Поиск по сайту

Иосиф Цынман

СЕКРЕТЫ ДЕДОВЫХ ХОЗЯЙСТВ

Иосиф Цынман.

Иосиф Цынман, житель Смоленска, родился в дер. Заречье Могилевской области в 1919 г. Перед Великой Отечественной войной переехал с родителями в Смоленск, где и теперь живет. Написал книги «Бабьи Яры Смоленщины» и «Поднимется ли лежачая Смоленщина?»

ДЕД ЛЕЙБА

Мама рассказывала мне, что мой прадед – Иосиф Гуревич, чье имя мне дали, был учителем в хедере. Брат прадеда – Лазарь, в середине ХIХ века попал в рекруты, был николаевским солдатом и стал морским офицером. Он более 25 лет служил на царском флоте, воевал вместе с Корниловым, Нахимовым, Новосильским, участвовал в Синопском сражении, а выйдя в отставку, при царях Николае I и Александре II дослужился до высокого поста. Отвечал за царский выезд, следил за постоялыми дворами, ямщиками и почтой. С появлением железных дорог эта служба изменилась.

Прадед Лазарь перешел в православие, женился на русской женщине. От него пошли русские Лазаревы. Измена вере предков мучила его всю жизнь, он старался искупить вину перед евреями. Построил на личные деньги в деревне Заречье, расположенной в двух километрах от Мстиславля, синагогу. Но евреи в эту синагогу не ходили, предпочитая старую развалюху. В синагоге, построенной Лазарем, мне довелось бывать с дедом еще в пятилетнем возрасте. В конце XIX века Лазарь купил своему брату Иосифу Гуревичу в той же деревне Заречье надел земли и леса. Прадед не был земледельцем, а учителем, поэтому он передал землю и лес своему старшему сыну Лейбе – моему деду по матери.

Дед срубил на новом месте небольшой дом из своего леса. Дом постепенно обрастал хозяйственными постройками. К началу Первой мировой войны дед перестроил дом для многодетной семьи. Он стал пятистенным, просторным. Дом стоял на высоком месте, на вершине подъема от реки Вихры, имел парадное крыльцо с крышей и двумя скамейками, которые вечерами не пустовали. Крыша дома была покрыта дранкой. За въездными воротами, которые вели в закрытый двор, размещался большой амбар. В нем осенью и весной веяли, сортировали зерно. Зерно хранилось в засеках вдоль стен. Сюда же для переработки свозили фасоль, гречку, горох, коноплю, рожь, пшеницу, ячмень. Овес дед не сеял, он его выменивал на семена или покупал.

За амбаром, внутри двора, был ледник. Зимой дед с детьми привозили лед с протекавшей в километре от дома чистой реки Вихры. Оттуда же в бочках привозили воду. Ледник имел два отсека для молочных и мясных продуктов, эти продукты нельзя было ставить рядом.

За ледником размещался сеновал с отделением для лошади. В этой малой конюшне были окна со ставнями, позволявшие выкидывать навоз прямо на огород. На повороте двора в крытом сарае хранился весь инвентарь: телеги, сани, хомуты. Здесь дед любил плести веревки. Потом шел сарай-погреб, куда могли завести лошадь с телегой. В моей памяти сохранилось, что дед на зиму в этот сарай запасал тысячу пудов картошки. В сарае было несколько отсеков с крышками, куда с возов сваливалась картошка. Нам детям запрещалось туда входить, внушалось, что перекрытие может рухнуть. Дальше находился коровник, в разное время то с одной, то с двумя коровами. Временами там был теленок, и мы, дети, ежедневно ходили его гладить. И, наконец, к дому примыкали птичник, кладовка для хранения муки, ведер, бидонов. Все постройки размещались так, чтобы удобно было жить и вести хозяйство.

В начале Первой мировой войны из деревни Пустынки в деревню Заречье пришла, выгнанная из дома, молодая женщина с четырехлетнем сыном Ванюшей. Звали ее Ганна Хохлова. Дед нашел ее на своем гумне. Из сострадания дал приют, а потом добился, чтобы ей выделили немного общинной земли в овраге. Напилил и перевез круглый лес и помог поставить рубленный домик с печкой. И зажила Ганна своим хозяйством.

Земля была дорогая, и, несмотря на то, что у деда была многодетная семья, три сына и шесть дочерей, Ганна просила давать ей работу. Дед для нее всегда что-нибудь находил. Ванюша, который был старше нас, «пас» меня и мою сестренку Любу.

Земли у деда сначала было много. Она примыкала к дому. Рядом был его лес. Но после революции, когда появились комитеты бедноты, возглавляемые, большей частью, лодырями, болтунами и пьяницами, которые сторонились физической работы, лес у деда отобрали. И на его земле стал селиться разный люд. Например, построил дом и поселился сапожник Кролл с семьей. Интересно, что у него было 18 детей. Пять из них умерли в раннем детстве. Потом поселилась семья Синицы, причинявшая хозяйству деда немало бед. Обосновались рядом и бедные евреи, которым дед сам дал свою землю. Часть земли отдал родной сестре Миле и ее мужу Марку Славину, которые занимались окраской домотканого полотна, тканей. В детстве я немало времени проводил в красильне с дырявой крышей. Поскольку красильщик был неграмотный, то квитанциями на сданную в крашение вещь служил кусочек сучка с несколькими засечками. Он разрезался пополам, одна половинка привязывалась к вещи, вторая предъявлялась заказчиком при получении. Если половинки сходились, то вещь отдавалась заказчику. Крашеные ткани сохли на заборе. Интересно было наблюдать, как вывешивались ткани, удивительно красивых расцветок. В красильню приезжали крестьяне из Монастырщины, Хиславичей, Шумячей, Дрибина и других мест. Ценилось качество. Краску хозяину присылали из заграницы.

Земли становилось все меньше, и дети деда стали разъезжаться. Первым уехал в Баку старший сын – Натан, впоследствии ставший нефтяником. Его связывала крепкая дружба с главным в то время нефтяником страны Кормилицыным. Потом старшая дочь Хава (у нее было двойное имя Хава-Рохл) вышла замуж за шумячского мельника Юду Маневича и уехала. К Натану в Баку уехали средний сын Борис, с детства убежденный революционер, знакомый с тюрьмами и каторгой, и моя мать Фаня, ставшая потом портнихой.

Затем неожиданно из Заречья уехала дочь деда – Берта Гуревич, отличившаяся тем, что в масленицу на приеме-карнавале брата царя в Ташкенте заняла первое место. Ее самодельное салатового цвета платье украшали пришитые фарфоровые кувшинчики со сметаной, также на платье были нашиты настоящие блины и оладьи. Брат царя и его приближенные, участники карнавала, отведали их. Брат царя поинтересовался, кто носит это платье? Берта не призналась.

Первые призы позволили ей расширить портняжное дело. Позже Берта вышла замуж за видного местного врача Михаила Граевского, рано умершего.

В 1901 году родился младший сын деда – Иосиф. Он был способный парень, учился в мстиславльской гимназии, в строительстве которой в 1911 году принимал участие мой второй дед и три его сына. Учился он вместе с соседским талантливым мальчиком Даниилом Маковским. Между детьми установилась дружба, которая перешла и к родителям. Лейба Гуревич и Павлюк Маковский, отец Даниила, тоже занимавшийся земледелием, быстро нашли общий язык. Лейба помогал Павлюку с семенным фондом, а Павлюк Лейбе – с сенокосом.

Впоследствии Иосиф Львович Гуревич стал доктором технических наук, выдающимся ученым, специалистом по первичной переработке нефти и твердых нефтепродуктов, одним из основателей Московского нефтяного института имени Губкина. В первые годы своей деятельности Иосиф Львович был личным секретарем академика Губкина. Примерно, в 1924 году Иосиф Львович привез Губкина в Заречье. Ознакомившись с геологией мстиславльской земли, Губкин высказал предположение, что в этой местности может находиться нефть. В Мстиславле нефть никто не искал, а в 200 км в Речице, нашли нефть и ее сейчас добывают. Друг детства Иосифа – Даниил Павлович Маковский стал доктором исторических наук, работал в Смоленском пединституте.

Деревня Заречье и соседний Мстиславль были в то время богатым и привлекательным местом. Здесь рос сосновый лес с обилием ягод, грибов. За орехами мы ходили на Смоленщину, находившуюся в шести километрах. Помню, что я еще дошкольником ходил за орехами со взрослыми и принес их целый мешок.

Сюда на отдых приезжали знаменитые люди из Минска и других городов, хотя дорога была тяжела. Надо было с пересадками доехать до станции Ходосы, а оттуда километров двадцать ехать с балаголой на лошадях. Помню, в Заречье приезжал еврейский поэт Изи Харик из Минска. Я, как «знаток местности», водил его в лес деда. У нас там был шалаш, где мы проводили время: он читал стихи про еврея реб Оре.

Внутреннее убранство зажиточных еврейских и не еврейских домов, а в деревне кроме евреев жили еще белорусы, русские, поляки, немцы, мало отличалось. Были большие русские печи, сени, в которых можно было разместить, начиная от кадок с водой до набитых яствами маленьких кладовок. У большинства жителей были русские бани.

В больших домах были вторые печи. В деревне во многих домах висели картины, выполненные не только красками, но и вышивкой.

В субботу евреям запрещалось работать. Если пятница заставала еврея в дороге, то он гнал лошадь, чтобы с наступлением темноты успеть добраться до дома. В пятницу в печах выпекали пшеничные халы, готовили пищу на вечернюю трапезу и субботний обед.

С наступлением шаббата хозяйка дома зажигала две свечи, это было ее привилегией, и молилась за благополучие семьи и всего дома. Это правило не нарушалось. Затем усаживались за стол. Дедушка клал перед собой две халы, прочитывал молитву и призывал близких и присутствующих гостей омыть руки, , после чего ножом резал халы. Для детей, большой честью было в этот вечер сидеть около дедушки и бабушки. Они сами решали, кому из нас сесть рядом с ними. К столу иногда приглашались почетные гости – не евреи. К встрече субботы готовили изысканные блюда. Считалось большой честью помочь бедным евреям достойно встретить праздник. Подавали гефилте фиш – фаршированную рыбу, гибротнс – жареное мясо с картофельным пюре и подливкой, а калте кугел – бульон с фрикадельками, кугл – бабку из лапши, фаршированные куриные и гусиные шейки. Готовили удивительно вкусные блюда.

Разговоры за столом велись большей частью на религиозные темы – благодарили Бога за дарованное благополучие. В субботу, в обед подавали цолнт – тушеную картошку, сутки простоявшую в печи. И в будние дни, при всей занятости работой, хозяин дома, мужчины, находили время, чтобы помолиться, поблагодарить Бога и посоветоваться с ним. Находили время, чтобы сходить в ближайшую или дальнюю синагогу. Много радостей приносила подготовка к праздникам, особенно к Песаху. Неукоснительно выполнялись все предписания: уборка помещений, выпечка мацы, смена посуды и т.д.

В праздники взрослые водили детей в амбар к Малке, расположенный рядом с синагогой. Там можно было с восточными сладостями (медовыми маковками, тейгл, лекех и др.) попить сельтерской воды и даже удавалось угоститься у Малки мороженым.

До 1929 года, последнего года дедова хозяйства, оставалось у него три десятины пашни под зерновые. Стеной стояли пшеница, рожь. Кроме того, столько же земли было под садом, пасекой, огородом. Здесь же росли фасоль, гречиха, конопля, турнепс, брюква, тыква, подсолнух и другие культуры. Из конопли дед готовил пеньку для веревок, где-то отжимал конопляное масло, которое он любил. Пасека пропала, так как на нее было много набегов. Использовали и межи, на которых собирали щавель, лекарственные травы, а то и землянику. Много внимания дед уделял семеноводству. Крестьяне окрестных и даже дальних деревень приезжали к нему за семенами огородных культур, ржи и пшеницы. Устраивал дед и небольшие выставки: показывал невиданных размеров турнепс, брюкву, тыкву, кормовую свеклу. Гордился самодельной пенькой.

Сохранилось в памяти, как сеяли, пололи, окучивали, собирали в нежаркое время, мыли, накладывали на телеги огурцы. В базарные дни дед возил продавать два воза огурцов. Когда он брал с собой меня, то угощал за помощь конфеткой, сажал около себя во время ужина.

Помню, как я вместе с Ванюшей и Ганной молотили и выбирали фасоль. Собрали восемь мешков, один мешок за работу Ганна на телеге отвезла себе.

Деду в сельхозработах помогали мои тетки, их мужья, дядьки, внуки. В страду они приезжали из Смоленска, Москвы, Баку, Ташкента. Трудились много, но работа облегчалась смехом и шутками.

О еде никто не думал. Ее было в изобилии. Перед приездом гостей, по почте приходили бочонки с сельдью, ящики с сухофруктами, специями, ценными вещами, а то и с картинами. Из деревни по почте ответно пересылались сухие грибы, сливочное масло, мед и другие продукты. В это время с дедушкой и бабушкой постоянно жили только их младшая дочь Ева да Ванюша Хохлов, у которого умерла мать, и он жил на два дома.

1930 год, когда коллективизация в деревне вошла в полную силу, был последним годом жизни деда. Началось раскулачивание и изгнание зажиточных крестьян из деревни. Моего деда за то, что у него были помощники Ганна и Ванюша Хохловы, объявили эксплуататором. Ваня Хохлов незадолго до этих событий уехал в Минск. Его биография позволила ему служить в органах госбезопасности. Бросив все свои дела, он приехал в деревню. Из кобуры достал пистолет и, заходя в кабинеты и дома разных начальников, предупреждал: «Кто тронет моего деда Лейбу, застрелю!» Подействовало. Выселили многих соседей: евреев, русских, а деда не трогали.

В деревне обобществили скот, забрали хомуты, сбрую, веревки – то что было на виду. Закрытый двор деда переделали под общий коровник, и согнали туда всех коров. Трудно было жить в доме деда. Во дворе мычали голодные, недоенные коровы. Но это было еще полбеды. Кто-то из руководителей запряг выращенного дедом любимца – коня Ваську. Увидев, что конь мокрый, «в мыле», бежит в гору, дед вошел в дом, схватился за сердце и сказал бабушке: «Сейчас Васька сдохнет». Но лошадь долго жила, а еще не старый дед в тот же день скончался. Через месяц умерла и бабушка. В опустевший дом приехала старшая дочь Хава с кучей детей. Муж ее держал водяную мельницу в Шумячах. Спасаясь от преследований и раскулачивания, они приехали в дом деда и стали колхозниками. Их мельница в Шумячах была разрушена. Связь других детей с родным домом оборвалась.

Наступил 1933 год. Сталинская администрация отбирала за бесценок последний хлеб у крестьян, продавая его за границу. Перевозка стоила дороже зерна. Издали закон от 7 августа: за сбор колосков на убранном поле приговаривались к сроку до 10 лет. Так выполнялись планы по заполнению ГУЛАГов. Председатели колхозов организовывали «красные обозы» с хлебом. С красными плакатами увозили последнее, часто семенное зерно.

В стычке с председателем колхоза за мешок зерна прямо на поле умер от разрыва сердца муж моей тетки Юда Маневич. Его сыновья Натан, Исай, Борис, разбрелись по свету. Остался только младший Миша. В оккупацию местные прихвостни-полицаи и украинские националисты сожгли хозяйство деда. Мою тетку Хаву и моего двоюродного брата пятнадцатилетнего Мишу Маневича убили. Один из сыновей Хавы погиб в годы войны в действующей армии, остальные получили тяжелые ранения и умерли вскоре после войны. Уцелела стоявшая на отшибе баня и огромная липа, потому что она не была занесена на топографические карты.

От большой дружной дедовой семьи остались осколки. Преданный делу партии Борис Львович Гуревич последние годы жизни провел в заключении, как политический преступник. Его «сдал» сосед, которому он сказал, что фашисты могут взять Москву. Утешает лишь то, что его перед смертью реабилитировали.

Из трех сыновей тети Лизы – младший Яша сгорел в Сталинграде в танке, а старшие – инвалиды-участники войны, покинули Баку, уехали в Америку, где закончили жизнь. Главным инженером строительства красивейшего моста через Каму в Перми был Матвей Юрьевич Маневич, мой уцелевший двоюродный брат. Там же живут его дети.

Я часто думаю, что главный секрет хозяйства деда Лейбы – это умение жить в согласии с природой, людьми и религией, в неустанном труде. Похоже, утратили мы этот секрет. Сможем ли открыть заново?

На фото 1927 г. в дер. Заречье: мужчина слева – мой дедушка Лейба Иосифович Гуревич (умер в 1930 г.), рядом с ним его жена – моя бабушка Миня. Слева от дедушки стоит мой двоюродный брат – Гуревич Юдель Владимирович, который перед войной уехал с родителями в Баку, в войну был тяжело ранен, после войны уехал в США. На коленях у дедушки сидит мой двоюродный брат Яков Владимирович Гуревич (до войны он жил в Баку, был чемпионом Азербайджана по боксу. В 1942 г. закончил Майкопское танковое училище, сгорел в танке во время Сталинградской битвы). На коленях у бабушки Мини сидит Белла Владимировна Брагинская (Гуревич). Ее отец работал в 1939 г. в рыбном тресте, все его товарищи по работе были арестованы и он также ждал ареста, не спал ночами. И когда ночью в соседнюю квартиру с поезда вернулись соседи, услышав на лестнице шум, он подумал, что пришли его арестовать, выбросился с балкона четвертого этажа и погиб. Брат ее отца – Владимира Брагинского – Эдуард Брагинский, жил в Москве, был известным киносценаристом. Справа от бабушки стоит мой двоюродный брат – Гуревич Борис Владимирович 1919 г.р., участник Великой Отечественной войны, был тяжело ранен, уехал в США.

ДЕД МОИСЕЙ

Мой дед по отцу, Моисей, жил в городе Мстиславле. Евреи, белорусы, русские и поляки, жившие в городе и по окрестным многочисленным, густонаселенным деревням, собрали деньги и возвели в центре города православный храм, католический костел и двухэтажную синагогу. Церквей и синагог в городе и деревнях было много. Сооружались эти здания из местного красного кирпича заводов Бенциона, Красика и Ратнера. На каждом кирпиче было клеймо изготовителя. Из него строились также лучшие здания в городе, например, мужская и женская гимназии.

Окраины города имели названия «Подол», «Фердштат». Многие не еврейские жители города и деревень понимали и говорили на идиш. Местность отличалась многолетним спокойствием, мирным сожительством. Убийство пришлыми бандитами семьи Цорфас воспринималось как непостижимое для ума событие.

Единственное в городе кладбище, на котором я был тридцать лет назад, в то время было поделено на три части. В дальней его половине хоронили евреев. Ближняя половина была разделена на православную и католическую части. Все умершие находили себе покой на одном кладбище, вандализма не было. Теперь границы кладбища изменились, так как живущих в смешанных семьях евреев Мстиславля можно сосчитать по пальцам.

Дом моего деда Моисея находился далеко от центра города в небольшом проезде, рядом была, как помню, небольшая бедная синагога. В ней молились пожилые люди, которым трудно было добираться до центральной большой синагоги.

В отличие от деревенского деда Лейбы, дом деда Моисея был покрыт железом, окрашенным в зеленый цвет. Двор был открытым с плохим забором, за домом – небольшой сарай, в котором размещалась жестяная и кровельная мастерская. В ней работал дед с тремя своими сыновьями. У деда Моисея были лошадь, телега, сани, была домашняя птица. Кормили деда и семью жестяное дело, мастерство и высокая производительность труда, которая достигалась наличием простейших машин.

Артель деда брала подряды на кровельные и жестяные работы при постройке церквей, помещичьих усадеб, дворцов, домов богатеев по всей округе. Когда таких работ не было, то мастерская принимала заказы на изготовление железных печек-времянок, самоварных труб, лудили котлы и посуду – отсюда и наша фамилия Цынман (лудильщик).

Как работали мой дед и его сыновья в Мстиславле до революции? Приведу лишь один пример.

В 1910 году население города Мстиславля обратилось к могилевскому губернатору с просьбой построить гимназию. Уже через год из Петербурга с чертежами будущей гимназии приехал посланец – производитель работ. Он назначил одного местного руководителя для ведения технадзора, а также бухгалтером и кассиром. Затем объявили торги на право строительства, согласно смете выделенных средств.

В течение недели со всей округи съехались подрядчики. В первый день торгов пришли землекопы. Прораб-петербуржец предупредил кандидатов взять подряд о сроках выполнения работ, условиях передачи готовой работы каменщикам, штрафах за невыполнение обязательств. Он же установил начальную цену для торгов. Причем разговора о тачках, гужевом транспорте, лопатах и речи не было.

Начались торги. Первый подрядчик скинул... другой... третий – еще больше. Наконец, подряд был сдан с экономией 400 рублей золотом. По тем временам это были большие деньги.

На следующий день пришли каменщики. Им объяснили, что требуется кладка фундамента, стен, облицовка из будниковского цветного кирпича, кладка дымоходов и т.д. Не было разговоров о доставке кирпича, вяжущих материалов, закладных частей. Это было заботой тех, кто брал подряд. И здесь посланец из Петербурга сэкономил несколько сот рублей. Таким же образом были даны подряды на плотницкие, столярные, отделочные и другие работы.

В день, когда брался подряд на кровельные и жестяные работы, на торги подрядчиков пошел мой дед с тремя сыновьями. Объяснили, какой должна быть кровля, окрашенная в зеленый цвет, подоконные листы, водосточные трубы, голландские и ультермарковские печи и т.д. По рассказам отца на торгах были не только местные специалисты, но и приезжие, из Рославля, Монастырщины, Кричева, Хиславичей. Подряд достался моему деду с его сыновьями, которые были большими мастерами своего дела. После этого петербуржец уехал.

Я не помню суммы подряда, и сколько рублей золотом дед уступил производителю работ, но его победа на торгах вызвала уважение жителей города.

Когда дед и его сыновья разобрались, что им нужно для работы, они в свою очередь объявили торги для торговцев, купцов и маклеров на доставку нужных материалов. Определили сроки доставки, рассчитали, сколько нужно пудов черной и оцинкованной жести, какой толщины, какие требуются гвозди, металлические полосы, какая нужна краска, олифа, какие печные приборы. И за доставку всего заказанного дед предложил определенную сумму. Начались торги. Тут и деду удалось сколько-то сэкономить. А потом в назначенные сроки на телегах привезли материалы из Смоленска, Кричева, Могилева и других мест.

Гимназия была построена в срок. Сэкономленные на подрядах деньги пошли на дополнительное оснащение гимназии незапланированным ранее оборудованием, на оплату налогов, благотворительные цели: содержание богаделен, ремонт церквей и синагоги, на помощь бедным. В этой благотворительности участвовали и те, кто удачно взял подряд. Тратить деньги на подобные цели считалось большой честью.

В то время не было никаких строительных объединений, СУ и СМУ и таких бухгалтерий как сейчас. Подрядом строились и «великие стройки» тех времен. Такой пример: в 1884 году смоленский губернатор обратился в Министерство внутренних дел России с ходатайством о строительстве железной дороги «Вязьма – Ржев».

К 1886 году уже был готов проект, и Кабинет Министров принял решение приступить к строительству Ржево-Вяземской железной дороги. Два года ушло на строительство, и в конце 1888 года по железной дороге началось движение поездов. Когда я смотрю смоленский театр – лучшее сооружение на Смоленщине за годы Советской власти, я всегда понимаю, что в дореволюционной России на затраченные на него деньги можно было построить три театра. Доказательством этому служат, некогда великолепные, а теперь запущенные архитектурные памятники, созданные Шереметевыми в Высоком, сооружения в Алексине, Дугино, Хмелите и многих других местах. Что и говорить, умели наши деды дешево и хорошо строить, растить хлеб и такие культуры как фасоль, коноплю, гречиху и многие другие, о которых на Смоленщине уже давно забыли. После НЭПа во время коллективизации нарушился нормальный ритм жизни наших дедов и отцов, начался разброд.

В Первую мировую войну моего отца и его брата Орлика забрали в армию. При отступлении русской армии отца ранило. С ранениями возвратился с войны и его брат. В первые годы Советской власти, когда строительство подрядным методом стало разваливаться и появились строительные конторы, очень сложно стало находить работу, добывать материалы и даже при большом мастерстве семья Цынманов не могла свести концы с концами. После банкротства старший и младший сыновья подались в Смоленск, а средний уехал с молодой женой в Ленинград. Вскоре в Смоленск приехали дед Моисей и бабушка. К большому городу привыкнуть они не могли и вскоре умерли.

Работы по специальности в Смоленске братьям хватило на всю жизнь.

Массовые кровавые расправы над мстиславльскими евреями начались 15 октября 1941 года, когда сюда прибыл карательный отряд под руководством фельдфебеля Краузе, состоявший из украинских националистов. К ним добавились местные фашистские прихвостни-полицаи.

Гитлеровцы истребили свыше трех тысяч граждан Мстиславля. Убивали их в Кагальном и Лешенском рвах. Среди расстрелянных были сотни евреев-беженцев, не успевших уйти или искавших спасение в районных городках и деревнях. Эта же участь постигла евреев, живших в деревнях района: Заречье, Шамово, Парадино, Печковка и других. Евреев строили в колонны и вели к местам расстрела.

Из Мстиславля карательный отряд бандитов начал свой кровавый поход уничтожения евреев в соседние районы Смоленщины. В те дни погибли мои родственники: мать и сын Маневичи, Двося Лившиц, студентка Смоленского мединститута, ее отец Айзик и мать Хася. Погибли Тубины, Родины, Кроллы, Соркины. Всех не перечислить. Не знаю, живут ли сейчас в Заречье Шелохвосты, Кнорозы, Синицы, Брезгуны – спутники моего детства. Когда я посетил свою деревню Заречье, я решил сходить на место расстрела и могилы зареченских евреев. Шедшие навстречу люди убедили меня вернуться, объяснив, что местные мерзавцы у деревянного памятника сожгли памятную доску с фамилиями убитых.

Самые старые жители в Мстиславле, Заречье знают, кто в их городе или деревне жил до войны, молодежь не знает.

ВОЙНУ ВСПОМИНАЕТ Е. МУРАВЬЕВ

Мстиславль в нашей деревне Конюхово называли просто Городом. «Ходил ли ты в город?», «Ездил ли в город на базар?» – так обычно спрашивали друг друга селяне. Этот древний городок-крепость на холмах, поднимающийся от реки Вихры, действительно славился базарами. Да и сейчас бывает, многие идут сюда за десятки километров. Говорят, и мясо, и масло здесь можно купить дешевле, да и поросятами обзавестись...

Мне на всю жизнь запомнился день 22 июня 1941 года. Родителя взяли меня, тринадцатилетнего мальчишку, с собой в Мстиславль. Приехали мы на телеге – всего-то 8 километров по хиславичскому большаку. Деревня наша относилась к Хиславичскому району. Базарная площадь была полна людей, уставлена телегами. Продавали здесь буквально все: коров, свиней, овечек, кур, горшки, ведра, сапоги, всякую всячину...

Пока отец распрягал лошадь, мама уже отправилась в стоявший рядом магазин покупать хустку (платок).

А площадь шумела многоголосо. И вдруг умолкла. Из радиотарелки, висевшей на высоком столбе, раздались сигналы о «важном известии». Ошеломленный, но почему-то не испуганный народ (видимо, не сразу до всех дошел смысл вести о страшной беде) услышал речь Вячеслава Михайловича Молотова. Война!

Крестьяне сразу же стали запрягать лошадей и разъезжаться... Площадь пустела на глазах.

Вечером в деревне творилось что-то необычное, звуки слились в невообразимое месиво. Навзрыд играла гармошка, кто-то пытался петь, голосили бабы, пьяные мужики бодро шумели («Ужо мы немца разобьем», – это, видимо, был отголосок концовки молотовской речи: «Наше дело правое. Победа будет за нами»). Как волки, но куда страшнее, выли собаки...

...С Мстиславлем многое было связано и в нашей дальнейшей жизни. Помнится один из дней в начале ноября того же сорок первого. Так мне сейчас, более полувека спустя, кажется. Было холодно, легкий морозец прихватил лужицы, кружились в воздухе редкие снежинки. Мать, уходя в город, прихватила меня с собой, как живую душу, чтобы не быть одной. Был предлог навестить мою двоюродную сестру Анну, которая с семьей жила в Мстиславле. За костелом, недалеко от рва, у нее был домишко. Посидели, поговорили, попили чая и собрались уходить восвояси. Анна взяла два ведра и коромысло, намереваясь дойти до колодца, который был не так далеко. Как это обычно бывает в деревнях и небольших городах, колодцы служат местом встречи, «которое изменить нельзя». Тут узнаются все уличные новости, завязываются знакомства...

И вот мы подошли к колодцу. Там, действительно, группа женщин обсуждала свои проблемы. Речь была на удивительном языке – смеси русского, белорусского, польского, украинского... И даже еврейские словечки проскакивали.

Мстиславль такой городок, в котором жили люди самых разных национальностей. Жили в мире и дружбе, никого не обижая. Соседки звали мою двоюродную сестру Ганной. Они оживленно ее приветствовали и сразу же сообщили: «Сегодня расстреливают евреев». Говорили сочувственно.

Пока Анна набирала воду, из-за поворота дороги появилась колонна. Мы все замерли. Впереди шли два немца с автоматами, за ними – несколько полицейских с белыми повязками на рукавах. За ними шли люди, которых вели на казнь. Никто не плакал, не кричал. Слышны были лишь повелительные голоса немцев: «Шнеллер, шнеллер!» («Быстрее, быстрее!»). Но люди в колонне не торопились – кто будет спешить на смерть?!

Запомнилась мне пара: юноша и девушка, то ли брат с сестрой, то ли жених с невестой. Они шагали обнявшись, не склоняя голов. Можно даже сказать, гордо. Группу старушек, которые, очевидно, не могли сами передвигаться, везли на телеге. Проезжая мимо женщин, стоявших у колодца, они громко сказали: «Прощайте, бабыньки. Везут уже нас...». «Прощайте», – отвечали русские, белорусские женщины. И тут у них прорвались слезы... Сколько лет жили соседями, встречались, дружили...

В колонне большинство было женщин и детей. Из мужчин – только седобородые старики. Как их казнили, мы не видели, поскольку эта печальная процессия последовала дальше. Слышали только, примерно через полчаса, беспорядочную стрельбу. Потом узнали: фашисты беспощадно расстреляли сотни евреев в тот день.

Литературная запись Владимира Иванова

Местечки Могилевской области

Могилев • Антоновка • Бацевичи • Белыничи • Белынковичи • Бобруйск • Быхов • Верещаки • Глуск • Головчин • Горки • Горы • Гродзянка • Дараганово • Дашковка • Дрибин • Жиличи • Завережье • Кировск • Климовичи • Кличев • Коноховка • Костюковичи • Краснополье • Кричев • Круглое • Круча • Ленино • Любоничи • Мартиновка • Милославичи • Молятичи • Мстиславль • Напрасновка • Осиповичи • Родня • Рудковщина • Рясно • Самотевичи • Сапежинка • Свислочь • Селец • Славгород • Староселье • Сухари • Хотимск • Чаусы • Чериков • Черневка • Шамово • Шепелевичи • Шклов • Эсьмоны • Ясень •

Главная

Новые публикации

Контакты

Фотоальбом

Карта сайта

Витебская область

Могилевская область

Минская область

Гомельская область