Марк Ашкенази

ЧТО ДЕЛАТЬ, КОГДА НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ!

Сущей находкой для словоохотливых, истекающих остроумием пассажиров является женщина не первой молодости, едущая из Могилева, из дома отдыха, в Старый Быхов. Она, как это видно из разговоров, «союзная», «бараночница», т. е. член союза пищевиков. Она прибавила в весе два кило и у нее на коленях из узла торчит пучок полевых цветов. Как же не посмеяться над кило, над цветами, над бараночницами, которые «союзные» и которых мамаша «только и воспитала на какао да на обеде по звонку».

– Баранки – это вам, евреи, не шутка! Шутка ли баранки!

И действительно, не шутка и не насмешка, а зависть к человеку, к женщине – члену союза, имеющей самостоятельный, верный, постоянный заработок в 37 рублей 50 копеек!

Когда бараночница слезла, стало скучно. Пошли расспросы-сообщения о больных и умерших, о «союзных», имеющих «на жизнь в изобилии», о тех, кто плевать хотел на «союзных», способных в один день заработать все «ихнее» месячное жалованье, но почему-то не зарабатывающих этого ни в день, ни в три месяца, ни в полгода...

В этих разговорах поезд останавливается у станции Жлобин, где к каждому входящему в вокзал устремляются несколько евреев и евреек знакомого оршанского типа:

– Не заедете ли вы в гостиницу, дешево, чисто и близко, вот тут же...

Жлобин тоже узловая станция, здесь тоже много проезжающих пассажиров. Сонный служащий возвещает неизвестно для кого и для чего: «Гомель, Ленинград, Харьков – первый звонок», а евреи и еврейки при свете газового фонаря, тускнеющего от утреннего света, вглядываются в лица пассажиров, стараются припомнить, предлагали ли ему уже гостиницу, на авось предлагают и слышат сонное, сердитое:

– Подите вы к черту, жаловаться буду! Я, может быть, две ночи не спал!.. Я!..

Получив такой ответ, согнутая старуха делается вдвое меньше, бесшумными шагами движется дальше, останавливается у другого дремлющего пассажира, кривит сморщенный подбородок в улыбку, шевелит губами: «близко, дешево»...

Приходит нелепая, неотвязчивая мысль: «А что, если остаться здесь, на вокзале, ходить по очереди ко всем этим старикам и старухам, лежать на их «софках», заказывать им самоварчики. Они, может быть, перестали бы так виновато улыбаться, может быть, из их глаз исчезла бы эта собачья мольба...»

По дороге из Жлобина в Бобруйск на маленькой станции Красный Берег вижу еврейских крестьян. В холщовых рубахах белорусского покроя, они привезли на своих лошадках молочные продукты, иные подвезли на станцию свояка, деловито напоминают уезжающему о поручениях крестьянского характера.

Смотрю на них и не совсем доверяю себе. Что-то незнакомое, спокойное на загорелых лицах, в движениях, в словах.

– Кто это, крестьяне? – показываю вагонному соседу, еврею средних лет, неистощимому остряку со скучными глазами и просмоленными ногтями.

Он заканчивает свое «словцо» в стиле Менделя Маранца о кустарно-промысловых артелях. Он сапожник, член такой артели.

– Теперь хозяев нет – все хозяева, артели, коллективы. А что такое коллектив? Один еврей – один бедняк, а коллектив – много бедняков.– И тут же отвечает на вопрос: – Кем же им быть? Конечно, крестьяне, да еще какие крестьяне! Это же евреи! Вам, может быть, не нравится, а? Что такое еврей-крестьянин? Этот человек, который швырнул все свои болячки антисемитам, плюнул им в поганую морду и сказал: «Плюю я на вас»...

Скучный еврей с просмоленными пальцами вошел в такой раж, что не мог остановиться до самого Бобруйска.

– Вы, дяденька,– обращение свысока ко мне,– еще не видали, кто такой еврей и что такое еврей? Вы думаете, еврей это пхе, так себе? Так побывайте в поселках, тогда скажете.– И более спокойным тоном перечисляет имена своих земляков, вошедших в коммуну (колхоз), зачем-то поминает ядреным словом «панских собак» (белополяков), которые, по-видимому, навсегда врезались в его память...

Мое обещание познакомиться с «настоящими евреями-крестьянами» его окончательно успокаивает.

НОВАЯ ЖИЗНЬ

«Новая жизнь», «Звезда», «Серп», «Будильник»... Их много, этих новых, молодых еврейских сельскохозяйственных коллективов и поселков. Они новы и молоды не только по названиям своим, но и по возрасту, по форме хозяйства, по занятому в них людскому материалу. Самые старые из колхозов имеют от роду три-четыре года. Но это не мешает работать в них людям всех возрастов, включая стариков 50–60 лет, которые могут рассказать вам длинную историю безрадостного прошлого. Ныне прошлое скинуто со счетов, они живут настоящим, «новой жизнью». Крепко, обеими ногами стоят на земле.

Колхоз «Звезда» образовался на земле бывшего имения Станково. Здешний помещик Станкевич был более известен не по фамилии, а по прозвищу «сумасбродный пан». Многим памятны его действительно сумасбродные нрав и поведение. Изборожденное лицо старика, члена колхоза, освещается широкой улыбкой при одном воспоминании, как «сумасбродный пан» в шляпе с перьями самолично правил лошадьми, а двое лакеев в ливреях сидели сзади на зыбком выступе-сиденье. Смех сходит с лица рассказчика, когда он рассказывает о громадных злых псах, которыми пан с большим увлечением затравливал приближающихся к его усадьбе мужиков, а в особенности евреев...

Этот же старик видел и кое-что другое, перед чем проделки «сумасбродного пана» выглядят невинной забавой. Он сам происходит из местечка Койчицы. Того самого местечка, которое больше чем наполовину было вырезано Балаховической бандой.

– А как местечко это теперь?

– Оставшиеся в живых крестьянствуют. А я попал сюда, в коллектив.

У моего седого, коренастого собеседника удивительно молодые черные глаза. Они загораются, он сам молодеет, когда разговор переходит на нынешнюю его жизнь.

На вопрос о том, под силу ли ему, при его летах, такая тяжелая непривычная работа, он обиженно заявляет: во-первых, ему еще и шестидесяти нет, во-вторых, он не отстает от молодых, пускай они сами скажут, а в-третьих, что значит – легко, тяжело? А питаться воздухом легко? Нет, он не из таких, которые желают от жизни ветра, пыли и дыма. Он согласен: да, нелегко. Конечно, нелегко. Но какой же вывод? Смотреть на ветер? Нет, он на ветер смотреть не хочет.

Ветер, пыль да дым – иных слов у него нет для определения того рода занятий, которые ни «занятием», ни «определенным» называть нельзя.

Колхоз живет очень скученно. За каждой перегородкой, в маленькой комнатушке ютится семья. Но что из этого?

– Вот видите, новый дом, на 5 семей. Сами построили. И еще построим. А вот наши огороды. Что, хуже они других огородов? А вот наша рожь, вон овес. Хуже, чем у людей? Скажите, не стесняйтесь.

Сегодня выходной день. Остальные члены колхоза ушли в город. Кроме старика остались дети. В шумной игре в догонялки смяли одного мальца, взревевшего благим матом. На крик прибежала девочка лет тринадцати, проворно и умело уладила конфликт и опять скрылась.

– Вы видите эту девчонку? Так что же, вы думаете, она делает? Стряпуха – раз, нянька – два, прачка – три. Все? Нет. Она доит 5 коров, а всего у нас 24 головы.

Вышедшая со скотного двора «универсальная» худенькая девочка хочет улизнуть, зачуяв, что речь идет о ней. Старик ее останавливает и заводит с ней разговор о Рябухе, Маньке и прочих вверенных ей коровах и телках. Несколько смущенная, она отвечает, что прошла 1-ю ступень, работает с год и знает девчонок, которые доят больше ее.

Нижегородская коммуна, 1928. №188.

Местечки Могилевской области

Могилев • Антоновка • Бацевичи • Белыничи • Белынковичи • Бобруйск • Быхов • Верещаки • Глуск • Головчин • Горки • Горы • Гродзянка • Дараганово • Дашковка • Дрибин • Жиличи • Завережье • Кировск • Климовичи • Кличев • Коноховка • Костюковичи • Краснополье • Кричев • Круглое • Круча • Ленино • Любоничи • Мартиновка • Милославичи • Молятичи • Мстиславль • Напрасновка • Осиповичи • Родня • Рудковщина • Рясно • Самотевичи • Сапежинка • Свислочь • Селец • Славгород • Староселье • Сухари • Хотимск • Чаусы • Чериков • Черневка • Шамово • Шепелевичи • Шклов • Эсьмоны • Ясень •