ХОЛОКОСТ В ШЕПЕЛЕВИЧАХ

Павел Петрович Можайский.

Можайский Павел Петрович, 1928 г.р.

В Шепелевичах и на Заречье, части Шепелевич, жило много евреев. Когда приехали немцы, недели две никого не трогали. Потом собрали молодых мужчин, человек двенадцать, и расстреляли на Мокровском кладбище недалеко от Олешковичей. Звезды евреи не носили. Всех евреев немцам выдавал староста, который знал каждого. Глубокой осенью каратели собрали почти всех остальных евреев, человек шестьдесят, кроме старых женщин и части детей, и расстреляли в месте, которое теперь называют «Жиды». Женщин, старух и детей, тех немногих, кто остался в живых забрали в Круглое и убили там. Гетто в Шепелевичах не делали, так по своим домам и жили. Так что шепелевичские евреи были убиты в трех местах.

Здесь погребен Досевич Алексей Демидович,
расстрелянный местными полицаями.

Молодая девушка Буня Ригер и Фрада Ригер с братом-близнецом Рахмилом убежали во время расстрела через лесок. Они воевали в партизанах. После войны они приезжали в Шепелевичи, вроде бы они жили в Могилеве.

Учительницу Скалину арестовали в Бовшевичах, полицай вел ее в Круглое, но не дошел и расстрелял где-то по дороге. В какой-то газете напечатали письмо ее внуков, которые хотели узнать, где же ее похоронили.

Когда евреев расстреляли в Круче и деревне Старое Полесье, в Шепелевичи прибежал еврейский парнишка и полицейские устроили на него охоту, стреляли по нему, гнали к лесу и расстреляли недалеко от общей могилы на «Жидах».

Имущество евреев, дома их немцы не брали, только полицаи брали.

Моя сестра Надя работала фельдшером. Она прятала у нас, когда облава была, в доме какую-то молодую девушку-еврейку, потом сестра вывела ее в лес. Я не знаю, как ее звали, и что с ней стало.

После войны от деревни только четыре дома осталось, волки ходили по деревне.

Место, носящее неофициальное название Борухова лужа.

Сохранилось маленькое озерцо недалеко от речки, которое называется Борухова лужа. Когда-то стоял там дом Боруха, который сделал озеро и разводил там рыбу. Справа от Центральной улицы за мостиком по направлению к Заречью.

Из воспоминаний Дроздова Ивана Власьевича, 1923 г.р., жителя деревни Бовсевичи, и Плискача Ивана Ивановича, 1927 г.р., жителя деревни Шепелевичи:

Иван Власьевич Дроздов и Иван Иванович Плискач.

Плискач: «Когда пришли немцы, они сразу избавились от более крепких, боялись, что те в лес убегут. Троих мужчин расстреляли возле Мокровского кладбища, что недалеко от Белынич. Уже после войны нашли их кости, когда прокладывали дорогу. Этими тремя были заготовщик Шевель, кузнец (вроде, звали его Хаимом), которого все называли Черненьким, и сапожник, имени которого не помню. Один наш сельчанин, которого уже нет в живых, рассказывал, что он хотел в этот день украсть коня в местном гарнизоне, и сидел в жите. В это время подъехала машина, оттуда вывели трех евреев, заставили лопатами вырыть яму и тут же расстреляли. Самому свидетелю было после этого уже не до своих планов.

На заречном кладбише (Заречье – одна из частей Шепелевич) был еще расстрелян мой одноклассник Мотус Клебанов.

Место второго расстрела евреев Шепелевич.

Где-то в середине или конце августа приехали в Шепелевичи немцы из Белынич. Они приказали всем евреям помыться в бане, согнали их на окраине деревни и погнали в сторону озера Хотомля. Было их человек 30-40: стариков, женщин, детей. Яму для них заранее приказали вырыть местным сельчанам. Я сидел в это время в поле и все видел своими глазами. Евреи шли молча, шума и крика не было, хотя они прекрасно знали, что идут на смерть. С собой они ничего не несли, все осталось в хатах, т.к. фашисты запретили что-либо взять с собой. Охранников было немного, шли по бокам, знали, что эти беспомощные люди никуда не смогут убежать. В метрах 400 от местечка на опушке леса процессия остановилась и началась стрельба. Тогда и раздались страшные крики. Говорили, что потом это место, чуть засыпанное зерном, несколько дней шевелилось.

Из тех, кого расстреляли тогда, назвать могу немногих. Гершун, вот, продавал всякие там иголки, потом курей. Шая спасся, его среди расстрелянных не было. Спаслась еще одна женщина. Звали ее Буня. Она пряталась где-то, а потом воевала в партизанском отряде, который образовался на базе разгромленной в этих местах дивизии. Сначала их было четыре человека, которые жили в землянке возле деревни Гоенка в 4 км от Шепелевич. Потом сформировался отряд, а позже соединение. Говорят, что Буня приезжала в Шепелевичи после войны. Говорили, что кого-то из евреев долго прятали местные селяне, но, может быть, это и была Буня.

Был еще Стерлин, который работал в колхозе бухгалтером. Его и его жены-учительницы среди расстрелянных, вроде, не было.

Фашисты и потом вылавливали по деревням и дорогам всех, кто был похож на евреев. Так, словили одного военнослужащего, заставили снять штаны и тут же расстреляли»

(Из архива могилевской инициативы «Уроки Холокоста»).

Из воспоминаний Шаройко (Голубевой) Надежды Никитовны, 1926 г. р., жительница деревни Бовсевичи (до войны жила в Шепелевичах):

«В основном все евреи жили в Шепелевичах на одной улице, но одна семья в Заречье (отдельная часть Шепелевич). Это был один двор, где жили судья Борух и его однорукая жена (ее, вроде, звали Ципа).

Обычно евреи держали коров, а резник приезжал из Белынич. Евреи, кроме торговли занимались кузнечным и портновским ремеслом. Евреи жили в большинстве своем богаче, чем белорусы. Рядом с домом ее брата жила Ривка, в семье у которой умерло в младенчестве четверо детей. И она взялась выхаживать чужих белорусских детей из бедных семей.

Помню магазинщика Шаю, и большую семью то ли учетчика, то ли бухгалтера Абы Стерлина. Его жена Бася была дочкой судьи Боруха. У них было два сына Лева и Симха, и одна дочка Гута. Все они, кроме самого Боруха, которому удалось перебраться в Дрибин, погибли в Шепелевичах.

Мужчин расстреляли возле Мокровского кладбища. В расстреле евреев принимали участие и полицаи, которые заставляли им отдавать свои личные вещи, били (полицай Петрок). Однорукая Ципа читала молитву и плакала, а из глаз ее катились крупные слезы. Когда евреев собрали вместе, их крик слышно было километра за два.

(Из архива могилевской инициативы «Уроки Холокоста»).

Решение Яд ва-Шем
о присвоении Виктории Барановской
звания Праведника Народов Мира.
Из фондов круглянского музея.

Барановская Виктория, Борисенок Анна – Праведники народов мира

Местечко Шепелевичи.

Спасен: Сацункевич Леонид

«Отец Лени Сацункевича, Иван Леонидович, к началу войны был первым секретарем Минского обкома партии. Мама, Хая Персияновна Скалина, ушла к родственникам в Шепелевичи. Она скрывала то, что до войны была секретарем обкома партии и свою национальность. Как свидетельствуют документы и воспоминания людей, мама стала активной подпольщицей. В феврале 1942 г. немцы схватили ее и после пыток расстреляли.

Во время массовых акций против еврейского населения была расстреляна и 11-летняя сестра Лени Сацункевича – Лариса, которую мама отправила к своей матери в Борисовский район.

Леня Сацункевич
с партизанами отряда Разгром.
Из фондов круглянского музея.

Когда Леня остался один, его взяла к себе на воспитание Анна Филипповна Борисенок. В то время ей было всего восемнадцать лет. Она заботилась о мальчике, как родная мать,

Анна Филипповна отвела Леню в другую деревню, крестила в местной церкви, наивно полагая, что это поможет защитить от фашистов. Вскоре Борисенок вместе с другими молодыми женщинами отправили на работы в Германию. Трехлетний Леня остался в деревне один, и его брала к себе то одна, то другая семья.

Фашисты, узнав, что его отец – командир партизанского соединения «Разгром» Минской области, взяли ребенка в качестве заложника. Партизанам удалось похитить Леню, вывезти его из вражеского гарнизона «Шепелевичи» и спрятать в доме Виктории Барановской. Леня Сацункевич чувствовал себя в доме Барановских, как член семьи. За ним смотрела Виктория, ее сестра Полина, братья, сын Альберт. На улицу мальчика не пускали, иногда разрешали постоять у окон, которые выходили на огород и близкий лес. Несколько раз заходили немцы и полицаи, но Леня ничем не выдал себя. Сын Виктории, Альберт Барановский, спустя годы вспоминал: «Риск был поистине смертельный. Известны всем немецкие декреты об ответственности тех, кто прячет евреев. И это не только на словах. В соседней деревне Падор фашисты сожгли вместе с домом целую семью именно за то, что помогли евреям. У нас в деревне убили мужчину, который был женат на еврейке».

В апреле 1943 года немцы в поисках исчезнувшего ребенка провели облавы по окрестным деревням. Леня Сацункевич сын генерала Сацункевича был переправлен в Кличевский район, а позднее вывезен с партизанского аэродрома на «Большую землю».

Через 40 лет после окончания войны полковник Леонид Сацункевич разыскал Викторию Барановскую, навестил ее семью, живущую в городе Пинске. С тех пор и до самой кончины Виктории Барановской между ней и спасенным ей Леней были самые теплые, родственные отношения» (Праведники Народов Мира Беларуси… с.101, см. также воспоминания Эпштейна А., по материалам Круглянского краеведческого музея)

(Из книги «История могилевского еврейства. Документы и люди», книга 2, ч. 2 составитель А. Литин, И. Шендерович Могилев, 2009 г.)

Шепелевичские истории от Ивана Дроздова

Одна из улиц Шепелевич, на которой жили евреи.

По воспоминаниям Ивана Власьевича Дроздова, 1923 г.р., проживающего в деревне Бовсевичи, Круглянского района

Евреи жили в Шепелевичах на одной улице на окраине местечка. По одной из сторон улицы было очень болотистое место и было даже удивительно, что дома стояли чуть ли не прямо на болоте. Занимались евреи в основном торговлей и ремеслами. Многие держали лавки, пока им разрешали. Жены обычно не работали.

Говорили они и на своем языке, и на белорусском. Мы знали лишь некоторые слова на еврейском. Традиции в большинстве соблюдали. Когда покупался теленок, то евреи брали только переднюю часть, а мы забирали заднюю. Синагоги в местечке не было, собирались для молитвы в каком-то доме. Хоронить возили на еврейское кладбище в местечко Круча за 15 км. Евреи на похоронах не плакали, а только причитали: «Вай! Вай!». Было такое то-ли причитание, то ли поговорка: «Ўсе татачкі ў куче, а мой у Круче».

Жили евреи и белорусы между собой дружно, отношения были хорошие. Обычно всегда в магазине у еврея можно было все взять в долг, и этим многие пользовались. Но бывало, конечно, всякое. Наши мужики из Бовсевич славились своими хулиганскими выходками. Как то шел с косьбы мужик Михалка: устал и выпить хочется, а денег нет. Зашел в магазин и попросил чекушку, а в залог оставил «торопыжку» – такое деревянное приспособление для заточки косы. Выпил, да пошел дальше. На завтра заведующий магазином встречает Михалку и говорит: «Михалка, верни деньги и забери свою «шерхалку». А денег у Михалки как не было, так и нет. Да и не нужна ему та «торопыжка», ничего не стоит новую сделать. Так и говорит еврею: «Да забери ее себе в счет долга!».

Часто бывали и такие случаи. Придут в еврейский магазин бовсевские мужики и станут косу выбирать. Один берет ее из большого ящика, долго крутит туда-сюда, шелкнет по ней, а она: «Дзинь!». Он прислушается и говорит: «Не то», а кладет не в ящик, а передает по тихому товарищу сзади. Так и пол ящика могли унести. Называлось это «бовсевичский дзинь»

(Из книги «История могилевского еврейства. Документы и люди», книга 2, ч. 1 составитель А. Литин Минск 2006 г.)

Из воспоминаний Хони Эпштейна, узника Шепелевичского и Круглянского гетто:

«Мне шел тринадцатый год, когда началась война. Немцы пришли неожиданно. И как только они появились, в нашем местечке (Шепелевичи) была создана полицейская управа. Всех евреев переписали. Вскоре мы узнали, ради чего стараются полицаи. В восьми километрах от Шепелевичей было местечко Эсьмоны. Ночью туда прибыл карательный отряд и всех евреев-мужчин от 15 лет и старше затолкали в душегубки. Трупы выбросили в ров. Мы догадывались о своей судьбе, ведь в Эсьмонах у многих были родственники. Чудом остались в живых мой отец и дядя, которые в то время где-то пропадали. Смерть начала входить в наши дома в облике полицаев, которые грабили все, что попадется под руку, а нас всех избивали, угрожая расстрелом. Нам запретили приобретать продукты, ходить по улицам, разговаривать с белорусами. Приказали всем нашить на одежду желтые звезды. Наша семья жила за счет того, что отец был сапожником, и крестьяне тайком заходя к нам, приносили продукты. Отец отдал учить сапожному ремеслу и меня.

В окрестных лесах бродили вооруженные группы пробирающихся на восток красноармейцев, и все чаще полицейские и немецкие карательные отряды прочесывали эти леса. Двух военных расстреляли на площади в Шепелевичах, согнав на казнь людей. 29 октября 1941 года стал черным днем нашей семьи. К нашему дому подкатила машина с жандармами. Они забрали отца и дядю. Я побежал вслед за той машиной. Долго бежать не пришлось: отца и дядю расстреляли в соседней деревне Стаи. Когда я туда прибежал, их трупы уже закапывали. Я узнал одежду отца и дяди, она лежала рядом с ямой, потом ее забрали полицаи. Пока я добирался до осиротевшего дома, пошел мокрый снег. Возле дома уже хозяйничал полицай Владыко Семен. Он разломал наш забор и таскал на свое подворье заготовленные отцом на зиму дрова.

– Вам, жиденята, скоро будет так жарко, что дров не понадобится больше, – говорил он.

Утром появился полицай Макар Головков, который приказал мне набить набойки на сапоги. Это были сапоги моего отца. Я, конечно, отказался, за что был тут же избит резиновой дубинкой. Заодно досталось и плачущей матери.

15 ноября все еврейское население местечка выгнали из домов и под конвоем повели на окраину, где находился карьер. Впереди шли пожилые полицаи с лопатами. Они несли их, как солдаты винтовки. По краям карьера стояли пулеметы с боевыми расчетами. Начался какой-то отбор: одних строили в колонну, других поставили в противоположной стороне от нее. Непонятно по какому принципу производилась эта селекция. На меня указал жандармский офицер и потребовал, чтобы я прошел туда, где стояли приговоренные. Но мама заплакала, и неожиданно это возымело действие: офицер махнул на меня рукой, дескать, пускай остается. В то страшное утро на опушке леса, всего в пятистах метрах от местечка Шепелевичи были расстреляны женщины, старики, мальчики, которые показались карателям старше тринадцати лет. Через полчаса раздались новые залпы – это каратели расстреляли малышей, отобранных у молодых женщин. Все это происходило на моих глазах. Нас, которых пока оставили в живых, поселили в нескольких домах – это все, что осталось от гетто. Вначале было тесно. Но каждый день в эти дома врывались каратели или полицаи и уводили на расстрел все новых людей. 12 декабря к нашим домам подъехали подводы, и всех нас увезли в Круглянское гетто. Гетто в Круглом состояло из евреев, которых привезли из местечек Тетерино и Шепелевичи. В Круглом жило две тысячи евреев. И вот, сколько нас осталось. В каждом маленьком домике разместили по 25-30 человек. Спали на полу без матрацев и подушек. Воду надо было брать только из одного «еврейского» колодца или из реки Друть. Пищи не было никакой. Ели мерзлую, оставшуюся под снегом картошку, очистки и то, что приносили из собранного подаяния. Причем выйти из гетто можно было только с риском для жизни: всякие контакты с населением были запрещены. Ежедневно привозили укрывавшихся и пойманных полицаями евреев. Казни совершались публично. Трупы убирать подолгу не разрешалось, да и хоронить уже было некому. Число людей все убывало. Наконец нас осталось столько, что все уместились в двух домиках на окраине Круглого. Но фашисты специально делали так, чтобы мы жили в скотских условиях, чтобы жить не хотелось. Гетто из двух домов они огородили забором трехметровой высоты, полицейская охрана стала круглосуточной. Это уже было даже не гетто, а самая настоящая тюрьма, выйти из которой можно было только с большим риском для жизни. Я все-таки умудрялся вырываться оттуда, чтобы сходить в соседнюю деревушку и выпросить что-нибудь съедобное для мамы, сестры и бабушки. Крестьяне деревень Остров, Павлово, Оглобля давали нам хлеб с собой. Они знали, что нас ждет.

Каждый вечер полицаи проверяли по списку людей в наших двух домиках, и если кого-то не оказывалось на месте, искали и злобно избивали всех. В ночь на 15 июня гитлеровские солдаты окружили наше последнее пристанище, сломали забор и начали выгонять всех на улицу, где уже стояли душегубки. Мама, полагая, что начнут с подростков и детей, заставила меня залезть в погреб и спрятаться под полом дома. Скорчившись между какими-то балками, я ощущал весь трагизм ситуации, слышал плач и стоны избиваемых. Это все происходило в четыре часа утра. И вдруг меня ослепил яркий сноп света: это жандарм с огромной металлической бляхой на груди направил на меня луч электрического фонаря. Он стал кричать, чтоб я вылезал, но я пополз дальше. Вскоре крики затихли, я понял, что дом опустел и стал дожидаться ночи… Я стал выбираться, не подозревая, что фашисты оставили на меня засаду в доме. Как только я подполз к погребу и стал издавать какие-то звуки, фашист бросил туда гранату. Я оказался между двумя толстыми балками, и осколки меня не достали. Немцы заставили полицаев взломать весь пол в доме, но меня они не обнаружили. Еще четыре дня пролежал я в своем укрытии. Наверное, бог меня хранил: ведь должен был остаться кто-то, чтобы рассказать о том, что делали эти изверги с нашим народом. На пятые сутки ночью – светила луна и было все видно – я выбрался. Полицай стоял на крыльце дома напротив и курил, глядя в темноту. Я бесшумно выскользнул и устремился к оврагу. Добрался до деревни Оглобля. На деревенской улице было тихо: фашисты и полицаи перестреляли даже собак. Я добрался до пустого сарая, весь мокрый, в изодранной одежде. Я чувствовал, что умираю от голода. И я решился войти в дом к крестьянину Шевчику. Он уложил меня на печь и занавесил ее. Меня накормили кислым молоком с творогом. Ни Шевчик, ни его жена, ни о чем не спрашивали меня. Они все знали. Я крепко уснул и проснулся от голосов. Я узнал их. Это хозяин разговаривал с Василем Макаровым, председателем Калиновского сельсовета. В 37-м его арестовали, через три года выпустили, и он работал лесником. Я прислушался: Василь говорил о том, что гетто уничтожено полностью, но один сбежал, и теперь его ищут. Деревня Оглобля находилась в четырех километрах от Круглого, значит скоро и здесь могут появиться полицаи. Когда Макаров ушел, я решил сматываться. Шевчики дали мне ботинки, одежду, телогрейку и шапку. Я пошел лесными дорогами, обходя большие деревни. Три ночи провел в лесу, добрался до глухой деревушки Ореховка. Меня здесь накормили и подсказали, как добраться до партизанского отряда.

Там я стал разведчиком, но это уже другая история...»

(В. Левин. Д. Мельцер. Черная книга с красными страницами.
ИА «Вестник» Балтимор. США 1996 г., с. 339-342).

Подготовлено А. Литиным, И. Шендерович
Фото А. Литина

Местечки Могилевской области

Могилев • Антоновка • Бацевичи • Белыничи • Белынковичи • Бобруйск • Быхов • Верещаки • Глуск • Головчин • Горки • Горы • Гродзянка • Дараганово • Дашковка • Дрибин • Жиличи • Завережье • Кировск • Климовичи • Кличев • Коноховка • Костюковичи • Краснополье • Кричев • Круглое • Круча • Ленино • Любоничи • Мартиновка • Милославичи • Молятичи • Мстиславль • Напрасновка • Осиповичи • Родня • Рудковщина • Рясно • Самотевичи • Сапежинка • Свислочь • Селец • Славгород • Староселье • Сухари • Хотимск • Чаусы • Чериков • Черневка • Шамово • Шепелевичи • Шклов • Эсьмоны • Ясень •