Поиск по сайту

 RUS  |   ENG 

Борис Роланд
«СЛУШАТЬ – ЭТО КРИК ДУШИ»

Аркадий Шульман
«ПАМЯТНИК НУЖЕН НАМ – ЖИВЫМ»

Юлий Айзенштат
«ПЕРЕЖИТОЕ В 1941-ОМ»

Юлий Айзенштат
«ОН ЗА ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОЯЛ!»

Юлий Айзенштат
«РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА»

Борис Роланд
«ГОЛОС ВОЙНЫ»

Наум Сандомирский
«…НЕ ГОВОРИ С ТОСКОЮ НЕТ, А С БЛАГОДАРНОСТИЮ – БЫЛИ…»

Аркадий Шульман
«В ГЛУСКЕ ВСЕ СОСЕДИ»

Борис Роланд
«ВСЕГДА БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ»

Борис Роланд
«…К ОТЕЧЕСКИМ ГРОБАМ»

Наум Сандомирский
«Я ИДУ ПО КЛАДБИЩУ»

Рубинсон Мендель, Рубинсон Александр
«В ТЕ СТРАШНЫЕ ДНИ. ГЛУСК, ДЕКАБРЬ 1941 г.»

Яков Лившиц
«ВОСПОМИНАНИЯ О ГЛУСКЕ»

Глуск в «Российской еврейской энциклопедии»


Борис Роланд

СЛУШАТЬ – ЭТО КРИК ДУШИ

1

«Память – способность помнить,
не забывать прошлого; свойство души хранить,
помнить сознанье о былом».
В. Даль.

Как ясно и просто звучит определение «память». Но сколько надо сил, терпения, воли, сознания, чтобы нести в себе весь опыт своей жизни – нарастающая боль души становится невыносимой, она жаждет высказаться, выкричаться. С возрастом особенно ярко проявляется это желание. Счастлив тот, кто встретил в своей жизни благодарного слушателя: пусть он не снимает боль с души твоей, но вы уже вместе несете эту ношу. Память обладает удивительным свойством: она отсеивает всю суету мирскую и хранит то, что было главным в жизни человека. Первыми среди них те события, которые не принимают ни душа, ни сознание. Это зарубки на сердце. Когда слушаешь старого человека, казалось, добившегося в своей жизни многого, о чем он мечтал, и ему есть чем гордиться, вдруг осознаешь, что он постоянно возвращается к одной теме: война. И невольно думаешь: из его долгой жизни война длилась всего несколько лет, но как памятен каждый ее день. Для того и создано это свойство нашей памяти, чтобы люди никогда не забывали того, что противоестественно природе живого существа. И первый долг человека, если он желает счастья своим потомкам, рассказывать им об этом.

Евреям, когда она вышли из рабства, были даны Скрижали Завета, и первый их вождь Моисей подарил им свое Пятикнижие, в котором была описана история народа, со всеми его бедами, ошибками и преступлениями – эта народная память и учебник жизни. И только следуя ему можно построить жизнь такой, какой задумал ее Бог, когда создал человека и благословил его, и сказал ему: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…»

Проходят тысячелетия рода людского – но нет мира на земле. Вся история человечества – это краткая передышка между войнами.

Из 42 человек моего рода во времена Холокоста выжило пятеро. Когда я написал рассказ о войне, пришло письмо от мамы.

«Да, прочла рассказ. Очень благодарна. Но я все время удивляюсь, почему ты ни разу не написал про нас? Ведь ты знаешь, что когда немцы заняли Глуск, твоя мать вырвала из гетто 15 человек, среди них десять детей и два малыша: ты и еще одна девочка восьми месяцев. Мы все, голые и босые, прошли по лесам Полесскую область, Гомельскую, Сумскую, Черниговскую, Курскую и добрались до Воронежа. Колхозы не работали, и мы питались яблоками из колхозных полей. Дети ходили по домам и просили милостыню. Ночью спали на улице, на земле. У нас ничего не было. Когда Аня заболела, ей было 16 лет, вся голова заделалась болячками, ведь мы не купались, мне пришлось срезать ее чудные кучерявые волосы до корней. А чтобы закрыть голову, ничего не было. Один мальчик украл в деревне юбку, и я сделала ей косынку.

Разве могу я описать то, что мы пережили? Ведь и у меня были очень длинные волосы, и представь, четыре месяца не мыться. Ночевали в лесу, иногда в поле. Но ты был молодец: вши, которых у нас были миллионы, не приставали к тебе. У тебя был особый организм. Все это описать невозможно. Если бы мне рассказал кто-то, то я бы не поверила, что человек может прожить так. Конечно, молодость и смелость мне помогли. Когда здесь на вечере я рассказывала о пройденном пути, американцы плакали, и также русские. Ночевка на кулаке и голодном желудке. А как ты выжил на воде и кусочке хлеба, что дети выпрашивали у крестьян; кукуруза, морковь, лук – все крали у крестьян. А у меня было три мальчика, 9, 10 и 13 лет – вот они и занимались этой добычей. Ведь и боялись людей: «жиды» – это было любимым выражением, особенно на Украине. Вообще, можно написать столько… Рука болит, дальше не могу… мама».

Мне был год, когда началась война. В памяти остался эпизод: я тяну к маме руку и, скользя пальцем по мизинцу, со слезами прошу: «Ну, хоть такой кусочек хлеба…»

Я попросил маму написать историю нашей семьи.

Пришел ответ: «Насчет родословия я ничего не знаю. Тетя Нина Грайфер знает про наш род, если она помнит еще.

Мой отец родом из наших краев. В Бруклине похоронены мои дедушка и бабушка. У них было пять сестер и два брата. Но я ничего не знаю. Знаю, что его настоящая фамилия Гофман, а деда звали Ейне. А про маму может тебе рассказать тетя Нина. Моя мама – Грайфер. Мой дедушка и дедушка тети Нины – родные братья. Больше я ничего не знаю. Когда жила тетя Люба Гершанович – Лорина мать, вот кто мог бы тебе рассказать. Ведь я была малая, когда умерла моя мама. Мы все сидели в Глуске и ждали, что мы выедем. Ведь дедушка Ейне Гофман все время звал нас к себе, притом мой папа Мендель имел американское гражданство. Но это были те годы… бесправия. Разве мы думали, что Права человека – это закон. Увы, это были страшные годы. Моя старшая сестра Геня в восемнадцать лет просидела в тюрьме год. За что? Так захотелось «отцу народов», чтобы все отдали свои деньги, конечно, не бумажные, а валюту. Так же отец твоего отца Израиль Букенгольц просидел целый год, у него запросили 1000 золотых монет (вообще, он был состоятельный человек) – это все было заработано своими мозолями кузнеца. Словом, много писать, а слушать – это крик души.

19 июля 1991 года».

И только спустя десять лет после этого письма мы встретились с мамой. Было ей тогда 84 года.

История обычная для еврейской семьи. Предки мои родом из Глуска – места в черте оседлости. Прадед мой Ейне Гофман с женой и сыном Менделем уехал из России в Америку, обустроился. И вдруг Менделя в 25 лет потянуло в Глуск. Никому не сказал, что с детства был влюблен в соседскую девочку Рахиль Грайфер, отец которой был раввином. Приехал, отыскал ее, они поженились. Он звал ее уехать в Америку, но у нее была здесь большая семья, и она не могла оставить ее. У них родились пятеро детей. В 1936 году Рахиль умирает от туберкулеза. Мендель работает в лесничестве, а воспитывает детей его старшая дочь Геня, ей восемнадцать лет. Живут голодно и холодно. Одна обувь была на двоих детей. Дед Ейне высылает им деньги. Об этом узнает власть, сажает Геню в тюрьму на год и требует отдать ей деньги, которые были уже истрачены на самые необходимые нужды.

Когда началась Великая Отечественная война два сына Менделя, Юзик и Мотик, ушли на фронт и погибли. Через пять дней немцы были в Глуске. Отец Мендель приказал дочерям своим вместе с детьми срочно уходить – у них были мужья на фронте. Сам он был очень болен и остался. Когда немцы начали сгонять евреев в гетто, пришел к нему сосед и, угрожая пистолетом, потребовал отдать козу. Тот начал объяснять, что он болен и ему необходимо козье молоко. Сосед убил его и увел козу. Не успел он дойти до своего дома, как началась бомбежка – и от соседа с козой осталась на глуской земле лишь яма.

Хая Гофман.
Хая Гофман. 1950 г.

После войны из семьи Менделя Гофмана выжили три дочери и два внука. У Гени умерли от голода два сына, муж дошел до Берлина, у Любы и Хаи, моей матери, мужья погибли на фронте.

Еще до развала страны начался исход евреев. Мама работала в школе учительницей математики. И когда вышла на пенсию, уехала в Америку к дочери помогать воспитывать внуков – так мы разлучились с ней на двадцать лет. Когда мы встретились, я попросил ее рассказать о своей жизни и включил диктофон – вот что успел записать…

2

У нас так получилось: ночью ехал трактор и собирал людей, чтобы их вывезти. Мы не знали, думали, что это уже зашли немцы. Мы лежали на огороде в саду. Утром пришел мой отец Мендель и говорит мне: «Как это вы еще здесь?! Все уехали, и ты должна уехать». Я спрашиваю: «Что они мне сделают?». Он говорит: «Ты была здесь учительница, твой муж на фронте – и тебя первую убьют». Я говорю: «Тогда и ты поезжай с нами». Он отвечает: «Я все равно не выдержу. У меня астма, кашель давит. А ты должна уехать».

А куда уехать? Транспорта никакого нет. В это время зашел сосед, товарищ отца, Зунделе Хасин. Он был коробейник. У него была лошадь и телега. Он говорит мне: «Идем, Хая, с нами, мы возьмем тебя: ты толковая. Бери своего ребенка и что-нибудь переночевать. На всякий случай возьми паспорт». Я не хотела, но меня начали уговаривать: «Ты была учительница – и тебе надо ехать». Моя свекровь Рахиль мне говорит: «Возьми с собой Хану». А та не захотела и говорит: «Мама, куда ты меня отправляешь?» Рахиль говорит: «Ты знаешь, я когда-то отправила в Америку своих братьев и сестер – троих. А двоих малышей оставила с собой. Считай, что я и тебя отправляю в Америку». Хана плачет: «Я не поеду… Пошли с нами тоже». Рахиль уже хотела согласиться, но ее муж Израиль сказал: «Как ты меня оставишь? Столько лет мы с тобой прожили. Хорошо жили». И сказала Рахиль: «Не хочет отец. Я не могу его оставить».

Хана поехала с нами. Мы всего-то, казалось, уехали переночевать. Я взяла с собой белый шерстяной платок, сына, тебя, на руки, пару пеленок – и так уехали. Мы доехали до какой-то деревни, переночевали и хотели вернуться… Так в Глуске уже были немцы. Крестьяне нам говорят: «Кругом немцы». По пути было много подвод, так мы начали дальше ехать. Да, помню, я получила отпускные, у нас были деньги, твой отец хорошо зарабатывал, он в 22 года был уже главным бухгалтером на Бобруйской мебельной фабрике – мы хотели купить дом. Когда его забрали в армию, за три месяца до войны, наши деньги были у мамы Рахиль. Она мне сказала: «Чтобы ты знала, у меня ваши деньги». Я зарабатывала, а жила у Рахили, и мне не надо было платить за квартиру, за отопление, только на еду». Я сказала: «Надо будет – возьму». У меня были отпускные. Помню, как сейчас 250...

Я взяла паспорт, вложила деньги и спрятала на груди, и Рахиль дала мне 300 рублей. Думала, уезжаем только переночевать. А утром пошли, и куда не идем, по пути много подвод – и немцы за нами и за нами. И нам пришлось ехать.

Были тогда: ты, я, Аня, отец Хасин, его жена и внучка лет десяти. А это у него была вторая жена, жены внучка. У него жена умерла.

В Глуск ехать нельзя, и мы поехали в местечко Озаричи. Через сколько-то недель приехали. Там было много эмигрантов… Забыла, как называется… беженцев!

В Озаричах тихо, местечко хорошее, в магазинах все есть, базар богатый. Немцев еще нет, и мы сидели там несколько недель.

Ночью пришли немцы и под утро все разбомбили. Мы выскочили. Жили в каком-то доме, много было уже пустых домов, люди разбежались, эвакуировались. А Хасин говорит: «Я ехать больше не могу, поеду домой» Он поехал – его там и убили.

Хана хотела тоже ехать, потом сказала: «Нет, мы поедем дальше. Я не хочу, чтобы меня убили». Ей было 16 лет.

Когда нас бомбили, мы вышли на огород, прятались. И тогда дочка Хасина кричит: «Папа, где мне спрятать голову? (Ву богалтен де коп? – идиш)» А он говорит: «Дочка, и задница нужна». Я была очень смешливая и начала смеяться. И не могла удержаться. Так он кричит: «Невестка Рахиль с ума сошла». А я еще больше смеюсь. Ну что ж, мне было 23 года. Я была веселая, подвижная, и все смеюсь. Так он говорит: «Она же мишугине (сумасшедшая – идиш). Что с ней нам делать? Она теперь ничего не понимает, не сможет указать мне, что делать». И он уехал на беду свою.

А мы в Озаричах. Рядом были тоже глуские, Геня, сестры... Она выкопала яму, туда вместились тетка с мужем, дочка приехала из Киева и трое детей, сын с женой. Хотела и Наташа к ним, так тетка говорит: «Наташа, мест нет, и мы задыхаемся». Наташа не пошла. Бомба упала точно в эту яму… Когда кончилась бомбежка, мы ходили и смотрели: там голова, тут ноги, задница – этого рассказать невозможно. Тысячи народа так перебили.

Мы решили ехать дальше. Говорили, надо идти на Калинковичи через Озаричи по мосту, но он был взорван. Река очень бурная, и все мы не можем идти. Наташа присоединилась к нам. Один крестьянин говорит: «Вот здесь есть болото. Через него можно добраться до Калинкович». Надо было пройти через какую-то речушку, но мы не могли пройти. Старик говорит: «Уплатите – и я вас перевезу на другую сторону». Мы уплатили, нас перевезли, и мы попали в болото. Мы должны были пройти два-три километра, а я тебя держу на руках. И так мы шли двое суток, голодные. А ты мою сиську сосешь и сосешь. А я худая, ничего не кушаю. Ой, сколько ты выдержал, это просто ужасно!

И все-таки мы добрались до какой-то деревни. Там были очень хорошие люди. А я каждый раз искала школу, я же учительница. Я нашла эту школу, а со мной были дети – тринадцать человек присоединились. Родители уехали в Глуск и просили, чтобы я смотрела их детей. Вошли в эту деревню. Крестьяне увидели нас, тебя, ребенка маленького, принесли молоко, хлеб, мед. От Калинкович несколько километров. Мы немного отдохнули, я оставляю детей на Ханю и иду в Калинковичи одна. Пришла – а советской власти там уже нет. И немцев еще нет. Вижу, грабят магазин – и я пару буханок схватила. Пришла обратно, накормила всех и повела в Калинковичи. Пришли. Что делать? Люди говорят: идите на Хойники. Кто-то увидел, что едет машина. Я подняла руку и не пропускаю. Она остановилась. Я прошу: «Возьмите нас». Там оказался еврей, полковник. Он посмотрел на нас и спрашивает: «А идише киндер?» («Еврейские дети? – идиш). Говорю: «Да». И он посадил нас. Он с шофером ехал за своей семьей. Мы поехали в Хойники. Он не выходит. Я спрашиваю: «Куда вы едете?» Он говорит: «В Брагин». Я говорю: «И мы едем туда». Если бы мы не поехали с ним – пропали. Больше суток ехали. И вот он довез нас до Брагина.

Дом председателя горсовета. Он был глуский, и мы остановились у него. Еще была советская власть, можно было кое-что купить, у нас было еще немного денег. Мы отжили. Я пошла к председателю и говорю: «Я из Глуска» – «Чья ты дочь?» – «Моего отца, Менделя». – «Я знаю его, Менделя Гофмана». Спрашивает у меня: «Что ты думаешь делать?» Я говорю: «Не знаю. У меня маленький ребенок, сестра и дети, чужие и русские». Он говорит: «Я дам тебе пару лошадей и повозку. Езжай куда-нибудь… На Гомель. А там посмотришь, куда ехать… На Чернигов. Куда люди едут – туда и ты поедешь. Дай мне расписку». Я пришла в колхоз, мне дали лошадь и повозку. Я к лошади подойти боюсь, управлять не умею. Думаю, что делать?

А вот когда нас бомбили в Озаричах, одна женщина оставила нам двоих детей, мужа убили, мальчику Науму лет 13 и девочке Саре – 15. Родители мне оставили, а сами вернулись в Глуск. Почему? Я откуда знаю. И вот я прихожу и рассказываю детям, мол, что нам делать. А Наум мне говорит: «Хая Менделевна, я умею руководить лошадьми. Давайте возьмем». Уже мне легче. Узнали, что у меня есть лошадь, и прибежал ко мне один глуский еврей с женой, дочерью, невесткой и маленьким ребенком: «Хая, возьми нас. Взрослые будут идти, а детей будем везти. Я буду лошадьми править». – «У меня есть, кому править, – говорю. – Вот Наумчик». – «Так он же ребенок», – говорит. А ему было 60 лет. Он был коробейник. И я отказать не могу. Прилетел ко мне еще один портной, два сына и жена. Он не может говорить, а она обняла меня, плачет и говорит: «Хая, миленькая, бери нас тоже. Мы на все готовы, лишь бы с тобой». Я была очень смелая.

Собралось 18 человек. Одна большая повозка, сделали, как у цыган, чтобы детей везти… Я когда-то американцу рассказывала, и он хотел повесть написать, но я плохо говорила по-английски… Купили кое-что на дорогу, денег еще немного было. И пошли мы, цыганский табор. Детей поочередно держали на руках. Жена его все время сидела, лет 56 ей было. Ты самый маленький. Иногда возьмем тебя у нее накормить, то я, то Хана. Каждый держал тебя. Был еще один маленький.

Куда мы ехали уже не помню. Мы проехали Гомельскую область, Черниговскую. А как мы жили? Дети ходили по домам, собирали еду, и нам, взрослым, приносили. В дороге не голодали, нищим люди давали. Аня была хорошая нищая. У нее был кучерявый волос.

На всех уже появились вши, а на тебе ни одного. Ты был такой чистенький, все были удивлены. Мы где-то достали ножницы, и я Ане все волосы сняла. В косыночке ходила.

Мы прошли Черниговскую область, Украина …Не помню уже сколько прошли. Была уже поздняя осень, когда мы попали в Курск. А я вышла из дому в босоножках, летнее платье и халат. Босоножки порвались. Все мы босые.

В Курской области ехали подводы одна за другой, очень много. Ночевали где придется. Когда мы приехали в Курск, там встретили глуских, и они говорят: «Вас ищет Зяма» – это брат моего мужа. Он служил в военной части, там его потом и убили. Ему рассказали, что видели нас на подводе, мы в пути. Так он каждый день приходил на это место, где собирались беженцы. Он нас, оборванных, сразу в баню отвел. Мы купаемся, а в это время Курск бомбят. Ужас! Но кто уже обращал внимание на эти бомбы. Мы выкупались. Зяма принес нам солдатские костюмы, сапоги. Попросил у солдат. И вот мы оделись, и пошли к дальней нашей родственнице Гене – таких плохих людей я не видела. Они уже собирались уезжать. Но кое-как нас накормили.

Зяма нас проводил. Мы поехали… Забываю, большой город. Мы уже попали в черноземную полосу: ногу поставишь – не достанешь, земля была жирная. А сапоги большие, это ужасно. Остались без денег. Но нам дал Бог. Сын немого находит большой чемодан, притащил и кричит: «Хая Менделевна, вон сколько денег много!» Полный чемодан. Уже не помню сколько тысяч. Я взяла и разделила на всех поровну. Мы поехали, добрались до советского района… Большой город… И там, на рынке, было вкусное молоко.

Хая Менделевна Гофман и ее внук Борис.
Хая Менделевна Гофман и ее внук Борис,
которого назвали в честь погибшего на войне
в Брестской крепости мужа, 1999 г.

Я пошла к начальнику станции и говорю: «У меня восемнадцать человек. В основном дети, от года до 13, и четыре взрослых». Рассказываю ему обо всем. Он спрашивает, как мы добрались. Я ему говорю: «Вон видишь этих лошадей…» А мы же их кормили по дороге: ржи на поле сколько хочешь. Спрашивает: «Это твои? Если ты даешь мне лошадей, я тебе даю рысаков». Он сразу же пошел к другому начальнику станции и говорит нам: «Билетов я вам не дам, но посажу». Он посадил нас восемнадцать человек в тамбур.

И вдруг появился передо мной старик с длинной бородой и спрашивает у меня: «Ты израильтянка?» Я была белая. Я не поняла, что такое израильтянка – тогда же еще не было Израиля. Он повторяет: «Еврейка?» Я говорю: «Да». Он говорит: «Не беспокойся, немцев побьют. Тот, который начинается с Израилем – тот получает свою гибель. Не волнуйся. Конечно, это будет не сегодня, не завтра. Но немец все равно погибнет».

Так вот, посадил нас начальник в вагон, а билетов не дал. Я попросила у него расписку за коней, он мне дал. Эту расписку я держала лет пять. Сидим в тамбуре. Народу кругом полно. И начали кричать: «О, жиды! – Сразу узнали, что мы евреи. – Они всегда все умеют делать». Дети мои хотели что-то сказать в ответ, но я им приказала молчать. И мы молчали. Кто-то из пассажиров кричит: «Пойдем, найдем начальника поезда и сообщим, что тут без билетов!» Но там видно была договоренность между начальниками. Тамбур не открывался, а для нас его открыли.

Приехали мы в большой город… Опять не помню. Там был эвакуационный пункт, нас накормили, держали пару дней, а потом теплушкой отправили. Купили на последние деньги на каждого по две буханки хлеба, и этим 20 суток жили в вагоне. Страшно голодные. Поезд остановится в чистом поле – может, травку найдем. Была глубокая осень. Поезд остановился в немецком Поволжье. Там уже никого не было, пустые дома, коровы мычали, гусей полно. Но нас туда не пустили, сказали, что надо иметь справку.

Мы поехали дальше, и уже не знаю, на какие сутки доехали до Уральска. Я вышла и сказала: «Кто хочет, может идти со мной». Все пошли кроме стариков. Они поехали в Ташкент – и там погибли. Я им говорила, что надо ехать туда, где холодно, а они, что туда, где жара. Оказалось, что холод выдержать легче, чем жар.

Мы поехали в Большие Чижи, колхоз. Там, в Чапаеве, нас принял председатель колхоза. Я пошла работать на ферму и взяла двоих детей. Мы поработали полгода. Потом им нужен был математик, и они меня нашли.

В январе был очень большой мороз. Наверное, градусов 50. Плюнешь – шарик падает. Это восточный Казахстан, город Уральск. Я могла остаться в городе, но не хотела. Уехала в деревню. После фермы начала работать в школе. Мы голые, мороз. Я выменяла шинель на кожух, две у меня было. А воды нет. Там был перегон молока, мылись им. А холодно. Одна комната-кибитка, восемь доярок. Спим на полу. Всю ночь посредине горит огонь, а мы вокруг. Дикие, безграмотные. Ой, какие доярки были. По-русски ни слова не говорили. Называли нас Чучка, чучка-свиньи. Потом я им говорю, что мы не русские, а евреи. Так они не понимали что это. Вспоминаешь это – и не верится.


…В Глуске на Мыслотинской горе есть братская могила жертв Холокоста – около двух тысяч человек. Среди них 42 фамилии моих родных по обеим линиям моего рода. Имени Хая Менделевна Гофман в списке не значится. Ее могила находится в Америке, город Нашвил, штат Теннеси.


Местечки Могилевской области

МогилевАнтоновкаБацевичиБелыничиБелынковичиБобруйскБыховВерещаки ГлускГоловчинГорки ГорыГродзянкаДарагановоДашковка Дрибин ЖиличиЗавережьеКировскКлимовичиКличев КоноховкаКостюковичиКраснопольеКричевКруглоеКруча Ленино ЛюбоничиМартиновкаМилославичиМолятичиМстиславльНапрасновкаОсиповичи РодняРудковщина РясноСамотевичи СапежинкаСвислочьСелецСлавгородСтаросельеСухариХотимск ЧаусыЧериковЧерневкаШамовоШепелевичиШкловЭсьмоныЯсень

RSS-канал новостей сайта www.shtetle.comRSS-канал новостей сайта www.shtetle.com

© 2009–2020 Центр «Мое местечко»
Перепечатка разрешена ТОЛЬКО интернет изданиям, и ТОЛЬКО с активной ссылкой на сайт «Мое местечко»
Ждем Ваших писем: mishpoha@yandex.ru