще подрабатывал на фабрике и там шил обувь.

Были в местечке свои столярка и мебельная фабрики, но недолго. На том месте до войны оборудовали пекарню. И еще были свои кузнецы. Один из них жил совсем рядом.

Вы видели, когда шли к моему дому, большой глубокий овраг за домами – там в войну убили наших евреев. Наверху, на самом краю оврага, стояла кузня, а рядом дом, где жил кузнец Буряк со своей семьей, это я хорошо запомнила.

Мы жили на Комсомольской улице, а позже поселились здесь. С тех пор Смиловичи мало изменились, лишь в последние годы понемногу стали строиться новые большие дома, но они ближе к шоссе. А так в местечке почти все старые деревянные одноэтажные домишки.

На нашей улице жили почти одни евреи, только в пяти хатах жили русские. Живя рядом с нашими соседями, я хорошо с детства знаю их язык и обычаи. Могла разговаривать и даже петь их песни на языке идише. Имена многих соседей я до сих пор помню. В соседнем доме жил Нотка Сагалович, коробейник. У него была своя лошадь, на ней он развозил на продажу по деревням краску и мыло. Бывало, соберет тряпки и всякую макулатуру, а потом, сдав все это в городе, закупает товар. На разнице от перепродажи имел небольшую прибыль, этим он кормил свою многодетную семью, с этим заработком кое-как выживал, сводя концы с концами. Такой была его коммерция. Так промышляли почти все жившие в округе коробейники.

Чуть подальше, за ним, жил учитель по фамилии Милещик. Окончив всего семь классов, он преподавал в начальной школе, учил малых детишек. А с другой стороны улицы жил сосед по фамилии Боровик, он работал шофером на кожевенной фабрике. Еще чуть подальше от нас, но уже с другой стороны жил Афрум Ицка с семьей, его дом стоял почти напротив войлочной фабрики. Там он стирал валенки – такая у него была работа.

В местечке до войны было много маленьких магазинчиков и лавочек, в них продавалось все необходимое: крупа, сахар, выпечка, мука, хлеб, посуда, ткани и одежда.

На площади стояла большая красивая церковь, но в 1938 году ее успели разбурить свои же, смиловичские. Дали сверху приказ, и сельсовет приказал ее разобрать. Помню, как мы, дети, бегали смотреть на эту дикость взрослых. Все же в то время боролись с религией, словно ошалевшие. А на том месте, где прежде стояла та церковь, соорудили памятник не то Ленину, не то Сталину. Это я уже успела забыть. Когда в Смиловичи вошли немцы, этот памятник сразу же взорвали, вот такие здесь были события. А намного раньше, мне об этом рассказывали, в местечке кроме православной церкви стоял еще большой католический костел. И на нашей Пролетарской улице до войны у евреев был молитвенный дом, а синагоги в местечке не было. И все евреи, что жили рядом, собирались для молитв в соседнем с нами доме. Молебен вел седой старый еврей с бородой по имени Лейба.

– Он был раввин? – спросил я.

– Нет, просто еврей. Там же с ним жила его семья.

Во всей округе уже не было еврейских школ, и все местечковые дети учились вместе на белорусском и русском языках, но основным языком у нас в школе был все же свой, белорусский. Я слишком мало училась и окончила всего пять классов. Мало, конечно, но так случилось потому, что я часто и подолгу болела. Да и не могло быть иначе – детей в нашей семье было очень много. Отец любил всех своих детей одинаково и никогда не делал различий между нами. Все мы учились – кто окончил семь, а кто только шесть классов. Я была в детстве слишком слабенькой и однажды, сильно заболев, в школу уже больше не пошла, потому в жизни у меня тоже не все сложилось...

Вы спрашиваете, как же я научилась еврейскому языку идишу? А как же мне было не научиться? Мы на нашей улице все вместе росли, слышали и понимали язык соседей. Мы все дружили – и парни, и девушки. Были вместе – катались на лодках, ходили в парк и не обижали друг друга. И в наших разговорах давно слились русские, белорусские и часто проскакивали еще польские и еврейские слова. И праздники у нас тоже часто были общими, кроме религиозных.

Наши соседи иногда звали меня помочь раскатать им тоненько тесто для мацы, но в печь они ставили его сами. К этому меня близко не подпускали. Мацу приходилось им печь тайком в том же доме, где они молились, там стояла большая русская печь.

Хоть многие в местечке были вовсе не верующими, но все же праздники отмечали все, по привычке. И как мне кажется, это был скорее просто повод для застолья, с вкусной едой, выпивкой и отдыхом. Да и сейчас все так же. У православных были свои праздники: Пасха, Радуница, Петра, Ильин день, Семуха, Деды и Покров, а у евреев были свои.

Но мне запомнились больше их субботы. Обычаи соблюдали по-настоящему только старые люди, они откладывали всякую работу, и накануне у них готовились праздничные столы. А молодежь была такая же, как мы, в Бога она не верила. В субботу у них было принято приглашать к себе кого-нибудь из соседей, желательнее тех, кто был победнее, этим оказывалась благотворительная милость. Перед едой старший из мужчин, одетый в талес, с кипой, обязательно читал молитву. И только после окончания все могли приступить к еде. К шаббату (суббота – перевод с иврита) они всегда готовились заранее, убирались в доме и ставили на стол самую лучшую посуду. Из запасов, заготовленных к празднику, всегда готовились обязательно только вкусные еврейские блюда. Приходя к молебну, евреи мыли руки и, когда уходили, тоже омывали руки и лицо. Поэтому рядом, у входа в молельный дом, на скамеечке стояла полная деревянная бадейка с чистой колодезной водой и висели чистые полотенца.

Рядом с нами жил еще не старый еврей, по специальности маляр, он красил дома – настоящий мастер своего дела, но в шаббат он никогда не работал. Он, соблюдая все еврейские обычаи, был религиозен и шибко грамотным, начитанным и веселым человеком. В праздники он был незаменим, поэтому его постоянно приглашали. Он любил собирать детей и поучать молодежь. Рассадив, бывало, вокруг себя детей, он читал и рассказывал нам разные сказки и смешные истории. И мы, от души насмеявшись, радостные, расходились всегда полные веселья и воспоминаний. Их нам хватало на целую неделю до следующей субботы. Я любила еврейские праздники и свадьбы и навсегда запомнила многие их песни.

Прочитав в моих глазах сомнение, она вдруг запела. Конечно, в ее песне были и еврейские, и белорусские, и русские слова. Но я решил оставить текст без изменений – таким, как услышал:

Вос зайт румэтих
зайт бессер фрейлах,
Ви кумен пейсах
вечер есн кнейдлах
Кнейдлах вечер есн,
тринкен вечер вайн,
Хосун вил кумен
Хасене ис зайн!

Глядя на нее, преобразившуюся и повеселевшую от приятных воспоминаний, 84-летнюю белоруску Елену Пекарскую, жительницу Смиловичей, я удивился ее цепкой памяти. Поразило меня, что ее память до сих пор хранила мелодию и слова народной еврейской песни. Она с детства все еще помнила язык своих соседей, хотя уже 66 лет их нет рядом. Они погибли все.

За все годы, прожитые после войны в Смиловичах, у нее не было общения с евреями, тем более на идише. Та песня была длинной, и она, помня мелодию, нигде не сфальшивив, пропела для меня ее всю своим еще сильным голосом. Дослушав, я спросил, а знает ли она, о чем только что пела. В ответ она раскатисто рассмеялась и тут же перевела текст песни так, как считала правильным:

Что Вы такие скучные?
Будьте веселые,
скоро будет праздник.
Есть Вы будете вкусный кнейдлах
и пить сладкое вино,
А как придут сваты,
то значит, скоро будет свадьба.

Все мне было интересно, и я спросил:

– Кто были музыканты, игравшие на этих праздниках? И услышав ответ, был немало этому удивлен:

– Музыкальное сопровождение было, а как же? Это было постоянным делом сына нашего соседа Мейчи – Эли. Он играл на балалайке. И мы, молодые, пели и танцевали, а все старшие нам подпевали.

Вспоминая, она мне пела одну за другой разные песни, грустные и веселые, свадебные и заздравные, и даже частушки. И все на идише. Она распелась, вспоминая те времена так, что из каких-то глубин ее памяти вдруг выплыла застольная песня из довоенного периода культа личности «Вождя всех народов». Конечно, время наложило отпечаток на слова песни, и звучат они уже не совсем так, как в оригинале. Но все равно слушать ее было интересно:

Ломер тринкер но лэхаим ай я, я
Фардем лэем, фардем наем ай я, я
Фардем войкен нае хатэ ай я, я,
Фарде телдэ, фарде залде ай я, я!..

Фарде киндэр, фарде шкейдем гайя, я, я
Уфагале мэне, мэне нейме гайя, я, я…
Фар Октябрь Революцэн гайя, я, я…
Упаг Сталин Конституцен гайя, я-я!

– Вот такая была застольная. Не удивляйтесь, еще не такое можно было тогда услышать даже по радио... Ну что Вы смеетесь? Ведь так было. Не я же это придумала, время такое было. А переводится это так:

Выпьем за всех нас вместе и за Сталинскую Конституцию…

Больше она петь не стала и продолжила рассказ: «Я вышла замуж в 1943 году, тогда мне было почти 19 лет. К тому времени мои братья уже поженились, они были старше меня. В нашем доме всегда были рады гостям, а соседям нашим особенно. Так и у меня могло быть много гостей на свадьбе. Но только не судьба... Что тут поделаешь, кругом шла война... Мой муж был партизаном, командиром взвода, я была связной. Собирала нужные сведения о противнике и ходила со всеми на операции. Отряд наш назывался «Лихой» в бригаде Суроватского, базировался в лесах вблизи деревень Клинок и Петровинка. Там были большие леса. Наши партизаны часто совершали нападения на немцев и дважды налетали на смиловичский гарнизон.

Стелла, установленная
на месте расстрела 2000 евреев,
жителей местечка Смиловичи
и беженцев, оказавшихся в местечке.
Установлена в 1965 году. В 2007 году,
когда производилась съемка,
вокруг был захламленный пустырь.

Местных полицаев здесь было немного – 10-15 человек. Они носили оружие и имели власть над безоружными соседями. Жили полицаи здесь же, в местечке, в своих домах, а кое-кто у чужих на квартирах. С утра они являлись в комендатуру, там им давали задания. Рассылали по разным местам в округе для участия в акциях вместе с немцами. На рукавах полицаи носили белые повязки со свастикой. Они верно служили врагу. Большинство из них, оправдывая свои действия, считали себя обиженными советской властью. Зверствуя вместе с фашистами над мирным населением, говорили, что мстят за родителей и своих родных, пострадавших от сталинских репрессий. Многие из них припоминали аресты и репрессии, которые начались еще до 30-х годов, потерянную ими при коллективизации собственность. Нередко полицаями становились обычные уголовники или люди, всю жизнь стремившиеся к власти и наконец-то дорвавшиеся до нее. Местные полицаи зверствовали люто и часто круче немцев.

Рядом со стеллой – еврейский памятник семье Розовских.
На памятнике кем-то разбит фотомедальон.

Перед самой войной в Смиловичи приехали три семьи, человек 10 или 12 евреев-беженцев из западных районов. Дети у них были уже большие, лет по десять или чуть старше, они рассказывали всем о погромах и о том, что немцы творили в Польше и в Германии. Они пытались объяснить причину своего вынужденного приезда к нам, но им не верили. Все тихо продолжали жить, надеясь, что эта напасть здесь, в местечке, никого не коснется.

Через некоторое время в Смиловичах совершенно неожиданно появились красноармейцы – они были одеты в новую военную форму и хорошо говорили по-русски. Это я хорошо запомнила. Они шли к центру по Корзуновской улице. Но это были немецкие десантники, переодетые в форму советских солдат, сброшенные с вражеских самолетов, и мы не смогли даже сразу понять, кто они. Все решили, что это свои – красноармейцы. Но очень скоро стало ясно, кем они были на самом деле. Их было много, и вошли они в Смиловичи с разных сторон, а вслед за ними со стороны Минска к нам ворвались немецкие мотоциклисты, и они уже были все одетые в немецкую форму. Никаких боев и сопротивления здесь им никто не оказал, буквально на следующий день они стали сгонять всех евреев Смиловичей на нашу улицу.

Кто из наших были евреями, а кто нет, различить и понять они сами не могли, но у них сразу же нашлись помощники, местные предатели.

На нашей улице было создано гетто. Вдоль домов, входивших в него, на вкопанных в землю столбах была натянута колючая проволока и прикреплены щиты с надписью: «Гетто! Не входить!» Всех евреев с других улиц местечка переселили сюда, а русских – в их дома, и нам пришлось тоже перебраться.

Гетто охраняли местные полицаи. Они постоянно ходили с винтовками по улицам от дома к дому, но все же незаметно уйти из гетто можно было, но это было очень опасно, а порой и бессмысленно. Жители ближайших деревень могли тут же выдать евреев немцам, а те сразу же расстреляли бы беглецов. А забраться в лес со стариками да еще с маленькими детьми, без теплой одежды и еды, и наивно надеяться, что там зимой в суровые морозы можно выжить, было полным безумием.

(Л.С.) Я, хоть заранее предполагал ответ, все же спросил Елену Пекарскую:

– А разве не могли партизаны спасти евреев из Смиловичского гетто?

Елена Пекарская, вся встрепенувшись, тут же внятно мне ответила:

– Какие партизаны? Партизанские отряды здесь стали формироваться лишь на второй год войны. Да и то не сразу. Они образовывались в основном из военных, вырвавшихся из окружения и бежавших из плена. Инициатива шла от них, а потом они стали вводить в отряды надежных людей из местных сел и местечек. Но к тому времени все евреи, узники гетто, были уже уничтожены.

Елена Константиновна Пекарская.

Нас водили строем работать на фабрику и так же нас возвращали с работы домой. Конвоировали нас то немцы, то полицаи. Фабрику и кожзавод охраняли полицаи и «самаахоўцы» (так назывались формирования, набранные из местных жителей и военнопленных, согласившихся сотрудничать с немцами.)

В день расстрела евреев Смиловичского гетто нас, как обычно, привели на фабрику, но с работы уже никого не отпустили, оставив там же и ночевать. Мы слышали стрельбу и далекие крики. Они долго доносились до нас. Не зная, что происходит в местечке, мы переживали и нервничали, пока кто-то из охранявших нас полицаев не прошипел сквозь зубы: «Там жыдоў забiваюць!».

Когда на следующий день нас привели домой, в местечке уже было тихо. Мы шли и видели тела убитых, валявшиеся на улице и во дворах. Мы были потрясены и растерянны. Как можно было убить столько людей, среди белого дня – ни за что! Только потому, что они все были евреями. Их гибель была неожиданной для всех. Никто не мог их спасти – некому было! Место расстрела немцы даже не стали оцепливать. Их гнали, и они, обреченные, шли и все. Они тащили один одного, когда у стариков и больных уже не было сил идти. Если кто-то из них падал и не мог подняться, тогда этих несчастных расстреливали на месте. Свидетелей расправы над ними почти не было, ведь никого и близко не подпустили. Только наша соседка старуха Стефаниха видела через щели в заборе, как их вели, и она слышала, как они кричали и плакали. Расстреливали из пулемета, приводя группами ко рву. Сосед, которого немцы пригнали с кем-то еще закапывать убитых, потом рассказал, что евреев расстреливали прибалты. Их он смог узнать по разговорам. Этот сосед участвовал до того в Советско-финской войне, и речь их ему была знакома.

Во рву расстрелянные были кое-как засыпаны, и вместе с ними было много еще живых детей, и раненых, на которых каратели пожалели тратить патроны. Спастись смогли лишь несколько молодых евреев. Они прятались по лесам, опасаясь заходить в деревни. Потом я узнала, что они воевали и в нашем партизанском отряде. Когда на третий год войны, после ряда поражений немцев на фронтах, всем был очевиден перелом, многие бойцы из местной «самааховы» бежали к партизанам вместе с полицаями и их, как ни странно, принимали в отряды, но при условии, если за ними не было замечено зверств против мирного населения и если за них кто-то поручался из надежных партизан. Хотя кто мог это тогда точно перепроверить... Сколько загубленных душ было на их совести?! Нет ответа и сейчас. Так кое-кто из них, спасая свою шкуру, успев повоевать на одной стороне, затем воевал на другой и подчас становился «партизанским героем»...

г.п. Смиловичи,

2007 г.

Записал Лев Слобин

Местечки Минской области

Минск • Березино • Бобр • Богушевичи • Борисов • Вилейка • Вишнево • Воложин • Городея • Городок • Греск • Грозово • Дзержинск • Долгиново • Дукора • Дулебы • Зембин • Ивенец • Илья • Клецк • Копыль • Красное • Кривичи • Крупки • Куренец • Ленино • Логойск • Лоша • Любань • Марьина Горка • Молодечно • Мядель • Налибоки • Нарочь • Несвиж • Новый Свержень • Обчуга • Плещеницы • Погост (Березинский р-н) • Погост (Солигорский р-н) • Птичь • Пуховичи • Раков • Рованичи • Рубежевичи • Руденск • Селиба • Свирь • Свислочь • Слуцк • Смиловичи • Смолевичи • Старобин • Старые Дороги • Столбцы • Талька • Тимковичи • Узда • Уречье • Ухвалы • Холопеничи • Червень • Черневка • Шацк •