ЖИВУ И ПОМНЮ
интервью Семена Лиокумовича
с автором книги «Живу и помню»
Марголиной Симой
Сима Марголина почти два года была узницей минского гетто, в котором погибли ее мама, две сестры 11 и 6 лет, много других родственников.
Спасся отец, сражавшийся в партизанском отряде. Когда они встретились в июле 1944 года, он спросил Симу: «Как погибла мама?» она заплакала. Тогда отец сказал: «Не плачь, когда-нибудь напишешь об этом».
Его слова оказались пророческими. Много лет спустя Марголина создала семью. Выросли двое детей и три внука. Когда в 1991 году дочь Зина с семьей уехала в Израиль, Сима Михайловна подумала, что пройдет время, и внуки ничего не будут знать об истории их семьи. Именно для них стала она писать воспоминания.
Сима Марголина родилась в местечке Узда на Минщине. Ее мама с отличием окончила школу, очень любила литературу, знала наизусть «Евгения Онегина». Многие школьники приходили к ней проверять домашние задания.
Мама вела хозяйство и занималась воспитанием трех дочерей. Отец работал в местном сельпо. Семья жила в дружбе и согласии с соседями: белорусами, евреями, татарами. Как и все жители местечка имели свое хозяйство, огород.
Сима и младшая сестра Нина учились отлично и ежегодно получали похвальные грамоты. Это было предметом особой гордости родителей, которые каждую грамоту помещали в застекленную рамку и вывешивали на самом почетном месте в доме.
Когда началась война и в Узду вошли немцы, родителей беспокоило, куда спрятать самое дорогое состояние семьи – похвальные грамоты. Их спрятали между поленницами дров в сарае. В 1943 году во время боя между партизанами и немцами сгорели и дом, и сарай…
До 1939 года местечко Узда находилось в 20 километрах от советско-польской границы. Все ребята мечтали задержать шпиона или диверсанта, пытавшегося перейти государственную границу. Сима ловила себя на том, что присматривается к незнакомым прохожим, пытаясь найти в них приметы нарушителей.
Местная школа была одной из старейших в республике, основана в 1890 году. Учеников воспитывали в духе интернационализма и любви к Родине.
Сима Михайловна вспоминает смешной с точки зрения современного человека случай:
– Однажды, зачитавшись до полуночи и, услышав по радио «Интернационал» (официальный гимн СССР), я встала и застыла по стойке «смирно» с поднятой вверх рукой пионерского салюта, чем удивила моих родителей, неожиданно появившихся в комнате. Но пока звучал гимн, я не опускала руки.
Ученикам-отличникам дарили иногда ценные вещи: коньки и авторучки. При этом напоминали слова наркома просвещения А.В. Луначарского: «Подлинный социализм наступит тогда, когда каждый советский человек станет обладателем наручных часов, автоматической ручки и велосипеда».
Тепло вспоминает Марголина своих учителей и довоенных и послевоенных, которые были в большинстве людьми высокой нравственной пробы.
Войну жители Узды почувствовали уже осенью 1939 года, когда в местечке появились беженцы – польские евреи, бежавшие от немцев. Они предупреждали: «Надо бежать, немцы придут, уничтожат всех евреев». Никому не хотелось в это верить. Вскоре беженцы подались дальше на восток. Те же, кто остался в Узде, погибли два года спустя.
Утро 22 июня 1941 года не предвещало беды. В полдень стало известно, что началась война. Марголина вспоминает:
– Назавтра началась эвакуация районных учреждений. Вслед за ними уезжали те, что имел лошадей. Но Марголиным уехать было не на чем, да и дедушка с бабушкой наотрез отказались покидать дом.
Через день в местечке объявились немецкие войска. Они двигались и днем, и ночью. А тут еще беда: корова подавилась картофелиной. Она стонала по-человечески. Тогда дед, презрев опасность, выбежал на улицу и бросился к немцам с криком:
– Помогите, помогите. Дик у, дик у, – произнес он по-немецки. – Корова подавилась, спасите корову.
Окаменев от страха, мы наблюдали за дедом. Видим, как из строя выходит немец и направляется ему навстречу. И вот они уже идут к нашему дому: дедушка впереди, немец сзади с автоматом.
Он вошел во двор, спокойно оглядел корову, закатал рукава, вымыл руки в ведре с водой, и вот его правая рука ловко орудует в коровьей глотке. В мгновение ока он извлекает картофелину и бросает ее оземь.
Наша буренка сразу ожила. Дедушка прослезился от радости. Затем немец попросил дать ему какую-нибудь посудину и, вылив в глиняный горшок содержимое своего котелка, пригласил всех отведать чечевичного супа с мясом.
– Ду бист юде? – спросил немец дедушку. Я тогда впервые услышала эти слова.
– Найн, – ответила я за него, – дас ист майн гросфатер.
Сима в пятом классе учила немецкий язык и немного его понимала.
Немец предупредил:
– Юден капут. Вам надо бежать, если сумеете и успеете.
К сожалению, они не сумели и не успели.
Сразу же после вступления фашистов, на кладбище были расстреляны коммунисты, не успевшие эвакуироваться.
Взяли их по доносу местных жителей.
После назначения местных властей прошло около месяца, и появился зловещий приказ: все евреи должны были покинуть свои дома и в течение двух дней переселиться в гетто. Домашнюю утварь, мебель и скот брать запрещалось. Все узники гетто, взрослые и дети, начиная с десяти лет, должны были носить желтые латы на левой стороне груди и на спине. Ходить по тротуару запрещалось, только посередине улицы. За неповиновение – расстрел.
Гетто обнесли со всех сторон колючей проволокой. 17 октября готовился погром. Ее отец и дядя успели укрыться в сарае внутри поленницы ровно уложенных дров, так как по слухам должны были расстреливать молодых мужчин.
Эта спасительная поленница навсегда разлучила родителей. В то утро в гетто стали въезжать спецмашины. В них загоняли узников, в основном женщин, стариков и детей. Стоял раздирающий душу крик. Тех, кто отказывался лезть в машины, расстреливали на месте. Груженные несчастными жертвами «черные вороны» двигались по направлению ко рвам. Кровавая жатва набирала силу. Потом стали слышны редкие выстрелы, а затем наступила мертвая тишина.
Сима с мамой и двумя сестричками были у дедушки. Он приказал им и другим родственникам спрятаться в погребе. Сам же с бабушкой отказались лезть туда.
– Мы вас прикроем, нас они не тронут, зачем им старики. Они на нас пули пожалеют, – твердил дед.
Когда все укрылись в погребе, дед, собрав последние силы, придвинул на крышку погреба кухонный шкафчик. И тут же в дом ворвались каратели.
– Мы отчетливо слышали немецкую и русскую речь, – рассказывает Сима Михайловна. По топоту ног, раздавшемуся над нашими головами, мы предположили, что их было пять-семь человек.
– Нас здесь двое, – сказал дед, – больше здесь никто не живет.
– Да, да, – подтвердил полицай, – больше никого нет.
Он, конечно, знал, сколько семей живет в доме и, очевидно, догадывался, где мы спрятались. В тот момент он спас людей от смерти.
– Мы, сидящие в погребе, – говорит Марголина, – не знали его по имени и никогда уже не узнаем, так как, выжившие тогда узники из погреба, вскоре погибнут в минском гетто. Уцелела только я из тех десяти человек.
А деда с бабушкой каратели расстреляли тут же во дворе. Мы только услышали два винтовочных выстрела.
Когда замолкли пулеметные очереди, в местечке наступила сулящая спасение тишина. Мы приняли решение выйти наружу. Упираясь головами в крышку погреба изнутри, сдвинули кухонный шкафчик, открыли крышку и поодиночке вылезли наверх. Под покровом ночи вышли к огородам. Рассыпавшись в цепочку, направились в сторону леса. Решили идти в Минск. Шли ночами краем леса.
В столицу пришли на третьи сутки, преодолев почти семьдесят километров. В тот же день оказались в гетто на улице Ратомской. Маму, детей и тетю разместили в маленькой комнатушке.
– Вам еще повезло, – сказали соседи, – под кроватью находится «малина» (так называли в гетто, вырытые под полом укрытия, где прятались от погромов). Там мы и спаслись от погрома 7 ноября.
Приближалась зима. Удастся ли пережить ее? Но в гетто не живут будущим. Живут одним часом, почти без надежд.
Но, как вырваться из этой западни?
Из ада в ад
Узнав, что в Узде во время погрома несколько семей хороших специалистов, в том числе семью их дяди Мордуха не расстреляли, а оставили для обслуживания оккупационных властей, мама приняла отчаянное решение отправить туда Симу, которой было 12 лет и 10-летнюю Нину. Она считала, что в гетто они обречены, а если удастся добраться до Узды и влиться в семью дяди, появится, хоть какая-то надежда на спасение.
Выбрав наиболее безопасное место в проволочном ограждении, она вытолкнула детей наружу.
Что спасло детей в этом скорбном пути? Возможно то, что светловолосые и голубоглазые они мало походили на евреев, а, возможно, что, будучи по-детски наивными и беспечными, не представляли себе всей меры опасности, которая подстерегала на каждом шагу.
Конечно, все могло бы закончиться гибелью детей, если бы они не пришли поздно вечером в деревню Жмаки. Идти дальше не было сил. Они ослабли от голода, были легко одеты, ботинки вконец прохудились.
Прошли всю деревню. Ни прохожих, ни зажженных в окнах огней. Вдруг, у крайней хаты залаяла собака. За калитку выглянула хозяйка.
– I куды ж гэта вы iдзiцё, дзяўчынкi? Вы яўрэйкi? – спросила она.
– Да, мы еврейки, – простодушно ответила Сима.
– Iдзiце хуценька ў хату, пакуль нiхто не бачыць i нiкога няма на вулiцы.
Она ввела детей в дом. За столом сидел хозяин. Он предложил девочкам разуться и просушить обувь у печки.
– Не запальвай лучыны, а дзяцей пасадзi на печ, там iх пакармi, а я выйду на вулiцу папiльную, каб нiхто не зайшоў у хату, – распорядился хозяин дома.
Отогревшись и отдохнув, дети поблагодарили хозяев и собрались уходить.
– Куды ж вы, дзеткi, на нач гляздечы пойдзеце? Не, не пущу я вас, мяне Бог пакарае, заначуйце ў нас. А раненька, чуць свет, пойдзеце, – сказала наша спасительница.
Утром она покормила нас и собрала в дорогу.
Прошло много лет. Но вечно будет Сима Марголина помнить этих славных людей из деревни Жмаки.
Снова в узденском гетто
Дядя Мордух, увидев девочек, приказал им спуститься в погреб. Он принял отчаянное решение: просить у бургомистра разрешения оставить у себя племянниц.
– Пусть останутся, но они разделят вашу участь, – сказал тот.
В ту страшную зиму в опустевшем после погрома местечке дядя сумел спасти девочек. А 28 февраля 1942 года по распоряжению военного коменданта всех евреев-специалистов из Узды вывезли в Минское гетто, а 2 марта – погром.
Очевидно, это было предусмотрено узденским гестапо – «подбросить» дополнительные жертвы к очередной карательной акции.
Все вернулось на круги своя
По распоряжению немецкой комендатуры все взрослые узники и дети с 12 лет должны были ходить на работу.
Колонна в сопровождении вооруженной охраны в 7 утра выходила за пределы гетто.
– Нашу колонну, – рассказывает Марголина, – гоняли на работу на товарную станцию. Узники брели нестройными рядами посреди улицы. Дорога тянулась от Республиканской (ныне Городской вал) через Московскую и дальше на товарную станцию к железнодорожным путям.
Когда приходили на место, нас вооружали кирками, лопатами, ломами, метлами. Отводили участок пути, который мы должны были расчистить. Кормили раз в день. Обед состоял из пол литра баланды и 100 граммов эрзац хлеба. Трудились до шести вечера.
Погром, гибель близких
Памятник евреям Узды –
жертвам Холокоста.
Установлен на еврейском
кладбище.
Утром 28 июля 1942-го колонна как обычно вышла из гетто и отправилась к месту работы. Но тут все увидели, что усиленные наряды немцев и полицаев окружают гетто.
Не успели уйти далеко, как по колонне пронесся шепот: в гетто погром. Несколько рабочих колонн задержали, их не выпустили, а успевших выйти, заворачивали назад. Выстрелы, крики, лай собак, зловещий рев машин.
– Наша колонна тем временем двигалась к месту работы, – говорит Марголина. – По непонятной случайности ее не вернули в гетто. Меня охватила тревога: там мама, Нина, Берточка. Что с ними? Смогут, успеют ли укрыться? Пока судьба их хранила.
Погром длился трое суток. В гетто нас не пустили. Я уже не сомневалась, что все мои погибли. На мгновение только вспыхивал лучик надежды, но она сменялась отчаянием.
На четвертые сутки нас привели в гетто. Уцелевшие встречали у входа возвращающиеся колонны. Моей мамы и сестричек среди них не было…
Спасение
Сима пережила в гетто осень и зиму. По-прежнему выходила на работу и, следуя своему внутреннему расписанию, интуитивно чувствуя безопасное время, ускользала из-под надзора надсмотрщика, уходила в город. Бродила по улицам, надеясь неизвестно на что. Так она дождалась весны 1943 года. По привычному маршруту направилась в сторону Суражского рынка. Здесь ее приметила женщина, приехавшая из деревни, что под Раковым. Подошла к Симе и шепотом сказала:
Братская могила евреев и цыган,
расстрелянных фашистами
в годы войны.
Узда, еврейское кладбище.
– Дзяўчынка, iдзi за мной, не адварочвайся i не спыняйся. Я бачу, ты – яўрэечка.
Мы прошли к месту, где стояла ее подвода. Там она сказала:
– Паедзеш са мной, дзетка. Я цябе выратую. Але запомнi: нiкому аб тым, што ты яўрэечка, нават майму мужыку Кузьме, нiчога не кажы. Ен можа, калi выпье, па пьянцы прагаварыцца. Нiкому нiчога не расказвай, сама забудзь, хто ты. Людзi усялякiя ёсць.
Женщина вызывала абсолютное доверие, и Сима рассказала ей все о себе.
– Тетка Стефания (так ее звали) сказала, что надо придумать байку, откуда я. Про гетто ничего не говорить, а о родителях сказать, что погибли при бомбежке в Минске, что я жила у чужих людей. Предложила мне зваться Соней. Такую она сочинила версию моей судьбы, в которую я должна была вжиться и поверить.
Стефания привезла девочку на хутор. Сима со временем научилась выполнять все сельскохозяйственные работы. А вскоре у нее появились новые хозяева. Дядька Василь и тетка Анця из соседней деревни уговорили Стефанию отдать им Соню, чтобы она нянчила их детей полутора и трех лет. Новые хозяева тоже оказались добрыми людьми. Правда, они не знали, что их нянька – еврейка. Ей постелили на широкой лавке, да так чтобы изголовье было под образами. Но ночью она поменяла позицию и улеглась ногами к иконе.
Рано утром пришла знакомиться с ней бабка Марчиха. Увидев девочку, она пришла в негодование:
– Скажы мне, ты хрышчоная? Ты малiтвы ведаешь?
– Анця, – обратилась она к хозяйке, – трэба дзяўчыну ахрысцiць. Я нехрысця трымаць у хаце не буду. Вязi яе ў царкву ў Ракаў да батюшкi i ахрысцi, iнакш горш будзе.
Батюшка свершил обряд крещения, затем сказал:
– Я все вижу и понимаю, дитя мое. Молись Богу, он тебя не покинет.
– По тому, как священник говорил со мной, – рассказывает Сима Михайловна, с каким сочувствием слушал и смотрел, я поняла, что он признал во мне еврейку. Это был очередной спаситель. Сколько же их было на моем жизненном пути!
Больше года прошло после бегства из гетто.
Пришла весна 44-го, время надежд. Приближался фронт. 4 июля в окно их дома постучался сосед:
– Людзi, на Ракаўскай шашы савецкiя танкi!
– Я в чем была, – вспоминает Марголина, – бросилась к своим друзьям, и все мы помчались к шоссе.
Возвращение в Узду
Сима Марголина крайняя слева.
9 мая 1945 года, 6-й класс Узденской СШ,
с учениками и их родителями.
– Пришло избавление. Я потеряла покой от смешанного чувства неизъяснимой тревоги, боли и предстоящего счастья. Раз освобожден Минск и Минская область, значит можно вернуться домой в Узду.
Я не была свидетелем гибели отца, поэтому строила невероятные фантазии: он жив, и мы обязательно найдем друг друга. Ведь если он выжил, то обязательно приедет домой в Узду. Я должна опередить его.
Оказалось, первым пришел отец. Бывают же такие чудеса. Он пришел тремя днями раньше меня.
Встретились у наших ближайших соседей, ведь дом наш сгорел.
На встречу сбежался весь поселок. Рассказы о партизанской жизни были бесконечными.
Отца ранило 3 июля в день освобождения Минска. Отряд, не подозревая о подстерегавшей опасности, направился на воссоединение с регулярными частями Красной Армии. Беспечно выйдя из леса, нарвались на шквальный огонь отступающих немцев, оказавшихся в «котле» в тылу далеко ушедшего фронта. Отстреливаясь, партизаны бежали. Разрывная пуля настигла отца, попала в плечо, раздробив его. Бежал, сколько мог, затем упал, обессилив от потери крови и боли. Вначале «отряд не заметил потери бойца». Но, оказавшись в безопасности, осмотревшись, партизаны обнаружили, что нет Миши Марголина. Командир отдал приказ найти его во что бы то ни стало, живого или мертвого. Могли бы и не найти, пойти не той тропою, и он истек бы кровью. Спасибо судьбе!
Отец попал в Ляховичский военный госпиталь, что неподалеку от Бреста. Там его нашло письмо от племянника, случайно узнавшего, где находится его дядя. В письме сообщалось: «Ваша дочь Сима весной 43-го года ушла из гетто. О дальнейшей ее судьбе мне ничего не известно».
Смешанное чувство тревоги и счастья подняло отца с постели. Ему уже было не до лечения. Он сбежал из госпиталя и направился в Узду. Отец рассуждал: если дочь жива, то обязательно придет в Узду. В роковые часы все живое тянется в дому, в свое гнездо…
Совсем успокоившись и, поверив в реальность случившегося, папа сказал Симе:
– Ты знаешь, дочушка, кто еще выжил?
Сима Марголина,
студентка БГУ, филфак.
1956 г.
Я окаменела. Да кто же еще, Господи! Я же была свидетельницей гибели всех родных.
– Кто еще папа? – спросила я с надеждой и страхом в голосе.
– Наша Красотка. Так звали довоенную корову, которая в годы оккупации была у одного из руководителей управы, сбежавшего с фашистами. А корова вновь стала нашей.
Утром отец проснулся рано. Долго стоял у моей постели, жалея будить. Но время торопило, и он тихо сказал:
– Дочушка, вставай. Красотку пора доить.
Сима быстро поднялась и пошла в хлев. Красотка спокойно жевала свою извечную жвачку.
– Это была наша довоенная кормилица и любимица, – с нежностью вспоминает Марголина. – Она живой свидетель нашей радости и нашей скорби. Ее доила моя мама…
Я присела на корточки, как положено – справа. Красотка не брыкалась и не била хвостом. Перестав жевать, она покорно давала молоко, признав во мне своего родного, близкого.
Бились и звенели упругие молочные струи, ударяясь о стенки подойника. Казалось, исходит это живое теплое молоко вовсе не из коровьего вымени, а струится эта благодать свыше, из таинственных, божественных высот…
В 1948 году Сима Марголина поступила на филологический факультет БГУ, окончила его спустя пять лет. Но непосредственно по специальности работала только год, когда поехала вслед за мужем – юристом по его распределению. Вернувшись в Минск, не могла найти работу по специальности. Когда предложили место в библиотеке Минского медицинского института, согласилась, надеясь, что временно, пока найдет работу по специальности, а застряла на целую жизнь. Более 50 лет на одном месте и в одной должности – заведующей справочно-библиографическим отделом.
|
|
ENG 
RSS-канал новостей сайта www.shtetle.com
