Леонид Рубинштейн

ДВА ДОМА – ДВЕ СУДЬБЫ

На берегу реки Березины в местечке Свислочь перед войной стояли рядом два дома сплавщиков леса Гдали и Михоэлса. Срубленные из отборных бревен, из которых никогда не брали смолу, пропитанные олифой, желтые, статные они, казалось, были поставлены на века. Окна украшали резные ставни, а дубовые двери закрывались так плотно, что в доме всегда сохранялось тепло. Здесь смеялись и плакали, рожали, росли и разлетались дети. Дома следили за ними, переживали, рассказывали друг другу о них и гордились. А дети помнили свои дома и стремились вернуться – повидать, посидеть рядом, прижаться, помолчать – ведь здесь навсегда осталось мамино тепло и забота, здесь пришла к ним первая любовь.

В пятницу после захода солнца собирались обе семьи, звучала вечерняя молитва, зажигались свечи. Мамы открывали заранее приготовленную еду и начиналась субботняя трапеза: кишке фун галз – начиненная куриным жиром и мукой гусиная шейка или гифилте фиш – фаршированная рыба, гихакте лэбер-рубленая печенка, а на сладкое – тейглах или струдель. Все это было так вкусно, что шаббатние вечера запомнились на всю жизнь. А вечером в субботу после авдалы, Довид – сын Гдали, брал гитару, и все начинали петь.

«Грех оставим за порогом», – запевал он,

«С другом трапезу разделим», – подхватывали все присутствующие.

«И душой побудем с Б-гом

Ну, хотя бы раз в неделю».

Еврейские и русские песни переплетались и звенели над рекой. К ним подходили и подходили люди, и песня звучала все звонче и сильнее. Расходились далеко за полночь и еще долго обсуждали этот Шаббат.

А окна домов светились радостью и надеждой, улыбались или грустили. Они еще не знали, что в них заложена та судьба, которая пройдет с ними через всю жизнь. Два дома – две судьбы.

В одном из них жила девушка Хайца, дочь Михоэлса. Ей исполнилось 17 лет, и она заканчивала школу.

Так уж случилось, что Хайце нравился Довид. А как его было не полюбить?! – высокий, стройный веселый. У Хайцы вздрагивало сердце, когда она его встречала. Сама она: смуглая, с удивительно голубыми глазами, полненькая, симпатичная девушка с черными блестящими, гладко причесанными на пробор волосами, в белом в черный горох платье и белых туфельках-лодочках была очаровательна. Она словно светилась, когда улыбалась, и на ее щечках появлялись две маленькие ямочки. Довид учился в Могилевском пединституте и заканчивал третий курс по специальности немецкий язык. Когда он приезжал из Могилева, они сидели вечерами на мостках у реки. Внизу плескалась и о чем-то шепталась Березина. Довид шутил, что-то рассказывал, играл на гитаре. И каждый аккорд сжимал сердце красавицы Хайцы. Любовь только разгоралась и готова была превратиться в открытый пожар, но началась война. Довида сразу призвали в армию. И Хайца проводила его до сборного пункта в поселке Елизово.

Всю дорогу они шли пешком, держась за руки, как будто боялись, что расстаются навсегда. Шли по Бобруйскому шоссе, а слева их провожала река Березина. Молодые люди не замечали ни жаркого полуденного солнца, ни пыльной дороги. Что будет с ними завтра?! Как жить друг без друга?

В последние минуты расставания Хайца не выдержала. Она бросилась на шею Довиду, рыдания душили ее, смутные предчувствия и тревога не давали оторваться от него. А он растерянно смотрел на неё, обнимал, целовал, успокаивал:

– Хайца, милая Хайца, успокойся. Я скоро вернусь, война будет не долгой.

Но женское сердце не обманешь. Хайца прощалась с ним навсегда. Это чувствовало вся ее плоть. Прогремела команда: «Становись!» и Довид побежал в строй – молодой, неуклюжий, растерянный. Он смотрел, как убивается Хайца и не мог понять:

– В чем дело? Ведь всем известно, что Красная Армия всех сильней! Мы скоро разобьем проклятых фашистов и вернемся домой.

А она стояла и смотрела, смотрела ему вслед. Из глаз текли слезы, их невозможно было остановить. Весь мир будто сжался и превратился в одну точку. Этой точкой был Довид. Она видела, как он стал в строй, оглянулся в ее сторону, помахал рукой, но продолжала стоять пока солдат не усадили на автомашины и куда-то увезли.

– Все, конец, – думала она, – как дальше жить?

С трудом оторвала ноги и машинально пошла в сторону дома. Как она шла?! Как пришла домой?! – не помнит. Но был уже вечер, день бесповоротно шел к концу. Мама увидела ее, обняла, прижала к груди, гладила, целовала. Хайца уже не плакала, она, словно окаменела, слез не было.

Они зашли в дом, и мама сказала:

– Рано утром уходим. Сегодня люди видали на противоположном берегу Березины немца на велосипеде.

Хайца не возражала и, вообще, ничего не говорила. Всё происходило с кем-то рядом, но не с ней.

Они поднялись рано утром. Солнце еще только просыпалось, и всей семьей двинулись на станцию Несята. Затем был Смоленск, центральный пересыльный пункт в Тамбове и, наконец, город Чимкент в Казахстане.

Чимкент – типичный провинциальный среднеазиатский город. Улицы – обожженный солнцем, укатанный грунт из серой глины без всякого покрытия. С обеих сторон – арыки, которые до войны давали прохладу людям и растениям. Вдоль улиц – заборы, за которыми прячутся казахские мазанки из глины, соломы и кизяка. Люди и скот живут за забором, а на улицу вывозятся остатки кизяка, которым пропах весь город.

А еще пыль, которая постоянно висит в воздухе. Солнце, которому некуда спрятаться на небе, выжгло весь город и продолжает висеть и палить. Редкие прохожие днем появляются на улице. Тишина и пыль завладели городом.

Хайца устроилась работать на оборонный завод токарем. Вытачивали головки для снарядов. Мужчин почти не было, оставались старики, дети и инвалиды. Всю самую тяжелую работу выполняли женщины и подростки.

Хайца среди них была старшей – ведь ей уже было семнадцать лет. Но работа по двенадцать часов в сутки за 350 граммов хлеба делала свое дело, и вскоре от ее красоты почти ничего не осталось. Это был худой подросток с блестящими глазами.

Довид писал ей письма, но они куда-то пропадали, и ответа не было. Затем он узнал, что Бобруйск и Могилев заняли немцы и писать бесполезно.

– Хайца! Где она, что с ней?!

Впервые в душе зародилось сомнение:

– Увидимся ли еще когда-нибудь?!

Отца Хайцы в Чимкенте сразу забрали в армию и женщины остались одни. Было очень голодно. Хайца жила одними воспоминаниями и тревогой за Довида:

– Где он? Что с ним?

Никаких известий от него не было, да и не могло быть. Белоруссия была оккупирована, и Довид не знал, что им удалось эвакуироваться. В местечке Свислочь остались родители Довида. Но, как узнали после войны, их расстреляли полицаи.

Два дома, как две сиротины, продолжали стоять на берегу реки. Они смотрели друг на друга, вспоминали счастливые дни и были уверены, что хозяева вернутся, и счастье вновь придет в осиротевшие хаты. Шли месяцы, за ними годы, и только река продолжала шепотом рассказывать и передавать приветы от Довида и Хайцы и опять убегала, унося тайну их жизни.

Шел уже 1943 год. И, если от папы приходили еще какие-то весточки, с фронта, то Довид пропал. Хайца понимала, что он не знает, где она, но сердце продолжало болеть. Оно не могло смириться, что Довида нет рядом. Хотя мысленно он был постоянно с ней. Она советовалась с ним, принимая решения. «Довид, не оставляй меня, будь всегда рядом»,- просило её сердце.

А дома становилось все хуже и хуже. В Чимкенте начался тиф. Слегла мама и сестрички. Нужны были продукты, чтобы спасти их.

В это время Хайца на улице совершенно случайно встретила знакомого парня из родного местечка.

Она шла по полупустынному военному Чимкенту. Был ноябрь 1943 года, но на улице по-прежнему было жарко и пыльно. Редко проезжавшая арба подымала столб пыли, которая, казалось, постоянно висела в воздухе. Хайца возвращалась из больницы, куда несколько дней назад поместили маму и сестричек. Все мысли у нее были о них. Она не замечала редких прохожих, в основном это были мужчины, так как рядом находился военный госпиталь. В косынке и халате она была похожа на местных жителей. «Чем кормить маму? Где достать продукты для больных?», – так, думая только о своих близких и никого больше не замечая, она шла домой. И вдруг, мужской голос встречного прохожего неуверенно произнес: «Хайца??!». Она вначале даже не обратила внимания, что ее окликнули.

Но голос, уже более уверенно повторил: «Хайца?! Как вы сюда попали?» Она с трудом оторвалась от своих мыслей и посмотрела на встречного молодого мужчину. Это был высокий, худощавый стройный человек приятной внешности. Что-то знакомое показалось ей в его лице, и через мгновение она узнала в нем парня из Свислочи, ровесника Довида. Учился в Бобруйском лесотехникуме. Парень явно симпатизировал Хайце и пытался еще дома оказывать ей знаки внимания. «Ича??!», – еще неуверенно спросила Хайца. Да, это был он. Но как он очутился в Чимкенте? Сейчас она заметила палку у него в руке, с помощью которой парень передвигался по улице

– Я нахожусь здесь в госпитале, – продолжал разговор Ича. – Меня ранило в ногу. Здесь мне сделали операцию, удалили ступню, изготовили протез, и сейчас я учусь вновь ходить. – Он явно обрадовался встрече с Хайцей. – Какое счастье, что мы встретились!

Хайца тоже не возражала против встреч с Ичей – ведь ей так нужна была помощь своего человека. Они разговорились, и Ича узнал, в каком затруднительном положении находится Хайца. Он был рад отдать ей все, что у него есть и вскоре Хайца уже не могла обходиться без его помощи. Ичу комиссовали, и он устроился на завод, где работала Хайца, мастером цеха. И если раньше жизнь для Ичи, как ему казалось, была кончена, то сейчас она вновь приобрела смысл. Он так долго в тайне мечтал быть рядом с Хайцей, что сейчас считал, что сам Б-г помог, чтобы они были вместе. Весь день он старался быть рядом с ней. Провожал домой и делал все от него зависящее, чтобы Хайце было хорошо и спокойно.

И Хайца постепенно начала привыкать к его вниманию и заботам. Она не отстранялась от Ичи, он становился ей близок. Этому еще способствовало то, что мама с сестричками начали поправляться.

Но одно дело голова, а совсем другое – сердце. И хотя шла война и Хайца уже более двух лет не имела весточки и не виделась с Довидом, оно замирало только от одного воспоминания о нем. Особенно тяжело было, когда она оставалась одна и воспоминания, словно иглой, пронизывали сердце. Уже шел 1944 год. Все время и силы отнимала работа, но, когда Ича приглашал ее погулять или сходить в кино, она не могла ему отказать. Однажды он погладил ее руку. Это было, как удар молнии. Она машинально отдернула ее и так глянула на Ичу, что его бросило в жар.

И все же он стал ей близок. Когда его не было рядом, она волновалась, искала и узнавала, что с ним.

Летом 1944 года из сообщений по всесоюзному радио они узнали, что освобожден Бобруйск. Сразу начались разговоры о возвращении, хотя папа был еще на фронте и никто не знал, что ждет их дома. Но двух мнений не было; надо ехать. Это же в своих письмах писал отец. По-прежнему не было никаких вестей от Довида. Решили ехать в мае–июне следующего года, когда станет тепло. Май! Ура! Победа! Наконец скоро все будут дома. В июле вся семья Хайцы была в Свислочи. И здесь они узнали о страшной трагедии. Все евреи, которые оставались в местечке, были расстреляны. Хайца с дрожью в сердце думала о Довиде, но он как «в воду канул». А Ича рядом. Молчит, ничего не говорит, но прямо «забегает наперед», чтобы помочь Хайце. Осенью Ича перевозит дом Хайцы в Бобруйск. Он и сейчас стоит на углу улиц Октябрьской и Карла Маркса.

Кончилась война, но по-прежнему о Довиде ничего не известно.

Ича с Хайцей принимают решение жить вместе.

– А как же Довид? Где он?

Почему он не ищет свою любимую?

Летом 1944 года Довид служил переводчиком в штабе 3-его Белорусского фронта, войска которого в июле освободили Бобруйск. В это время к Довиду на допрос попали немецкие офицеры, в том числе двое из зондеркоманды, действовавшей в Свислоче. Они-то и рассказали, что в Свислочи были расстреляны все евреи.

– А не помните ли вы семью Финкельштейн – отец, мать и три девочки?

И немцы уверенно ответили, что такая семья была расстреляна. Им можно было верить, потому что они помнили фамилию Финкельштейн. Но дело в том, что в Свислочи половина евреев были Финкельштейны, а вторая половина – Рубинштейны и Баршаи. Довид поверил показаниям немцев, что Хайцы нет в живых. Он ведь не знал, что она эвакуировалась. Поэтому по окончании войны он остался служить в армии. Ехать домой не было смысла, ведь никого в живых не осталось.

Но его уже долгое время разыскивал брат, который вернулся в Бобруйск. Он пишет во все инстанции и, наконец, в январе 1946 года ему прислали адрес Довида, который служит в Праге заместителем начальника лагеря для немецких военнопленных.

Был обыкновенный летний день 1946 года, когда Довид вернулся в Бобруйск. Еще вчера шел дождь, было пасмурно и по-осеннему прохладно. И сегодня с утра небо было затянуто тучами, казалось, вот-вот пойдет дождь. Но к обеду откуда-то неожиданно появилось солнце – стало жарко и очень душно. Довид зашел в дом, улыбнулся:

– Вот я и дома! К этому времени он перевелся из Праги в Бобруйск на такую же должность в лагере военнопленных. В комнате, где жила семья брата помещалось тогда ещё две семьи – его сестра с двумя детьми, а также беженцы из Польши, которые были с ними в эвакуации – Хана и Майя. Майе в то время было двадцать лет. Она была смуглая, худощавая и довольно симпатичная девушка. И вот в комнате появился еще и Довид. Квартир в городе не было. Он весь еще лежал в руинах. Брат получает участок земли на углу улиц Октябрьской и Карла Маркса (это уже, наверное, судьба). С Довидом они перевозят из Свислочи родительский дом, который оказывается напротив дома Хайцы. Два дома, которые вместе пережили войну, опять нашли друг друга. Им еще не верилось, что они вновь увиделись и стоят рядом.

Здесь же на углу, но только по улице Карла Маркса, находился продовольственный магазин, где после пятилетней разлуки Довид впервые встретился с Хайцей.

Как это было неожиданно! Хайца увидела Довида в военной форме. Она его сразу узнала. Смотрит и не может произнести ни слова. Довид чувствует, что на него кто-то в упор смотрит. Поворачивается – Хайца!

– Хайца! Так ты жива?!!

Хайца страшно побледнела. Оперлась рукой о прилавок и медленно, глядя на Довида, стала сползать на пол.

– Хайца! Хайца! Бросился к ней Довид. Затем опустился перед ней на колени, обнял и целовал ее такие родные глаза и волосы.

– Что с тобой?

Через мгновение Хайца открыла глаза, и первая слеза покатилась по щеке. Она не могла говорить. Слезы душили ее. Затем она инстинктивно протянула к нему руки, обняла за шею не в силах подняться и говорить…

Хайца осталась жить с Ичей. Она была хорошей портнихой. Особенно ей удавались свадебные платья, и невесты всегда уходили от нее счастливые с блестящими от радости глазами. А Хайца смотрела и радовалась вместе с ними.

Ича шил сапоги и тоже в основном женские. Молва о Хайце с Ичей быстро распространилась по городу, и всегда у них в доме было многолюдно. Хайца очень любила детей (своих у них не было). Осенью, бывало, она выносила на скамеечку перед домом полный таз яблок и груш и угощала подряд всех детей. Они тянулись к ней, рассказывали свои детские тайны, и не было случая, чтобы кто-нибудь залез к Хайце в сад.

Довид женился на Майе и уехал в деревню. Работал председателем колхоза. Вскоре у него родилась девочка, которую назвали в честь бабушки – Хая.

Майе не суждено было долго жить, она умерла, когда девочке было три года. Довид никогда больше не женился. Он навсегда остался со своей маленькой Хайцей, как он ее называл. И не было дня, чтобы люди не любовались, как они ходят, улыбаются, что-то оживленно рассказывают друг другу. Счастьем светились их глаза. А на столе у Довида всегда стояла фотография родного дома, того дома, где прошло такое далекое и такое близкое детство. Казалось, он то грустил, то улыбался, что-то вспоминая, то кого-то искал и не находил…

Два дома – две судьбы. В них сейчас живут совсем чужие люди.

А дома продолжают стоять напротив друг друга. Вспоминают счастье и горе, радости и надежды, хранят первую любовь, которая осталась на всю жизнь.

Местечки Могилевской области

Могилев • Антоновка • Бацевичи • Белыничи • Белынковичи • Бобруйск • Быхов • Верещаки • Глуск • Головчин • Горки • Горы • Гродзянка • Дараганово • Дашковка • Дрибин • Жиличи • Завережье • Кировск • Климовичи • Кличев • Коноховка • Костюковичи • Краснополье • Кричев • Круглое • Круча • Ленино • Любоничи • Мартиновка • Милославичи • Молятичи • Мстиславль • Напрасновка • Осиповичи • Родня • Рудковщина • Рясно • Самотевичи • Сапежинка • Свислочь • Селец • Славгород • Староселье • Сухари • Хотимск • Чаусы • Чериков • Черневка • Шамово • Шепелевичи • Шклов • Эсьмоны • Ясень •