Поиск по сайту

Шмуел Минькин

СЕМЬЯ ГОРЛОВСКИХ

Кто не знает свое прошлое, у того нет будущего.

Верхний ряд слева направо: тетя Дина – жена Гриши, дядя Лева, тетя Пая, дядя Володя, тетя Маня – жена Соломона.
Нижний ряд слева: дядя Гриша, дядя Мора, дядя Соломон.

Мама (1901-1957) родилась в местечке Татарск Смоленской губернии. Отец ее Горловский Шмуел (1873-1909) (имя мне дали в его память), был кузнецом и умер в 1909 году, когда моей маме было восемь лет, а младшей дочке тете Пае, было два года. У моей бабушки Двейры на руках осталось восемь маленьких детей, без всяких средств. Старшей дочке тете Сорке было двенадцать лет.

Баба Двейра.
Местечко Татарск Смоленская обл.
1937 г.

Помогала община, но главная ее помощь, заключалась в том, чтобы мальчики посещали хедер (каждый мальчик должен был окончить четыре класса). Оплачивали учителя, книги тетради, иногда давали деньги на ботинки. Жить на помощь общины и родственников с такой оравой было невозможно. У бабы Двейры мальчиков было пятеро. Они были одной из беднейших семей в местечке, жили впроголодь, а к весне пухли от голода. Девочки и мальчики дошкольники всю зиму сидели на печке, и у них была пара рваных ботинок выйти во двор в туалет.

Все воспитание детей, было: проклятие, подзатыльник, оплеуха, затрещина, а какие выросли люди. Дружные, добрые, высокие, красивые, трудолюбивые, и заботливые. Когда в 1937 году баба Двейра заболела, все четыре сына из Ленинграда, мама и Сорка примчались в Татарск.

Мама рассказывала, что с восьми лет она начала зарабатывать свой хлеб, она посла хозяйских гусей, за что утром ей давали кусок хлеба, а вечером, когда гусей загоняли в сарай, сажали с хозяевами обедать. Зимой ее отдали на обучение к одной женщине, где она должна была весь день расчесывать шерсть, скусить перо и нянчить грудного ребенка. За это вечером ее обучали буквам на идиш, читать и писать. Русский она выучила самостоятельно.

Баба Двейра была властная и гордая женщина, все местечко, знало, что дети сидят голодные, но подати отказывалась принимать. Когда ей говорили, могли бы твои дети походить по домам и попросить милостыню, то она отвечала:

– Лучше я и мои дети сдохнем от голода, но никто с торбой ходить не будет, стоит только начать, так всю жизнь, с торбой ходить будешь.

Баба Двейра была родом из семьи потомственных кузнецов, и конфликтовала со своим отцом Мошей, который не любил моего деда Шмуела, так как по его понятию он был бездельник, и что он мог хорошо делать, это только делать детей.

Про деда Мошу (1843-1922), мама рассказывала интересные истории, он был невысокого роста, как в высоту так в ширину, и обладал исключительной силой, он гнул между пальцами медные пятаки, царской чеканки, и разгибал подковы. Он пользовался большой популярностью в округе, и к нему ходили за советами, больше, чем к местечковому ребе. Благотворительность он не любил, считал, что люди, которые живут за счет помощи, привыкают к ней, и не хотят работать.

Когда начинался сезон, Моше нанимал себе в кузню молотобойца, который должен был махать молотом двадцать пять фунтов, с рассвета до заката. Для этого он подыскивал молодых здоровых мужиков, и приводил домой. Жена наливала миску борща, и миску каши, а Моше сидел и смотрел, как мужик кушает. Он говорил:

– Если работник ест быстро и много, значит, будет хорошо работать, если ковыряется в миске, то так будет работать.

Был с Мошей такой случай, поехал он как-то зимой по деревням собирать долги, нагрузил сани зерном, и поехал домой, наступил вечер, стало темно, поднялась метель, не видно ни зги. Он сбился с дороги, попробовал искать дорогу – бесполезно. Мороз крепчал. Тогда Моше распряг коня, привязал к саням, бросил коню сена, а сам укутался в тулуп и сел на мешки. Когда почувствовал, что замерзает, он сбросил тулуп, и стал разгружать и нагружать сани, разогревшись, садился отдыхать, почувствовав, что замерзает, начинал тягать мешки. Так он всю ночь ворочал он мешки, а когда стало светло, нашел дорогу, и приехал домой. Дома всю ночь не спали, и передумали, уже черт знает что.

Во время революции в 1918 году Моше было около семидесяти пяти, и жил в доме вдвоем со своей женой. Банда, орудовавшая, в тех местах решила ограбить Мошу. Один из бандитов, который вхож был в дом кузнеца, рассказывал в банде, что у него серебряная посуда, и должно быть золотишко (в действительности у них был серебряный набор ложек и вилок) и что в доме живут два старика. Этот бандит пришел вечером и попросился у Моше на ночлег, он был немного выпивши. Старики пустили, дали поужинать, вел бандит себя нагло, попросил, чтоб ему налили, Моше налил ему стакан.

У бандита было задание ночью, когда уснут, убить стариков и открыть банде двери, но после выпитого стакана его развезло совсем, и он преждевременно разыгрался. Он вытащил пистолет, стал угрожать старикам. Старики испугались, Моше на идиш сказал жене, чтобы та бежала звать соседей. Она хотела выскочить из дома, бандит, приказал, вернуться, поставил, стариков к стене и стал угрожать и размахивать пистолетом перед носом. Моше изловчился, схватил левой рукой пистолет, а правой, кулаком закатил бандиту в лоб, так, что пока оглушенный бандит копошился в углу комнаты, жена выскочила из дома, и пошла, стучаться в дома соседей.

Прибежавшие соседи, избили бандита, до полусмерти, а Моше стоял и держал пистолет за ствол, и не мог разжать руку, пришлось бить палкой по руке, чтобы забрать у него пистолет.

Соседи видели, как по улице мимо Мошеного дома проехали две телеги с людьми. Это были бандиты, которые, увидев, что в доме горят огни, и около дома много народа, проехали мимо.

Дядя Мора.

Дядя Мора (1898-1943) старший сын бабы Двейры Море пошел работать в двенадцать лет, за год до бармицвы (становление мужчиной), к своему деду Моше в кузнецу. Он сидел на мехах, раздувал угли, или занимался мелкими слесарными работами. Дед ему платил пять рублей в месяц. Это были большие деньги, так как буханка хлеба стоила две копейки, и это было хорошее подспорье для семьи. Дядя Мора, как старший брат, взвалил на себя обязанность поднять на ноги всю семью, и женился, когда ему было за сорок, после того, как женился младший брат дядя Лева.

Если до революции моя бабушка была одной из беднейших в местечке. То после революции, когда дети подросли, и все начали работать на один котел, особенно в период НЭПА. Четыре брата (кроме младшего дяди Левы) работали кузнецами, все высокие, здоровые. К 1928 году, они построили новый дом, два больших сарая, у них было четыре коровы, два подтелка, две лошади, две кузни.

До бабы Двейры доходили слухи, что ее хотят раскулачить. Она выходила из себя, злилась и проклинала весь сельский совет и советскую власть. Когда комиссия из сельсовета пришла раскулачивать, баба Двейра стала с топором у порога, и сказала:

– Кто перешагнет порог, отрублю голову.

Она кричала:

– Когда до революции я была самая бедная в местечке, когда я с детьми пухла от голода, Вы, не приходили, а теперь, когда мои хлопцы выросли, работают, как лошади, вы пришли раскулачивать. Что я держу батраков?

Перед домом собралась толпа, комиссии было неудобно слушать справедливые крики, соседи стадии заступаться. Члены комиссии знали каждую семью в местечке, потоптались на крыльце, но зайти в дом не решились.

Баба Двейра понимала, что власти на этом не остановятся. Везде шло массовое раскулачивание, крепких хозяйств. Тогда она распродала все, оставив дом, сарай, корову и кузню, дядя Мора и тетя Пая остались с ней в Татарске, а Соломон, Гриша, Володя и Лева уехали в Ленинград.

К тому времени тетя Сорка вышла замуж и жила в Монастырщине, а мама вышла замуж и жила в Мстиславле.

Дядя Мора был человеком добрым и безотказным, старался всем помочь, особенно он помогал своим меньшим братьям сестрам, иногда приезжал к нам, и всегда что-нибудь привозил: мед, сухой сыр (гомолки), а однажды привез целый мешок гречки.

После смерти бабы Двейры он уехал в Ленинград и там женился. В армию дядю Мору призвали в сентябре 1941 г. ему было около сорока пяти, его определили в комендантскую роту. В конце 1943 года, ему приказали конвоировать одного дезертира. По дороге, разговорившись, оказалось, что дезертир еврей. Он стал просить на идиш, чтобы дядя дал ему возможность бежать, и что у него жена и трое маленьких детей, и стал плакать, что его расстреляют и дети останутся сиротами.

Дядя Мора его отпустил, выстрелил три раза в воздух, пришел и доложил, что арестованный сбежал. Через некоторое время дезертира снова поймали, и когда ему предъявили обвинение за дезертирство и побег из-под стражи, он заявил, что из-под стражи не убегал, а его отпустил конвоир. Полевой суд, признал дядю Мору виновным, и направили в штрафную роту, где он и погиб. Дядя Мора, который всю жизнь делал добро людям, погиб из-за своей доброты. Его дочка Верочка (Двейра) в настоящее время живёт в Москве.

Дядя Соломон.

Дядя Соломон, (1902-1959) четвертый ребенок бабы Двейры, высокий, лысый, на первый взгляд не привлекательный, молчаливый, но душевный и добрый, приехав в Ленинград, устроился на завод слесарем ремонтником, женился. Жил в комнате восемнадцать метров, в коммунальной квартире на седьмом этаже. Воевал на Ленинградском фронте, был ранен, после ранения правая нога была короче на шесть сантиметров, носил специальную обувь на высоком каблуке. Его жена тетя Маня умерла от голода во время блокады, Детей, Мотика и Симу вывезли с детским домом.

Дядя Соломон остался, один жив из пяти братьев. После войны нашел детей, вернулся в Ленинград. Женился, на коренной ленинградце тёте Фриде, которая пережила блокаду вместе с сыном, от первого до последнего дня. Жил в Ленинграде, умер в 1959 году, Мотик живет в Ленинграде, Сима в Минске.

Дядя Гриша (1903-1942) пятый ребенок, красавец мужчина, жил в Павловске под Ленинградом в деревянном доме на втором этаже, он работал дома от какой-то артели, у него была маленькая комнатка, где стояла трикотажная машина, на которой он работал. Родственники, приезжавшие в Ленинград, останавливались у дяди Гриши в Павловске. Его жена, тетя Дина, гостеприимный и прекрасный человек, вместе с дядей Гришей любили принимать гостей.

Когда началась война, дядя устроился на военный завод слесарем и получил брань, было решено завод эвакуировать, тетя Дина с детьми переселились в бараки при заводе, чтобы выехать вместе с заводом. День и ночь грузили оборудование в ж. д. составы рабочие и их жены. Когда погрузка была закончена, выехать уже было невозможно, немцы перерезали железнодорожные пути, начали устанавливать оборудование на прежние места.

В 1941 году была суровая зима, от голода и холода дядя Гриша сошел с ума, у него начались кровавые поносы, он бил стекла в бараке и творил черт знает что, он буйствовал две недели и умер. Тетя Дина завернула его в одеяло, дотащила до ограды кладбища, тащить дальше не было сил. С санками вернулась в барак. Детей Иду и Самуила вывезли отдельно, Тетя Дина не помнит, как она оказалась в Куйбышеве на Волге. Целый год она искала своих детей.

В конце 1944 года тетя Дина, с детьми вернулась в Ленинград, дом в Павловске сгорел, ей в Ленинграде, выделил временно кухню четыре метра в коммунальной квартире. В этой комнате размещалась кровать и тумбочка. Так они в этой комнате временно прожили десять лет. Сын Самуил уже стал юношей, дочке Иде двадцать лет, а они всё продолжали спать вольтом, втроём в одной кровати. На предприятии, где работала тётя Дина, она все время стояла в очереди на получение жилья первая. Но, когда распределяли жильё, её, постоянно отодвигали, всё время находились более нуждающиеся.

Тётя Дина ходила по городу Ленинграду, заглядывала в окна, видела просторные, уютные, меблированные комнаты, красивые абажуры, на окнах дорогие шторы, и думала, что она наверно ни когда не доживёт, что у неё, когда ни будь, будет комнатка, чтобы поставить три кровати.

В 1954 году были выборы в Верховный Совет СССР. Тётя Дина заявила, что она голосовать не пойдёт. Раз государству я и мои дети не нужны, раз оно не может мне выделить комнату, чтобы я не спала вместе со своими детьми, то такое государство мне не нужно.

В шесть часов вечера пришли представители с избирательного участка предупредить тётю Дину, что она забыла придти проголосовать. Она заявила:

– Я голосовать не забыла, я принципиально не пойду голосовать. Вот видите, в каких условиях я живу.

Через час пришёл председатель с членом избирательного участка, стали уговаривать и стыдить тётю Дину, за то, что отказывается пойти проголосовать. Они говорили, что нельзя смешивать государственное мероприятие, с личными интересами, что есть люди, которые живут в ещё худших условиях, в сырых подвалах, и вообще на улице, однако уже проголосовали. Они предупредили тётю Дину, что этот её поступок может ей дорого обойтись. Тётя Дина идти, на отрез отказалась.

В десять часов вечера в комнату тёти Дины вошёл председатель райисполкома. Он осмотрел комнату, и сказал:

– Идите, проголосуйте, завтра я дам вам ключи от комнаты.

– Вы, меня обманите, уже десять лет мне обещают. Давайте, ключи сейчас. Председатель повторил выше сказанное, повернулся и ушел.

За десять минут до закрытия избирательного участка, тетя Дина пошла, проголосовала, подумав: «Не проголосуешь, потом беды не оберешься». Ещё свежи были в памяти сталинские времена, будет не до квартиры. На следующий день, тетя Дина решила пойти в райисполком, просто символически, она твёрдо знала, что если председатель пообещал, то «обещанное три года ждут» это ещё может быть, долго придётся побегать.

Когда подошла её очередь, тётя Дина вошла в кабинет. Председатель поднял на неё глаза, вытащил ящик стола, вынул ключи и передал их тёте Дине, на комнату шестнадцать метров. Тётя Дина взяла ключи, и тут же упала в обморок. На неё прыскали водой, усадили на диван, который стоял в кабинете.

Когда тётя Дина пришла в себя, держа в руках ключи, она подхватилась, поблагодарила присутствующих и помчалась к дяде Соломону. Вместе с дядей побежали в магазин, купили новый замок, для коммунальной квартиры. Наняли человека, и поставили новый замок.

В настоящее время Дина, и сын Самуил с семьёй проживают в Афуле, Израиль.

Дядя Володя.

Дядя Володя (1904-1943) шестой ребенок, так же, как и Гриша жил в Павловске, и работал на трикотажной машине, которая стояла на башне его дома. На первом этаже у него была большая комната двадцать метров.

Осенью 1935 г. мама очень болела, она поехала в Ленинград лечиться и взяла меня с собой. Те дни, когда мы оставались в Павловске, дядя Володя забирал меня к себе, и, зная, что я люблю сладкое, покупал мне ромовые бабки шоколадные конфеты и пирожные. Утром, когда я уходил к дяде Грише, где ночевала мама (они жили недалеко друг от друга), дядя Володя давал мне рубль на карманные расходы. Он просил маму, чтобы она оставила меня жить у него в Ленинграде. Он покупал мне дорогие игрушки: заводные машинки, и большой заводной танк, что было большой редкостью у моих сверстников. Иногда с Идой мы прибегали к дому дяди Володи и кричали ему наверх в башню, он высовывался из окна, и бросал нам два рубля закрученные нитками между спиц, мы забирали деньги и шли в кондитерскую, за ромовыми бабками с изюмом.

Перед войной дядя Володя приезжал, и привез мне самокат, который был у меня одного во всем городе. Когда я выезжал покататься, то пацаны с нашей улицы бегали вслед за мной, и были счастливы, когда я давал им подержаться за руль. В 1937 году дядя Володя поехал отдыхать в Кисловодск, и встретил там своего двоюродного брата, который жил в Кисловодске, побывал в его семье, и познакомился с его дочкой Руфой, женился на ней, забрал в Ленинград.

Через год у дяди Володи родилась дочка Верочка (или по бабушке Двейра). На второй день войны дяде Володе прибыла повестка явиться на призывной пункт. Руфа оставшись одна, с маленьким ребенком на руках собрала вещи и поехала к своим родителям в Кисловодск, куда добралась с большим трудом, с всевозможными приключениями. Потеряла Верочку в дороге на одной из станций, чуть с ума не сошла от переживаний, и нашла.

Осенью сорок первого года дядю Володю ранило, он лежал в госпитале в Ленинграде, и от своего скудного пайка старался сэкономить, все, что только мог, чтобы, что – ни будь передать дяде Грише, который иногда приходил его навестить. После выздоровления, его отправили на фронт, где он погиб в конце 1943 года. В моей памяти дядя Володя остался, самым лучшим человеком. Руфа и Верочка живут в Израиле город Ашдод.

Дядя Лева.

Дядя Лева (1906-1939) седьмой ребенок, был самый высокий и самый красивый, он был баловень всей семьи, так как был самый младший из братьев, ему было три года, когда умер отец. У него были аристократические манеры, умел себя достойно держать, изыскано и со вкусом одевался, его принимали за артиста, интеллигента, пользовался успехом у женщин, работал на заводе слесарем, жил в комнате у дяди Володи.

Когда дядя Володя женился Лева ушел на съемную квартиру. За три месяца до финской войны дядя Лева в тридцать лет женился на красавице вдове, и перешел к ней жить. С первых дней финской войны дядя Лева был призван и отправлен на фронт, и прошел всю войну. После того, как прошло два часа, после объявления мира, дядя Лева с товарищем решили пойти и помочь раненой лошади, в это время финский снайпер застрелил дядю Леву.

Тетя Сорка (1895-1957) была первым ребенком, ей было двенадцать лет, когда умер отец, забота о малышах легла на ее руки. Она была безотказная, послушная, крупная, с крупными чертами лица. В 1926 году вышла замуж за Ажарнова Арона, и уехала жить в Монастырщину, и родила трех дочек Басю, Пашу и Симу. Когда началась война, Арона по возрасту в армию не призвали, но когда немцы стали подходить к Смоленской области, его мобилизовали отгонять скот в Москву.

Лейзер муж тети Паи перед войной перевёлся работать в Монастырщину директором мельницы. Когда немцы были близко, он взял на мельнице лошадь, забрал своих детей и беременную жену, подъехал к дому тети Сорки, забрал её с дочками и бежали от немцев. Они все были в эвакуации в Тюменской области.

Арон сдал скот за Москвой, вернулся в Монастырщину, занятую немцами, считая, что его семья не имела возможность бежать. Свою семью, он не нашел, и был расстрелян со всеми евреями местечка Монастырщина.

Тетя Сорка в 1944 году с дочками вернулась в Монастырщину, когда дочки выросли, разъехались и вышли замуж, она стала жить с Пашей в Москве. Летом 1957 года Тетя Сорка с внучкой Леной, приехала в Мстиславль отдыхать, жили в нашем доме. В средине сентября утром у нее случился обширный, инфаркт, она упала посреди дома и умерла.

Мама в это время была на рынке, соседи прибежали, и сказали ей, что умерла ее сестра. Она сама больная, побежала домой, стала таскать труп сестры, которая была крупная и полная, делая искусственное дыхание, пытаясь оживить сестру. Эта смерть потрясла маму, у нее самой случился инфаркт, и через месяц 17 октября 1957 года она умерла.

Бася, умерла в Костроме в 1997 году, Паша живет в Москве, Сима в Ленинграде.

МАМА.

Мама (1901 – 1957) была третьим ребёнком. Однажды одна женщина спросила меня:

– Была ли у тебя женщина, которую, Ты, очень любил, и которая была тебе дороже всего на свете. Пускай простят все близкие мне женщины, я ответил:

– Да, была, это моя мама.

Мама Люба. 20 и 25 лет.

С самого раннего детства, первого человека, которого я узнал, была мама. Мне кажется, что я, её помню с тех пор, когда ещё сосал её грудь. Мама рассказывала, что до года меня не было слышно в доме, покушал и спал. Я помню всегда, и теперь тоже, когда болел или болею, вся болезнь проходит у меня во сне.

Все песни, написанные про мам, такие как Идише маме (Еврейская мама), или Оренбургский пуховый платок, и проч. Это всё написано про маю маму. Когда я был совсем маленький, мама говорила про какую-нибудь заказчицу:

– Какая красивая женщина.

Я говорил:

– Ты, мама самая красивая и самая хорошая.

Она смеялась, ей было приятно это слышать, она просила меня повторять ещё и ещё. Пори знакомых и друзьях, шутя, она спрашивала меня:

– Кто самая красивая женщина.

И я с огромным удовольствием повторял. Для меня в то время действительно, самой красивой и самой хорошей, была мая мама.

Мама меня очень любила, но одновременно она была ко мне требовательна и строга. Она меня за мои проступки строго наказывала. Первое наказание, которое я хорошо помню, было, когда мне еще не было трех лет. Рядом с нашим старым домом жили старики Валкины. Они прожили всю жизнь рядом с моим дедом Велвелом, и бабушкой Брсей. По рассказам они были не только соседи, но и друзья. (Их расстреляли немцы во время оккупации). Маму они любили и уважали, и всегда говорили:

– Блюма, если тебе что-то надо, не стесняйся, приходи.

На еврейские праздники обменивались сладостями.

Иногда, когда меня и Маню некуда было деть, мама отводила нас к Валкиным, и они за нами присматривали. Однажды мама отвела меня к старикам, Валкин играл со мной, и подразнивал. Я показал ему язык, потом фигу, Валкин стал мне объяснять, что это некрасиво делать, что нужно уважать пожилых и стариков, что пожилые люди мудры, и имеют богатый жизненный опыт, что их нужно слушать, и учиться у них жить. Но я не унимался, и продолжал показывать язык и фиги. Тогда Валкин предупредил меня и сказал, чтобы я успокоился, иначе он скажет маме. Но я не успокаивался и продолжал грубить.

Когда пришла мама, Валкин сказал ей:

– Блюма у твоего сына растут рога, Это не хороший признак, он творит, что хочет, не реагирует на замечания, не уважает старших, и когда я ему говорил нельзя показывать старикам язык и фиги, он продолжал показывать.

Мама забрала меня домой, сняла штаны, положила на кушетку, отец держал, а мама его ремнем мне по заднице, всыпала, как следует, приговаривая:

– Чтобы уважал старших и стариков.

После этой порки, я всю жизнь относился с большим уважением к старшим и пожилым людям.

Мне было уже наверно больше четырёх, возвращаясь, домой из детского сада, я с ребятами через дыру в ограде пролезали на территорию педучилища, и там спускались на заднице с деревянной горки. Два – три дня, и в штанишках на заднице дыра. Мама постоянно ругала меня, устанавливая на штанишках новые заплаты. Когда я с мамой был в Ленинграде, то видел, как милиционер стоял на перекрёстке и регулировал движение автомобилей. Возвращаясь с детского сада, если увижу автомобиль, выскакивал на дорогу и поднимал руку. Машина подъезжала ко мне и останавливалась. Водитель с криком и матом вылезал из кабины, а я убегал.

Одна знакомая женщина видела эти мои проделки, и рассказала маме. Мама, долго не думая, сняла штаны, и ремнём всыпала, приговаривая:

– Это тебе за штаны, это тебе за регулировщика, за штаны, за регулировщика. Я до тебя доберусь, хоть редко, но зато метко.

Это мне сразу отбило охоту, кататься с горки и регулировать движение машин. Обычно после наказания, мне было стыдно и обидно, я долго всхлипывал. Мама садилась около меня давала мне конфету, или что-нибудь сладкое (я всегда любил сладкое), И спрашивала: «Что больно?», – и сама отвечала:

– Мне сыночек в сто раз больнее, чем тебе. Ты, что думаешь, мне хочется бить тебя ремнём? Ну что я могу сделать, если, ты слов не понимаешь. Ведь ты, знаешь, что этого делать нельзя, а делаешь. Вот вырастёшь, поймёшь, и скажешь мне спасибо, что вырастила из тебя человека.

Когда я ходил в детский сад, по моим рассуждениям, как быстро всё схватывал, запоминал, как декламировал стихотворения и выступал в детских спектаклях, мама считала, что я буду вундеркинд, и в школе круглым отличником. Однажды мы пошли на новогодний вечер в Манину школу, ученики давали концерт. Конферансье объявила, что сейчас выступит ученик десятого класса. Меня выпустили на сцену. Публика захлопала, я читал детское стихотворение «Волк и лисица». Со сцены я никого не видел, кроме как счастливые глаза мамы.

В тот год, когда я пошёл в школу, были закрыты все еврейские школы. Была в городе русская школа, но мне места там сыну заготовщика не хватило. Меня определили в белорусскую школу, большую двухэтажную бывшую раньше еврейской.

Вопреки всем ожиданиям моей мамы, учился я плохо, учительница, пожилая, полная женщина, с вечно недовольным лицом, меня не любила. На уроках я вертелся и крутился, был ужасно не усидчивым, что раздражало мою учительницу. Она постоянно жаловалась маме, а мама вместо того, чтобы мне помочь, устраивала мне взбучку. Чтение мне ни как не давалось, я сидел и плакал над букварём, слоги складывал, прочитать слово никак не мог. Помочь мне никто не мог, меня только ругали. Мама вообще не училась, была самоучкой, а учительница не хотела со мной возиться, кричала на меня и ставила двойки. Писал я, как мама говорила сыкере гоим (пьяные мужики), в домашнем задании по чистописанию, обязательно было одна две кляксы. Только по математике примеры и задачи решал мгновенно.

Мама была классная портниха женской одежды, и безотказный человек, где бы она ни жила, и у неё были хорошие отношения с соседями, и у неё было много друзей, как до войны, так и после войны. Люди жили бедно, но женщинам всегда хотелось хорошо выглядеть, и красиво одеваться. Чтобы новая одежда стоила дешевле, покупали материал и сами себе шили. У нас в доме было несколько старинных журналов женской одежды. Соседи и знакомые приходили с купленным материалом, рассматривали журналы, найдя что-то подходящее, просили маму раскроить материал.

Мама брала сантиметр, снимала мерку, брала материал, складывала, делала несколько отметок мелом, кроила материал, наметывала, и тут же делала примерку. Женщины, только удивлялись, с какой быстротой и лёгкостью она это делала. Деньги мама за кройку не брала, радовалась вместе с женщинами, если получалось что-то интересное. У мамы никогда не было мысли, кого-то дурить или обманывать, никогда не переговаривала, говорила человеку прямо в глаза то, что думала. Уважала людей, была щедрой, и всегда готова была оказать помощь нуждающимся.

С особой любовью она относилась к своему многострадальному народу. Она не была религиозной, но уважала религиозных людей. Любила еврейские традиции и праздники, готовить праздничные еврейские блюда. К праздникам мыла, стирала, драила. На праздники могла создать праздничное настроение, веселилась сама, и создавал весёлую праздничную атмосферу. Она была не плохим исполнителем еврейских, и русских песен. Перед пасхой, когда собирались женщины качать мацу, мама была заводилой, запивала песни, смешила женщин.

Мама переживала за всякие мелочи, не говоря о больших неприятностях, всё близко принимала к сердцу. Был такой случай. Принесла заказчица импортный материал «английское полотно» материал необычайно тонкий, сшить блузку. Материала едва хватало. Подобрали фасон. Мама сшила блузку, и послала меня разжечь утюг (утюги разжигали на углях). Попробовав пальцем, дно утюга, мама начала разглаживать блузку. Вдруг из утюга вываливается маленький уголёк, и прожигает на спинке блузки маленькое отверстие. Что делать? Такого материала нет ни крошки, достать такой материал нигде не возможно. Завтра должна придти заказчица.

Когда на утро мама встала, у неё лицо от переживаний осунулось. Отец её ругал, чтобы она не переживала из-за этой ерунды, в крайнем случае вернём деньги за материал. Оправдываясь, она говорила:

– Откуда, Ты, взял, что я переживаю, я абсолютно равнодушна, я буду переживать из-за этой тряпки.

Но все мы видели, что она ели сдерживает себя. Пришла заказчица, и очень равнодушно отнеслась к этому происшествию. У мамы был кусочек розового материала, она предложила вырезать испорченное место, и вставить клин. Когда блузка была переделана, заказчица сказала:

–Тётя Люба, какая, Вы, мастерица, блузка получилась ещё лучше, чем первоначально.

Мама находила причины за что переживать. Всякий раз, когда она приходила с родительского собрания или когда вызывали её в школу, за мои двойки и баловства, она меня ругала:

– Ну почему у людей хорошие дети, учатся хорошо, с уроков не выгоняют. Люди сидят и слушают, радуются, как хвалят их детей, а я сижу и сгораю от стыда.

Чтобы мама не переживала, что я безграмотно пишу, я сидел и переписывал тексты из книг русских и белорусских, и всё равно получал двойки.

Не далеко от нашего дома жила семья Гуркиных. Два старших сына, после демобилизации, ходили в комсоставовском обмундировании, увешенные орденами и медалями. За четыре года войны, они научились воевать, пить водку, и у них не было никакого желания работать. Я видел как однажды на базаре, в воскресенье они привязались к молодому деревенскому мужику, требовали, чтобы купил им водки. Мужик послал их подальше. Братья отвели его за магазин, избили, забрали деньги, да так, что он ели добрался до своей телеги. Они промышляли, таким образом, пока их не пересажали.

Младший брат Коля, был на три года старше меня, работал сапожником в сапожной артели вместе с отцом. Он был отчаянный, один из главарей в городе, ко мне хорошо относился, и иногда вечерами я сидел у них на крыльце в его компании, травили анекдоты. Однажды, было воскресенье перед пасхой, я сидел у него на крыльце. Коля мне сказал:

– Пойдём, сходим на базар.

Прогулявшись по базару взад вперёд, я видел, как Коля что-то высматривает. Остановившись, он сказал мне:

– Постой здесь.

Сам подошёл к столам, где подавали мёд. Мужик в полушубке, увлечённо, то ли торговался, то ли что-то рассматривал. Коля подошёл к нему, тихо приподнял полушубок, полез в карман брюк, и аккуратненько вытащил кошелёк, мгновенно отошёл, и кивнул мне, чтобы я шёл за ним.

Я стоял в стороне, и весь дрожал, как будто бы сам лез в карман. Мы вошли во двор магазина, где никого не было. Коля открыл кошелёк, извлёк из него деньги, а кошелёк с документами швырнул в сторону. Коля стал мне объяснять, что брать нужно только деньги, а всё остальное нужно выбрасывать, так как это может стать вещественным доказательством.

Коля сунул деньги в боковой карман пальто, и сказал:

– Пойдём.

Я спросил:

– Куда пойдём?

– Куда, куда? Возьмём бутылку, хлебнём по стакану.

– Нет, Коля, я с тобой никуда не пойду, и больше на рынок с тобой ходить не буду.

Коля скривил лицо, и оскорбленным голосом стал говорить:

– Что струсил, боишься маменькин сыночек? Всю работу сделал я, а, Ты, стоял в стороне. Я думал, что с тобой можно ходить на дело, а ты оказывается дерьмо.

Я боялся, что если мама узнает, что я ходил с Колей на базар воровать (Она мне и так запрещала дружить с Колей), тогда она может пойти на любую крайность, возьмёт полено дров, или убьёт, или сделает калекой, как «Тарас Бульба». Но больше всего я боялся, что мама будет страшно переживать, и что она это не сможет пережить, с её слабым здоровьем.

Мне рассказывали, за бандитское нападение Коля получил приличный срок, отсидел, вернулся в город. Пожил три дня, совершил снова бандитское нападение. Во время суда, сидел с абсолютно безразличным видом к судебному разбирательству, со всем соглашаясь, и не пытался защищаться. Снова получил ещё больший срок. Бежал из тюрьмы, прятался в лесу, милиция устроила облаву.

Видели, как его везли связанным на телеге, в сопровождении конной милиции, и милиционеров ехавших на подводах. Видели, как телега с Колей заехала в ворота милиции, и больше его никто никогда не видел.

Мама не жила для себя. Будучи серьёзно больной, оно отказывалась поехать лечиться, не хотела оставить хозяйство, боялась, что без неё здесь всё пропадёт. Бережно относилась к деньгам, и расчетливо тратила, на себя старалась не тратить ни одной копейки, (по-видимому, следствие трудного детства, и дальнейшей, тяжёлой жизни). Она для себя никогда ничего не просила и не требовала, а если и можно было что-то сделать для себя, то она отказывалась. После войны, хотя она сама была портниха, не стремилась иметь приличную одежду, шила другим, и говорила:

– Мне и так хорошо, прежде всего, нужно детям и мужу.

Еле-еле окончив семь классов, мама уговорила учителей по русскому и белорусскому языкам, чтобы мне поставили тройки, что я в школе больше учиться не буду, чтобы я мог поехать поступать в техникум. Я поехал в Минск поступать в автомеханический техникум, и к моему удивлению написал изложение на три балла, и поступил в техникум без предоставления общежития. Я решил, что без общежития жить мне в Минске будет негде, забрал документы и вернулся домой.

Моё решение ужасно огорчило маму, она меня ругала говоря:

– Ты, уже поступил, Ты сделал самое трудное, мы бы сняли квартиру, а на следующий год, возможно, дали общежитие, ну что теперь с тобой делать. В восьмой класс тебя двоечника теперь не возьмут. Снова идти просить учителей и директора.

Пришлось срочно ехать с отцом в Могилёв. В машиностроительном техникуме был недобор, и меня приняли с экзаменационным листом без экзаменов и без общежития. В этом же году Маня поступила в Могилёвский педагогический институт. Отец с бывшим нашим земляком Сеелом Бобом договорился, и в его доме поставили две койки Мане и мне. Мою койку поставили в передней части дома рядом с обеденным столом, когда кушали, то сидели на моей койке. Манину койку поставили в задней части дома рядом с кроватью Сеела и его жены.

Мама. Мстиславль, 1957 г.

Мне было шестнадцать лет, когда уехал из дома. У меня была ужасная ностальгия. Где бы я ни был, меня, прежде всего, тянуло домой к маме. Я ходил и фантазировал: «Вот если бы был самолёт, или какая-то сверхъестественная сила, что бы меня переправила к маме». По отцу, я почему-то не скучал. Когда после октябрьских праздников, мама приехала на пару дней в Могилёв, я эти дни после занятий не отходил от мамы. Даже сидя на занятиях, душу переполняла радость, мама приехала!

Моя ностальгия скоро прошла, а у мамы жизнь преобразилась. Теперь она жила от каникул до каникул от отпуска до отпуска. Отец и мама работали, как лошади, чтобы собрать какую-то копейку, чтобы нас учить и помогать нам. Когда последние годы её жизни, я приезжал в год или в два года раз, я видел, как она менялась в лице, когда мне нужно было уйти из дома.

Последние дни перед моим отъездом, мама становилась какая-то растерянная, хваталась делать то, что не нужно было. Последний день, это был самый тяжёлый для мамы и для меня, то складывала, то разбирала мои вещи. При мне старалась держаться, не плакать я, видя её такое состояние, уговаривал, доказывал, даже ругал.

Летом 1957 года, отбыв десятидневный отпуск, во время службы в армии, меня провожали на Ходосовской дороге. Сидя на попутной машине, я последний раз видел мою маму, которая, как бы чувствуя, что видимся в последний раз. Она обливалась слезами, а её поддерживали под руки Маня и тетя Пая.

Мама очень любила цветы, палисадник у нас ломился от цветов, под окном росли гладиолусы, розы и проч. В погребе на зиму она хранила луковицы и семена каких-то цветов. В доме было много разных комнатных цветов, в глиняных горшках, обязательно всегда был столетник, который она широко применяла в лечебных целях. Мама вырастила два огромных дерева фикус и пальму, которые стояли на полу в деревянных кадках, и упирались в потолок.

Рассказывали, что после обширного инфаркта, мама лежала в зале. Пришла доктор и сказала, чтобы вынесли все цветы из комнаты, чтобы было больше воздуха. Когда стали выносить тяжёлые кадки фикуса и пальмы, а выносить их оказалось очень неудобно, мама лежала, переживала и нервничала, чтобы не повредили цветы. На следующий день она умерла.

Я не был хорошим сыном, доставлял ей много огорчений и хлопот, плохо учился, не слушался, моя окаянная натура, заставляла её переживать, но всё равно она меня очень любила. Если спросить за что? А не за что, просто так, любила и всё.

Похороны мамы. Слева направо: дядя Соломон, Мотик Хазанов, отец, тетя Пая, Миша – муж Марии, сестра Марии, Львовна – Мать Миши – Свекровь, соседка. 15 октября 1957 г.

После смерти мамы семья наша развалилась. Когда жива была мама, я с радостью мчался домой, как только представлялась какая либо возможность, и дни, которые я проводил дома, были самыми лучшими днями в моей жизни. Какая несправедливость, что дети должны покидать и уезжать от своих родителей, для которых они дороже всего на свете. А после смерти родителей, светлая память о любимых родителях сохраняется на всю жизнь.

Тетя Пая. 1925 и 1975 годы.

Тетя Пая (1907-1977) восьмой ребенок, девушкой была красивой, привлекательной.

От женихов не было отбоя, но она вышла замуж за Хазанова Лейзера.

Двоюродный брат Самуил Хазанов.

Ее первенец Самуил, родился недоношенным. Дело было зимой младенец, лежал в люльке укутанный пуховыми одеялами. Однажды ночью тетя Пая услышала, плачь ребенка, доносившийся откуда-то издалека, она вскочила, младенца в люльке не было, где-то плакал ребенок, зажгли лампу. Кошка утащила ребенка под печку в самый конец, пришлось кочергой вытаскивать его оттуда. Мулик окончил школу с серебряной медалью, Ленинградский институт водного транспорта, рост метр восемьдесят, живет в Березняках Пермской области.

Вернулась семья Хозановых из эвакуации в 1946 году, бежали от немцев вчетвером, а вернулись вшестером. Сема родился в сорок первом во время бомбежки, а Мотик в конце войны в сорок пятом в эвакуации. Они поселились в Мстиславле, купили на Слободе дом, корову, Лейзер пошел работать заготовителем скота, и имел там хорошие бабки. Зимой 1947 года Лейзер скоропостижно умер от сердечного приступа.

Тетя Пая осталась с четырьмя маленькими детьми, не приспособленная к жизни. Лейзер всю жизнь оградил ее от всех забот, не имея ни какой профессии, понятия не имела, как зарабатываются деньги, и как жить. Особенно остро восприняла смерть Лейзера мама, я тоже переживал за тетю Паю. Я учился в седьмом классе, каждый день после уроков бежал к тете, Пае. Брат меня ожидал, мы брали ведра и коромысло, и шли на винный завод за брагой для коровы. До вин. завода было около километра. Я был на два года старше брата и покрепче, я нес два ведра на плече и одно в руках, а там, где был подъем в гору, Самуил брал у меня ведро и нёс его. Так мы ходили всю зиму, пока корова не пошла в поле.

Тете Пае помогали все оставшиеся в живых родственники, дядя Соломон из Ленинграда присылал посылки с продуктами и кое-какой одеждой. Родственники со стороны Лейзера, что-то присылали из Москвы, мама шила, перешивала, обшивала, отец шил ботинки, туфли, тапки.

Когда мы кололи поросенка, то значительная часть постепенно переходила к тете. Хотя тете Пае многие помогали, но она бедствовала, так как нигде не работала. Все годы пока мама была жива, помогала своей сестре. Когда в 1957 году Самуил окончил институт, а Маня его сестра педагогический техникум, мама устроила в нашем доме банкет (я в то время служил в армии).

Во время учёбы Самуила в Ленинграде, ему материально помогали, чем только могли. Самуил был направлен на работу в г. Пермь.

Маня живет в Бобруйске, Сема живет в Орше, Мотик живет в Ленинграде.

Местечки Могилевской области

Могилев • Антоновка • Бацевичи • Белыничи • Белынковичи • Бобруйск • Быхов • Верещаки • Глуск • Головчин • Горки • Горы • Гродзянка • Дараганово • Дашковка • Дрибин • Жиличи • Завережье • Кировск • Климовичи • Кличев • Коноховка • Костюковичи • Краснополье • Кричев • Круглое • Круча • Ленино • Любоничи • Мартиновка • Милославичи • Молятичи • Мстиславль • Напрасновка • Осиповичи • Родня • Рудковщина • Рясно • Самотевичи • Сапежинка • Свислочь • Селец • Славгород • Староселье • Сухари • Хотимск • Чаусы • Чериков • Черневка • Шамово • Шепелевичи • Шклов • Эсьмоны • Ясень •

Главная

Новые публикации

Контакты

Фотоальбом

Карта сайта

Витебская область

Могилевская область

Минская область

Гомельская область