Александр Баршай

НА ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИЗНЬ

Hа всю оставшуюся жизнь
Hам хватит горя и печали.
Где те, кого мы потеряли
Hа всю оставшуюся жизнь?
Из песни к кинофильму «Спутники»
по одноименной повести Веры Пановой
о военных медиках санитарного поезда

ГОЛУБИ, МОИ ВЫ МИЛЫЕ…

Раиса Голант. Бат-Ям, 2012 г.

Этого молодого солдатика Рая приметила сразу...

Хотя выделять кого-то среди сорока тяжело раненных бойцов у нее не было решительно никакой возможности.

Каждого обмыть и обтереть; сделать перевязку и дать лекарства; накормить и убрать после еды; каждого напоить или наоборот – только смочить губы, ибо давать воды врач – капитан Мамедов – этому раненому категорически запретил; а потом – перестирать бинты и перевязочные материалы, развесить их сушиться вдоль вагона; а между делом подложить, кому приспичило, извините, судно – вон уже кричит кто-то: «Сестра, утку и сама на минутку!».

И при этом на весь вагон их всего-то трое – сама Рая – медсестра, санитар и нянечка. Когда поезд останавливается, все они хватают ведра и бегут к вагону-кухне – взять обед для раненых – супа, каши, иногда киселя, да сухарей вместо хлеба. За дежурство так ухайдакаешься, что тут уж не до лирики, не до знакомства со своими временными – на три-четыре дня – пациентами.

Но этого солдата без обеих ног по имени Слава, лет, примерно, двадцати – Раиса запомнила очень хорошо. Приняли его в их военно-санитарный поезд № 1085 где-то в Померании в 44-м году, когда шли ожесточенные бои уже на территории Германии. Был этот раненый в длинной холщовой рубахе, до пояса перевязанный окровавленными бинтами. Положили его с краешка, у стены, чтобы далеко не нести. Он не стонал, не кричал, не крыл весь белый свет в бога, душу, мать, как некоторые его соседи. Только пел – пронзительно, отчаянно, упрямо, так, что весь вагон затихал, как только он начинал эту незнакомую, но мгновенно берущую за душу мелодию:

Жил в Ростове Витя Черевичный,
В школе он отлично успевал.
И в свободный час пацан обычно
Голубей любимых выпускал.

Голуби, мои вы милые!
Улетайте в облачную высь.
Голуби, вы сизокрылые,
В небо голубое унеслись.

Юность, ты пришла с улыбкой ясной.
О, моя любимая страна!
Жизнь была счастливой и прекрасной,
Но внезапно грянула война.

И вновь – щемящий, томительный припев:

Голуби, мои вы милые!
Улетайте в облачную высь.
Голуби, вы сизокрылые,
В небо голубое унеслись.

Дни пройдут, победа – красной птицей,
Разобьем фашистский черный шквал!
Снова в школе буду я учиться –
Так обычно Витя напевал.

А после припева начиналось самое страшное. И голос Славы хрипел и рвался невыплаканной слезой:

Стела в парке имени
Вити Черевичкина
в Ростове.

Но однажды мимо дома Вити
Шел отряд захватчиков-зверей.
Офицер вдруг крикнул: «Отберите
У мальчишки этих голубей!».

Долго Витя им сопротивлялся,
Голубей врагам не отдавал.
Но внезапно голос оборвался,
И убит был мальчик наповал.

Голуби, мои вы милые,
Улетайте в облачную высь.
Голуби, вы сизокрылые,
Видно, сиротами родились.

Никто не знал этой песни, никто не слышал ее раньше. Видно, родилась она совсем недавно, в те военные дни. Слава выводил своих «Голубей» все три дня, а иногда и по ночам, пока поезд мчался на Восток, чтоб передать раненых в ближайший тыловой госпиталь.

На всю оставшуюся жизнь запомнила 18-летняя медсестра Рая Левина оставшегося без обеих ног солдата Славика и его песню о голубях ростовского парнишки Вити Черевичного, убитого немецким офицером...

И только через много лет после войны, когда эту песню спела Людмила Гурченко, а потом и Елена Камбурова, стало известно, что в ней рассказывается о реальной истории ростовского школьника Вити Черевичного (позже его фамилию изменили на более «русскую» – Черевичкин). Он был заядлым голубятником, как многие мальчишки в ту пору. Когда в город пришли немцы, они заподозрили, что Витя с помощью своих голубей передает в Батайск, где находился штаб советских войск, важные сведения о немецких захватчиках. Никто не знает, так это было на самом деле или не так. Но факт, что фашисты застрелили юного голубятника. Жители Ростова похоронили его в братской могиле вместе с пленными советскими солдатами, расстрелянными гитлеровцами. После войны в городе поставили памятник Вите Черевичкину и создали парк его имени. А песня «Голуби» до сих пор популярна в Ростове. Авторы ее неизвестны. Она считается народной…

НЕМЦЫ С НЕБА

До восьми лет, или, как она сама говорит, до второго класса Рая Левина прожила в городе Осиповичи. Оба Раиных деда звались Моисеями, поэтому мама у нее была Дора Моисеевна, а папа – Израиль Моисеевич. Он возглавлял в Осиповичах птицекомбинат. А в конце тридцатых отца перевели на работу в город Калинковичи, недалеко от Мозыря, который должен был стать центром новой – Полесской области Белоруссии.

Израиль Левин получил повышение – ему доверили создать и возглавить областную контору по заготовке и выращиванию скота – «Заготскот». В самом Мозыре не хватало квартир для новых областных работников, поэтому многие из них поселились в Калинковичах. Семье Левиных из пяти человек – папа, мама, Рая и два ее брата – Исаак и Йосик – предоставили небольшую двухкомнатную квартиру в большом деревянном доме. Он стоял на отшибе, в стороне от других домов, у самого края густого леса, уходившего к реке Припять. В Калинковичах Рая успела окончить семь классов, перешла в восьмой.

Перед самой войной арестовали её отца. Говорили, что судить его будут в Минске, но потом отправили куда-то в Сибирь, и связь с ним прервалась. Мать осталась одна с тремя детьми. И тогда бабушка – мамина мама – из Осиповичей прислала ей на подмогу дедушку – Моисея Лазаревича Лосовика.

Вспоминает Раиса Левина-Голант:

Хорошо помню первый день войны. Было воскресенье. Мама с дедушкой уехали на базар, покупать продукты. Я дома одна осталась, братики куда-то убежали. Дай, думаю, приберусь в комнатах, полы помою, чтоб маме помочь. А дом у нас был общий, на шесть квартир. И в одной из них жил папин сослуживец – немец, по фамилии Редлих – с женой Соней и двумя детьми. И вот зашла эта Соня к нам и говорит: «Где мама?». «Мама на базаре». «А ты знаешь, что война началась? Немцы напали на нас».

Началась война! А я по глупости и по наивности – такая патриотичная была – подумала про себя и обрадовалась: «О, война! Все пойдем на войну, будем воевать, быстро разобьем врага!». Так были мы воспитаны.

В тот же день после обеда мы играли с детьми во дворе. И вот со стороны леса к нам подходят четверо или пятеро парашютистов в новенькой советской форме, и один из них спрашивает у нас на ломаном русском языке, как пройти к мосту. А в Калинковичах был большой мост через Березину – на Мозырь. Мы, конечно, не знали, что это немецкие десантники, высадившиеся в этот день в Калинковичах, но интуитивно почувствовали, что тут что-то не так. И послали этих подозрительных военных в другую сторону. И тут выходит из дому Редлих и спрашивает нас, что нужно было этим людям. Мы без всякой задней мысли отвечаем, мол, они спрашивали, как пройти к мосту, а мы им показали противоположное направление. Смотрим, этот Редлих выводит лошадь, вскакивает на нее, и скачет вслед за ними. Больше мы его не видели.

А на второй день нас стали бомбить и обстреливать с самолетов. Крыша у нас была железная, и вот как затарахтели, застучали пули о крышу, стало очень страшно. Я встала под дверью, побледнела, дрожу и думаю: «Ну, все, нам всем конец!». Очень страшно было... Никогда те минуты не забуду…

ДВЕ ПОДУШЕЧКИ И ДЕД

Вспоминает Раиса:

На третий день войны подали последний состав на станцию, мама взяла только две подушки – для меня и младшего братика – старшего, 17-летнего Исаака, забрали в ополчение, и мы пошли на станцию. А у нас работница была, такая хорошая женщина-белоруска, она говорит: «Вы не беспокойтесь, дня через три все кончится, вы вернетесь, дом будет в порядке, я здесь присмотрю, обед вам сготовлю, все будет хорошо». Мы сели в товарный вагон, в теплушку, со своими двумя подушками и с дедушкой, и поезд пошел на восток.

Как доехали до станции Чернышково Сталинградской области, что мы ели, как спали, абсолютно ничего не помню. Знаю только, что кроме двух подушек у нас ничего не было. На станции нас высадили, и мы попали в колхоз. Мама решила съездить в Ростов, у нее там была сестра, она надеялась ее найти. Мы остались с дедом и стали работать в колхозе, на волах возили пшеницу в элеватор. Дед наш устроился на работу в кузницу, он же был кузнец. Дед был крепкий, он приносил нам хлеб, варил суп, заботился о нас. Там нас нашел мой старший брат Исаак. Как-то он узнал, где мы, и добрался до нас.

А фронт тем временем приближался к Сталинграду. И нас, всех эвакуированных опять посадили в поезд и повезли дальше. Мама успела вернуться из Ростова, никого там не нашла, и была вместе с нами. Мы попали в Краснодарский край, в станицу Усть-Лабинскую. Там мы прожили немного, даже поработали в колхозе. Но когда немцы начали подходить уже и к Краснодарскому краю, нам пришлось снова погрузиться в поезд, который шел в сторону Каспийского моря, в район Махачкалы.

А дед наш, Моисей остался в Усть-Лабинске. «Все, хватит, – говорит, – не хочу вшей давить, пойду работать». И устроился на работу в госпиталь. Йося, мой брат, искал его, но не смог найти, а поезд уже должен был отходить. И мы уехали без деда. Потом, после войны нам люди рассказали, что немцы, когда заняли Краснодарский край, расстреляли всех, кто лечился и работал в госпитале. Так погиб мой дедушка Моисей Лосовик.

На пароходе пересекли мы Каспийское море, и попали в город Красноводск в Туркмении. Там снова предстояла нам дальняя дорога. Долго-долго ехали по Казахстану и добрались, наконец, до станции Уштобе. И там Иосиф тяжело заболел крупозным воспалением легких. Маме пришлось с ним остаться в больнице, а мы со старшим братом попали в какой-то аул казахский, в колхоз. Не помню, какой аул, как колхоз назывался, ничего не помню. Все, как в тумане. Потому что…

СЫПНОЙ ТИФ В ТАЛДЫ-КУРГАНЕ

…Потому, что в это время я сама там очень тяжело заболела – брюшным тифом. Брат Исаак на лошади отвез меня в больницу в райцентр, в Талды-Курган, но я уже была без сознания, ничего не помнила. Болела страшно, много дней была без сознания, похудела до костей, так что больно было лежать на кровати – я все говорила: что вы меня на колодки положили – так было твердо. Когда маме сообщили о моей болезни, и она, оставив брата, приехала меня навестить, ее не хотели пускать ко мне в палату. Она закричала: «Повешусь на ваших глазах, если не пустите меня к дочери!». Ну, ее и пустили, но она меня не узнала. Волосы мои пышные черные состригли, голова лысая, кожа да кости, вся в крови, да еще без сознания. Тот еще видок был! Долго я поправлялась, часто в бреду была, мама с братиком ко мне приезжали, а потом мама сняла комнату в Талды-Кургане, и они из Уштобе перебрались туда, чтобы поближе ко мне быть.

Я в больницу попала зимой, когда холодно было, еще, помню, зайцы по снегу под окном бегали. А мой братик в резиновых галошах на босу ногу бежал по снегу за телегой, что меня в больницу везла. А я в бреду говорила ему: «Ты немец, ты Гитлер, уходи отсюда!». И только в начале лета мама с братом забрали меня из больницы и на телеге с лошадью привезли домой. Думали, не выживу я – такая доходяга была после тифа.

А в это время моего старшего брата – Исаака – вызвали в военкомат и призвали в армию. Он учился в военном училище, стал боевым разведчиком. Прошел всю войну. Но это уже другая история…

Мама с братиком меня выходили. Они оба работали в колхозе. Но что там давали!? Иосиф – он маленький был – по ночам воровал в пекарне хлеб, булки и приносил домой, благодаря этому я с голоду не умерла. И потихоньку стала поправляться, сначала ходить даже не могла, пришлось заново учиться двигаться. Но организм молодой был – мне только 15 исполнилось. Постепенно оклемалась, встала на ноги, окрепла. И даже в конце лета поехала в Алма-Ату и поступила в Севастопольский приборостроительный техникум – он эвакуировался в Казахстан. Проучилась первый курс, но пришлось вернуться домой, в Талды-Курган: мама тяжело заболела.

А тут девчонки-подружки, которые у меня появились, стали получать повестки из военкомата. И я добровольно пошла с ними. Говорю начальнику военному: «Я потеряла повестку, не знаю, куда она пропала, хочу вместе с подружками на курсы медсестер записаться». Нас поставили в строй, стали разбираться, кого куда направить. Тут открывается калитка, и во двор военкомата входит моя мама – ей кто-то сообщил, что я пошла с девчонками «на войну». Я подбежала к ней и говорю: «Мама, если ты меня сейчас заберешь отсюда, я все равно сама убегу на фронт, не мешай мне. Пока я здесь выучусь на медсестру, может быть, уже и война окончится, а у меня специальность будет. Так что не трогай меня». Ну, мама и ушла. А я прошла всеобуч, а потом записалась на курсы медсестер. И когда я их уже заканчивала, мама моя, совсем ослабевшая от голода, от перенесенных страданий, слегла и вскоре умерла. Ей был всего 41 год! Она все отдала нам, своим детям!

В ПОЕЗДЕ МИЛОСЕРДИЯ – НА ВОЙНУ

Мы похоронили маму, и я ушла добровольцем на фронт, в военный санитарный поезд. Он стоял на ремонте у нас на станции. Начальником поезда был капитан Ендовицкий. Этого человека я не забуду до конца своих дней. Он на свой страх и риск зачислил меня в медперсонал поезда. А ведь мне не исполнилось еще и 16 лет, у меня не было паспорта и меня не призывали. Но меня поставили на довольствие, выдали военную форму, сапоги, портянки, пилотку, белый халат, все, что полагается.

Сначала меня взяли на работу дружинницей. Это, по-существу, нянечка, уборщица, которая выполняет всю грязную и подсобную работу: мыть, чистить, скоблить, таскать воду и продукты, стирать, дежурить на кухне, выносить «утки» из-под раненых.

Уже через неделю наш поезд отправился в путь на запад, на фронт. Мы проехали через Казахстан, Россию, Белоруссию и почти всю Польшу. Уже в Белоруссии мы начали принимать раненых, которых отвозили в тыловые госпиталя. И снова шли вперед за новой «порцией» фронтовиков.

Поезд наш состоял из 12-15 грузовых вагонов, где раненые лежали на полу, устланном сеном и покрытом простынями. В нашем вагоне-палате находилось примерно сорок тяжело раненных бойцов – кто без руки или без ноги, с простреленной головой или грудью, всяких страдальцев хватало. Но прежде чем принять их, нам нужно было тщательно вымыть вагон, выстирать простыни и перевязочный материал, настелить свежего сена. На каждый вагон полагалось иметь медсестру, санитара или санитарку и дружинницу.

В поезде была аптека, которой заведовала Маруся Трескунова, ставшая моей подругой, она из Ленинграда была, тоже, кстати, еврейка. В отдельном вагоне располагалась поездная кухня, где готовили еду для раненых и персонала. Сколько картошки перечистила я в этом вагоне, сколько ведер оттуда перетаскала в свой вагон!

Обычно в пути поезд наш останавливался не на станции, а в лесу, в трех-пяти километрах от какой-нибудь деревни. Чтобы пополнить запас воды, мы все выпрыгивали из вагонов на насыпь, нам выдавали ведра, мы растягивались цепочкой и ведрами передавали друг другу воду из колодца или из водопроводного крана в поезд. Так на себе перетаскивали воду на весь состав.

Прием раненых в военно-санитарный поезд.

А забирали раненых уже на станциях или полустанках, а иногда – тоже в лесу. Устанавливали трапы и по ним заносили или выносили больных. Их привозили на машинах с прифронтовых или даже фронтовых госпиталей, мы их забирали и везли в глубокий тыл, передавали в госпитали стационарные. Иногда раненых было так много, что к нам подцепляли теплушки, вагоны из-под коров, которые надо было тщательно вымыть, не пропустив ни одного уголочка. Начмед – начальник медицинской части – сам приходил и платком проверял, чисто ли и тщательно ли мы вымыли весь вагон. И это в мороз страшный, при свечах все делалось!

Потом меня перевели в медсестры. Но делать приходилось практически все наравне с нянечкой и санитаркой – в пути было не до строго разделения обязанностей. Тяжесть по уходу за больными ложилась на весь персонал. Наш вагон-триггер, повторю, был очень нелегким. Правду сказать, смертность раненых была большая. В поезде был специальный вагон, куда складывали тела умерших солдат и офицеров. На крупных станциях их обычно забирали, врач проверял и заполнял все необходимые документы, все было очень строго, тщательно проверялись все данные, чтобы сообщить родным и в армейские архивы.

Поезд останавливается. Мы берем ведра и бежим на кухню – брать еду для раненых. Одни тащат, другие поднимают ведро в вагон – тяжело было. Продукты мы получали такие: суп гороховый, каша «шрапнельная», так называемая, и сухари – только сухари. Ну, и чай густой горячий разливали раненым в железные кружки. А к чаю пару кусков рафинада или колотого сахара. Иногда удавалось раздобыть чесноку. Натрешь сухари чесноком – и вкуснее нет ничего на свете!

Часто повара не успевали – а их было всего двое – приготовить обед на весь поезд, и тогда отправляли нас, медсестер, санитарок или дружинниц на кухню, помогать поварам, и мы целую ночь чистили картошку для всех раненных. И бывало, мы так уставали, что просто убегали. А куда? В труповозку, в вагон-морг. Возьмешь сухарь вот так под шинель, осторожно идешь там, чтоб не дотронуться до мертвеца, притулишься в уголке, сухарь пожуешь и кимаришь несколько часов.

Вот так почти два года – с конца 43-го по май 45-го прослужила я в санпоезде. Мы прошли через всю Польшу и половину Германии. Конец войны застал нас в городке Мариенверден, в Восточной Пруссии. Ночью 8 мая нам сообщили: «Победа!». Ой, как мы кричали, смеялись и плакали! Но служба наша на этом, конечно, не кончилась. После завершения войны мы еще два рейса с ранеными успели сделать.

ЕЩЕ ОДНА ВСТРЕЧА С НЕМЦАМИ

Потом вернулся наш поезд в Германию, и в каком-то маленьком городке – название вылетело из головы, а ведь думала: запомню, все запомню! – остановились мы на пару дней на отдых. Город стоял полуразрушенный, опустевший – только-только выбили фашистов оттуда. И вот девчонки наши говорят: «Пошли за трофеями». Ну, и я увязалась за ними.

Видим, дом стоит пустой двухэтажный. Зашли – красивая прихожая, а направо дверь большая стеклянная. Мы ее толкаем, она не поддается, а потом три или четыре девчонки налегли, дверь и раскрылась. Смотрим, а за дверью на полу лежит женщина-немка убитая. И на столе самовар еще кипит, видно только что кушали здесь или собирались есть. Кто ее убил? Конечно, наши солдаты. Ну, девчонки вскрикнули, переступили через женщину и побежали к шкафам – за «трофеями». А я стою, как вкопанная, не могу ни переступить, ни обойти эту женщину, ни в какую не могу. Повернулась, чтобы уйти, глянула – а на лестнице, на площадочке второго этажа стоит немец с автоматом. Такой мурластый, в форме военной. Смотрит прямо на меня. А я на него. Он на меня, я – на него. Не могу пошевелиться, как-будто приросла к полу. Потом очнулась и пошла к двери. Вся сжалась, ну, думаю, сейчас бабахнет. Но он меня не тронул. А ведь мог пальнуть из автомата, и конец. После этого я сказала себе: «Все, никаких трофеев!»...

В ГОСТЯХ У РОКОССОВСКОГО

Медсестра Раиса Левина.
Военный госпиталь в Бад-Польцине, 1945 г.

Три подруги-медсестры,
слева – Раиса Левина.
Бад-Польцин, 1945 г.

А когда мы пришли в польский город Бад-Польцин (это на немецкий лад, а по-польски он называется Полчин-Здруй), поступил приказ: на базе нашего санпоезда развернуть стационарный госпиталь. Ой, как мы его разворачивали! У меня до сих пор след остался от этого. Мы очищали помещения от мусора, от грязи. Я залезла на какой-то чердак, что-то надо было достать оттуда, и там врезалась ногой в стекло грязное. Такая глубокая рана была, что след до сих пор остался. Но ничего, зажило как на собаке.

Ну, в общем, развернули мы большой госпиталь. Несколько красивых зданий, все чин по чину. Весь состав нашего поезда там работал и еще новые люди прибавились. Немало и евреев было среди медперсонала. Помню, начмеда нашего, подполковника Зильбермана, врача Рапопорт Миру Львовну, врача Копшицера, ну, и, конечно, Машу Трескунову, заведующую аптекой – мою лучшую подругу. Никогда их не забуду. Очень хорошие люди были, очень. Они оберегали меня, как зеницу ока. Я ж была молоденькая, девчонка еще совсем.

А вот замполита нашего – Рунева, еврея, кстати – я ненавидела всеми фибрами своей души. Не-на-ви-дела! Он ко мне приставал, проходу не давал. Когда он к нам в комнату заходил, где мы, десять девчонок жили, я вскакивала и кричала: «Вон! Вон из нашей комнаты немедленно!». И он выскакивал, как ошпаренный. А потом на его место другого замполита назначили – подполковника Зотова. Это был очень хороший человек, достойный, порядочный.

У постели раненого офицера.
Санаторий в Грайфенхагене, Германия, 1945 г.

Поработала я в госпитале какое-то время. И вдруг вызывают меня в штаб. Длинные, длинные бараки, народу много. Сидят девчонки, парни незнакомые. Играют на гитаре, поют «Смуглянку», другие песни военные. А я хожу одна, неприкаянная. Но тут меня приглашают в комнату, и я получаю назначение в военный оздоровительный санаторий на территории Германии. Вернулась в госпиталь, чтобы собраться, а вещей моих нету – украли. Свои, конечно, девчонки, кто еще мог! А у меня платьев было много красивых, мне раненые надарили. Так, в одной гимнастерке и юбке форменной и осталась. Да черт с ними, с вещами, думаю. И так доберусь до места назначения, а там все образуется. Села в поезд и поехала в город Герингдорф, где находился этот санаторий. Красивый курортный городок на берегу Балтийского моря. Замечательный санаторий для выздоравливающих после ранения офицеров. Кроме меня туда взяли еще двух поваров из нашего поезда и госпиталя. Работали мы хорошо, с отдачей. Да и то сказать – после санпоезда – это был рай, а не работа. Там мне присвоили звание старшины, наградили медалью «За победу над Германией». А орден Отечественной войны и другие медали получила раньше. Вручали их нам торжественно, на общем построении.

Однажды в санаторий приехал с инспекционной проверкой маршал Рокоссовский Константин Константинович, герой войны, командовавший Вторым Белорусским фронтом. Он осмотрел, как у нас идут дела, как мы обслуживаем поправляющихся после ранения фронтовиков, остался доволен и уехал со своей свитой. А потом начальство и нескольких работников санатория пригласили к маршалу на день рождения. Я тоже попала в число гостей Рокоссовского. Прислали за нами машины, привезли в какое-то красивое большое здание. Там были уставлены столы с разными вкусностями. Звучали поздравления, тосты в честь именинника. Было очень тепло, сердечно. Рокоссовский улыбался, был очень прост и радушен, всех благодарил, всем гостям жал руки.

Встреча незабываемая…

ОСИПОВИЧИ: СЕМЬЯ, ДЕТИ

Целых четыре года после окончания войны прослужила Рая в Советской армии. Солдаткой она стала в неполные 16 лет, а теперь, в 1949 году старшине медицинской службы Раисе Левиной «стукнуло» уже 23. Пришло время как-то устраивать личную жизнь, найти свое место в мирном времени. Была она девушкой статной, яркой, боевой, много испытавшей и повидавшей на своем небольшом веку. С уникальной военно-полевой практикой медицинской сестры. Как и обещала Рая своей покойной маме, специальность она получила. Вот почему с легким сердцем, собрав свои нехитрые вещички, отправилась Левина в свой первый послевоенный отпуск в родные края, в Осиповичи.

И судьба, интуиция, счастливый случай – как угодно можно назвать стечение обстоятельств – не обманули ее. Здесь, в Осиповичах, встретила Раиса свою судьбу – молодого высокого черноусого красавца Янкеля Голанта из семьи потомственных еврейских кузнецов. Только что отслуживший срочную и сверхсрочную службу в Красной Армии младший лейтенант Яков Голант, как и Раиса, вернулся в город, где жило несколько поколений его семьи. В город, где, как и у Раи Левиной, погибли от рук немцев и их местных пособников многие близкие родственники. Голанты – фамилия известная и уважаемая в Осиповичах. Отец Якова – Генах был до войны заместителем председателя Осиповичского райисполкома, дядя Рува – Рувим Хаймович Голант – вторым секретарем райкома партии. Он был одним из руководителей партизанского движения на оккупированной немцами территории района. В Осиповичах есть улица Рувима Голанта.

Янкель сразу же заприметил большеглазую, с пышными и черными, как смоль волосами, девушку-фронтовичку, приехавшую на побывку из Германии. Познакомились, подружились, полюбили и поняли, что друг без друга им теперь не жить. Раиса даже не стала из отпуска возвращаться на службу в Германию. За поступок этот самовольный получила она, по ее же собственным словам, «и в хвост, и в гриву». И партбилет на стол пришлось положить, и на всех собраниях еще долго ее прорабатывали, осуждали. Но такой уж у нее характер самовольный: раз решила – назад дороги нет.

В 1950-м они с Яковом поженились. Регистрация прошла буднично, без церемоний: пришли в ЗАГС, и их тут же, даже без свидетелей, расписали. Стали новые Голанты строить семью, дом. Яков устроился фотографом в быткомбинат, Раиса – медсестрой в больницу. Один за другим родились дети – мальчик Гера-Георгий, потом снова мальчик – Мишенька, а за ним – доченька Дорочка – Дорина, названная в память о своей бабушке Доре Моисеевне. Все красивые, большеглазые, черноволосые. Раиса тряслась над ними, как, помнится, мама ее бедная дрожала над ней самой и двумя ее братиками. Сама став матерью, Рая Левина-Голант прошла вместе с детьми весь их путь – от яслей до школы. Вначале устроилась медсестрой в их ясельки, потом перешла на работу в детсад, чтобы вновь быть с ними рядом. Пришло время ребятам получать школьное образование, и мама-Рая устраивается медработником в школу, где учатся ее маленькие Голанты, – в Осиповичскую среднюю школу №2. Которую ее ребята один за другим благополучно – а Дорина даже с похвальной грамотой – оканчивают, обнаруживая разнообразные таланты и пользуясь дружеским расположением своих товарищей.

ГИБЕЛЬ ПЕРВЕНЦА

Наступил момент, и дети Раисы и Якова вышли в самостоятельное плавание по бурному морю жизни. Сыновья, как и положено мужчинам, пошли в армию с интервалом в полтора года. Оба служили в одной и той же ракетной части на Украине, потом пошли работать. Дочь Дорина поступила в химико-технологический институт имени Ленсовета в Ленинграде. Как-то, будучи в гостях у сестры брат Миша познакомился с ее подружкой Анечкой и влюбился в нее. Вскоре они поженились, и Михаил тоже переехал в город на Неве. С родителями в Осиповичах остался их старший сын, их первенец Гера. Высокий черноусый красавец, душа компании, прекрасно игравший на гитаре – он был всеобщим любимцем.

И тут пришла огромная черная беда, разбившая сердце Раисы на всю оставшуюся жизнь. Отдыхая с друзьями на берегу Осиповичского водохранилища, Гера решил искупаться, поплыл вдаль и вдруг на глазах у множества людей стал тонуть. Друзья вытащили его из воды, но спасти 30-летнего парня уже не удалось...

Жизнь в Осиповичах потеряла для Раисы и Якова всякий смысл, и вскоре они переехали к детям в Ленинград, тем более, что Михаил с Аней, дочерью и только что родившимся маленьким Георгием-Герой собрались уезжать в Израиль. Они оставили свою квартиру родителям, и Раиса успела еще три года поработать в Петербурге медсестрой в неотложке.

Их дочь Дорина вышла замуж за хорошего осиповичского парня, художника Олега Куценко, у них родился сын Женя, и в начале 90-х они уехали на постоянное место жительства в Германию.

А в 1994 году пустились в дальний путь на Ближний Восток и Раиса с Яковом…

ИЗРАИЛЬ, ВНУКИ, ПАМЯТЬ

Раиса и Яков Голанты. Бат-Ям, 2012 г.

Они поселились в Бат-Яме на съемной квартире, рядом с сыном Михаилом. Яков Голант, хотя ему было уже под 70, почти сразу же пошел работать и до 82 лет трудился упаковщиком газет в типографии в Тель-Авиве.

Яков говорит, что сможет считать себя полноценным израильтянином, только тогда, когда у него будет своя собственная крыша над головой. А жить на съемной квартире, когда хозяин в любой момент может попросить тебя искать новое жилье, да еще платить за такое удовольствие большие деньги – это, считает Яков, унизительное положение для людей его поколения, переживших Вторую мировую войну. И это позор для Израиля, не способного обеспечить достойным жильем пожилых евреев, возвратившихся на свою историческую родину.

Но Раиса в этом вопросе не вполне согласна с мужем и не разделяет его пессимизма. Ей нравится Израиль, она любит страну, где евреи со всего мира могут жить спокойно, не опасаясь за свою судьбу. «Государство платит нам пособие и дает деньги на съем жилья. Нам хватает, и мы не бедствуем, – говорит она, – а уж детям и внукам жить здесь определенно лучше, чем в России или Белоруссии».

Внук Раисы Голант Евгений
с женой и дочерьми –
Даной и Лизой.
Мюнхен, 2012 г.

Весьма комфортно чувствуют себя и в Германии Дорина Голант-Куценко с мужем Олегом, а также их 32-летний сын Евгений со своей семьей. Дорина и Олег живут в одном из красивейших городов Баварии Регенсбурге. Жители города оказали большое доверие Дорине, избрав ее членом городского совета от партии зеленых. Олег Куценко – успешный и уважаемый в округе художник. Евгений, его жена Аня и две их маленькие дочери – это уже правнучки Раисы и Якова – живут в Мюнхене. Женя, да и его родители, активно участвуют в жизни местных еврейских общин. Молодого человека властно влекут к себе его еврейские корни, он глубоко интересуется иудаизмом, историей и культурой еврейского народа, выучил иврит, носит кипу. Свадьба его была под хупой, по всем еврейским правилам. Женя часто бывает в Израиле и не только потому, что здесь живут его любимая бабушка с дедушкой и дядя с кузеном Герой, но и потому, что еврейская страна духовно близка молодому человеку. Человеку, несколько поколений предков которого жили в еврейской черте оседлости Российской империи, а потом в городе с еврейским именем Осиповичи.

Наверное, это знак судьбы, что его бабушка и дедушка и теперь, в Израиле живут на улице, в названии которой есть то же еврейское имя Иосиф – на улице Йосеф Таль в Бат Яме…

Фото автора и из семейного архива Р. Голант

Местечки Могилевской области

Могилев • Антоновка • Бацевичи • Белыничи • Белынковичи • Бобруйск • Быхов • Верещаки • Глуск • Головчин • Горки • Горы • Гродзянка • Дараганово • Дашковка • Дрибин • Жиличи • Завережье • Кировск • Климовичи • Кличев • Коноховка • Костюковичи • Краснополье • Кричев • Круглое • Круча • Ленино • Любоничи • Мартиновка • Милославичи • Молятичи • Мстиславль • Напрасновка • Осиповичи • Родня • Рудковщина • Рясно • Самотевичи • Сапежинка • Свислочь • Селец • Славгород • Староселье • Сухари • Хотимск • Чаусы • Чериков • Черневка • Шамово • Шепелевичи • Шклов • Эсьмоны • Ясень •