Поиск по сайту

Воспоминания Сосновика Иосифа Симховича

Начало войны застало меня в городе Глубокое. Жена Еха Абрамовна Плискина ждала ребенка. Родом она была из местечка Зябки. На третий день войны мы попробовали эвакуироваться вместе с партийными и другими руководящими работниками района. Я был учителем, жена – фельдшером-акушеркой, нам было по 23 года, к начальству мы никакого отношения не имели, но общие цели объединили нас. Мы пошли вместе с редактором газеты, районным прокурором в деревню и силой взяли подводы с лошадьми. Мы взяли несколько подвод и поехали в Глубокое, погрузили вещи и поехали на восток. Посередине дороги до Плисы, до доезжая Зябок, нас встретил мой тесть – Плискин Абрам, ишувник из Зябок, он ехал навстречу нам. Мы пересели на подводу к тестю. А ту, что взяли в деревне, отпустили. Приехали в Зябки. Но у меня ведь был отец – аптекарь из Крулевщизны Симха Иосиф-Срол Сосновик, мать там жила Хана Наумовна (девичья фамилия Именитова). И я решил, что ж я уеду, а их кину. И я поехал в Крулевщизну. Отец с матерью говорят, что мы уже не поедем, тем более, что с ними старший брат отца – слепой старик с женой, а вот Нема – мой младший брат поехал со мной. С нами поехала в Зябки Маня. Она работала в аптеке санитаркой. Русская девушка, которая сыграла в судьбе моей семьи огромную роль. Ей было тогда лет 19, из очень бедной семьи. Отец моей жены порекомендовал ее папе на должность санитарки. Фамилия ее Казаченок.

Иосиф Сосновик.

Когда мы отъехали семь километров от Крулевщизны, я видел, как бомбили город. Ужасная бомбежка была. И в этой бомбежке погибла моя мать, дядя с женой. Остался жив только отец. Приехал я в Зябки. Там собралось человек 15-16 еврейской молодежи. Мы поехали на восток. У сестры моей жены были очень хорошие документы – муж был офицер – и нам дали подводы. Кое-где нас пробовали колхозники остановить по дороге и ограбить. Но нас было несколько мужчин здоровых, мы вооружились палками, и так взять легко нас нельзя было. Вдруг по дороге навстречу нам катит легковая машина обкомовская, выходят большие начальники и говорят:

– Откуда вы?

– Из Глубокого.

– Ваше Глубокое не занято. А вы паникеры. Возвращайтесь назад. Иначе расстреляем. Есть приказ Сталина расстреливать паникеров.

Мы сели советоваться, что делать и решили переждать полдня.

Вечером смотрим, обкомовская машина возвращается назад. С нами они уже не разговаривали. Мы поняли – дело плохо. И решили ехать на восток. Проехали километров десять. Смотрим, впереди нас немецкая танкетка на резиновых колесах. Это было в районе Бачейково.

Попробовали прорваться. Но мост в Бешенковичах был взорван. Кругом немцы и мы решили возвращаться назад. Не доезжая Зябок остановились на хуторе у поляка католика Столыго. Он нас накормил и спрятал. Назавтра мы пошли в Зябки на разведку. Там шел погром. В Зябках до войны жило приблизительно 20 еврейских семей. Никто не успел эвакуироваться. Фашисты трех евреев убили в первый же день. Не знаю почему, то ли для устрашения, то ли приказ был такой, нов первый день в местечке фашисты убивали трех евреев. Так было в Зябках, и в Прозороках, и в Германовичах. А потом начался погром. В нем принимало участие местное население. Людей не трогали, а просто тащили из еврейских домов что могли. Даже стекла вынимали из окон, дверцы из печей.

Когда погром кончился, мы вернулись в Зябки. А что делать? Как-то надо было жить.

Немцы ежедневно гоняли евреев на работу. Работы были такие: строительство дороги, рытье котлованов, траншей и т.д.

Посол Израиля Эли Валк, Праведница Народов Мира
Мария Казаченок и спасенный Яков Сосновик.

В Зябках мы жили вместе с родителями жены. Отец жены, ее брат, ходили на работы, а меня какое-то время прятали. Боялись – новый человек в местечке, мало ли как на него отреагируют. И, как оказалось, страх был не напрасный. Однажды немцы выловили меня и погнали на работу и тут же кто-то из местных жителей нашептал фашистам, что меня видели вместе с комиссарами, когда я пытался эвакуироваться из Глубокого. Значит, сам я выходит – тоже комиссар. Взяли меня и еще несколько человек и погнали к железной дороге. Нарисовали на земле прямоугольник и сказали, что надо рыть яму. Мы решили, что это будет наша могила. А немцы-охраники, пока мы копали, пили самогон. Потом начали избивать нас. Я им особенно не понравился. Наверное, за интеллигентный вид, за очки. Потом стали издеваться, заставляли взад-вперед таскать тяжеленные рельсы. И все время по очереди отлучались, чтобы выпить еще самогона. Со мной был Берка Фридман. Очень здоровый парень. Он сказал:

– Все равно убьют. Давай подкараулим момент, собьем их с ног и в рассыпную. Вдруг кому-нибудь повезет.

Но в это время остановился эшелон. Из вагона вышел седой генерал. Видно не из тыловых чинов. Он возмутился, что солдаты пьяные. Стал кричать на них. Охранникам стало не до нас. Так мы уцелели. Пришли домой. У меня были сломаны нос и рука. Жена наложила гипс. Я понимал, что сегодня не убили, значит, убьют завтра. Так просто в покое фашисты меня не оставят. И мы с женой в ту же ночь ушли за 10 километров к знакомому мужику Гриневичу. Он нас сначала спрятал, а потом отвез в Германовичи, где мы жили до войны.

Берка Фридман остался в Зябках. Назавтра охранники явились за ним и весь день били его смертным боем. Он чуть выжил. А когда в Прозороках сделали гетто, всю семью Фридман отправили туда. В Прозороках осенью 1941 года было первое в западных районах Витебской области поголовное уничтожение гетто. Здесь погибли жена Берки Фридмана и трое его детей. Сам он чудом спасся. Здесь погибли все евреи местечка Зябки. Мой тесть – Абрам Плискин, теща – Марьяша Плискина, их дочь Эля, их только что родившаяся внучка. Эля была очень красивая девушка. Если говорить о типе лица, то больше она напоминала европейскую девушку, чем еврейку. Один из тех, кто расстреливал гетто, предложил Эле:

– Кинь ребенка, а тебя я спасу.

Эля отказалась.

В Прозороках погибли все евреи из Язно. Местечком между Дисной и Прозороками. Там жило 6 еврейских семей. В самих Прозороках до войны жило более 40 еврейских семей. В гетто свезли еще несколько семей, которые работали на железной дороге.

Перед расстрелом всех узников гетто заставляли раздеться догола, а потом расстреливали.

В Германовичах фашисты вскоре тоже организовали гетто. Выделили на окраине местечка несколько самых плохих домов и согнали туда почти пятьдесят еврейских семей. Люди жили по несколько семей в комнате, в сараях. Гетто в Германовичах оцеплено не было. Мой отец был аптекарь. И ему, как человеку «нужной» профессии, немцы разрешили жить дома, при аптеке. Вместе с отцом жила вся семья и семья брата отца. Вскоре гетто в Германовичах ликвидировали, а всех евреев переправили в Шарковщину в гетто. Фашисты не только занимались ликвидацией гетто, но и укрупняли их, чтобы не затрачивать лишние средства на охрану. Нас не тронули. Мы остались в Германовичах. Летом 1942 года фашисты расстреляли Шарковщинское гетто. Во время расстрела бежало много евреев. Они прятались в лесах. И выходили на нас – единственных живых евреев во всей округе. Мы получали записки. Отправляли людям одежду, хлеб, медикаменты. Сообщали родственникам, как разыскать друг друга. Прятали кого могли. Одну нашу дальнюю родственницу 18-летнюю девушку Альперович мы переправили к нашему бывшему работнику поляку Иосифу Пучинскому. Она пряталась у него целый месяц. Могла прятаться и дальше. Пучинский не выдал. Но девушка узнала, что в Глубоком в гетто находится парень с которым она встречалась, которого она любила. И Альперович добровольно ушла в Глубокское гетто. И там их расстреляли.

Осенью 1942 года фашисты сказали, что для обслуживания аптеки хватит и нескольких человек, а остальным приказали ехать в гетто в Глубокое. Мы знали, какая участь ждет гетто и решили не ехать, а спрятаться. Отец поехал в Глубокое в юденрат, договорился, чтобы те доложили немцам, что мы прибыли и вернулся. Для переезда нам выделили подводу и возчика по фамилии Высоцкий. Мы договорились с ним, что он довезет нас до леса. А потом мы уйдем на все четыре стороны. Высоцкий же целый день просидит в лесу, а потом вернется домой и никому об этом не скажет. Он сдержал слово. Как оказалась, даже жена Высоцкого не знала о нашем побеге.

Мой папа до 1939 года (эта территория была польской) был депутатом в гмине (волости). Полагалось, чтобы один депутат был еврей. Избрали моего отца. К нему хорошо относились и поляки, и белорусы. Папа пошел к бывшему войту (начальнику волости) поляку Ромейко и рассказал всю ситуацию. Ромейко поехал в деревню Слободка и договорился с Маней, той самой белорусской девушкой, что работала у моего отца в аптеке, чтобы она забрала нашего малыша. Маня встретила нас в лесу и забрала его. Вообще мы не случайно обратились к бывшему войту Ромейко. За годы оккупации в Германовичах мы увидели, кто чего стоит.

В Германовичах у меня родился сын. Произошло это 11 августа 1941 года. Евреям не то что пользоваться больницей было запрещено, даже впускать их туда считалось страшной провинностью, за которой, естественно, следовало наказание. Но с помощью своих друзей и в первую очередь благодаря врачу Герасимовичу я договорился – жена рожала в больнице. Мальчик родился с врожденным недостатком, у него плохо проходила моча. И врач вынужден был сделать надрез. По местечку тут же пошли слухи, что врач сделал Сосновику «жидовскую» операцию. Мы вынуждены были срочно забрать мальчика из больницы, боялись как-бы эти слухи не дошли до полицаев или немцев.

Семья Сосновиков и Мария Казаченок.

Родители жены, они были очень верующие люди, настояли, чтобы ребенку сделали бриз, да и старики в гетто все время говорили, что Бог наказывает евреев из-за таких как я – неверующих. Повезли мальчика в гетто к шойхету. Он сделал бриз, и мой старший сын получил имя Хоне-Янкеф.

Марию с ребенком Ромейко забрал к себе. Мария объяснила соседям, что ребенка нажила с парнем. Парень погиб на войне. Звать мальчика Янек. А мальчишка вскоре называл девушку – «мамой». Мане все время приходилось следить, чтобы ребенок был в штанишках, и никто не увидел, что ему по еврейскому обряду сделали обрезание.

Однажды к Ромейке пришла соседка из деревни Жуки. Эта женщина бывала в аптеке в Германовичах и узнала мальчишку. Правда, женщина уверяла, что не продаст. Но все испугались. В Жуках жили два полицая, которые отличались зверствами по отношению к евреям. А вдруг до них дойдет. И Ромейко прислал записку моему дяде в аптеку. Записку передали нам с женой. Мы в это время прятались на другой стороне реки в семи километрах у бывшего солтаса (старосты) Ганебного. Ночью мы перешли реку вброд, забрали сына и перевезли его и Маню на хутор к Чернявским. Они согласились приютить на один месяц.

Мой отец и брат Нема в это время прятались в Великом Селе у своего старого знакомого Александра Кривко. Благодаря отцу, который узнал, что снами случилось, мы нашли новый приют у Чернявских. Отец тогда обошел много своих старых знакомых. Одни делали вид, что не знают его, другие боялись разговаривать, третьи предлагали мед, сало, даже деньги, но спрятать еврея у себя не решались. А Чернявский решился, но сроку нам дал, чтобы подыскать новое место, один месяц. Надо было что-то искать, и мы порой забывали про осторожность. Однажды жена шла мимо деревни Панелы. На краю деревни у самого болота жил Микалаенок. Мы знали, что он прятал евреев, правда, брал за это деньги, и жена решила обратиться к нему. Микалаенок согласился приютить ребенка и Маню. Через некоторое время у Микалаенка была талака. Стригли овец. Приехал Лютынский, когда-то мы у него просили спрятать ребенка, но он отказал нам. Лютынский увидел Маню и Янека и сразу все понял. И как не понять. У Микалаенка была куча своих детей. Зачем брать еще батрачку с ребенком, когда время и так голодное.

Лютынский уехал домой и во время пьянки взболтнул, что у Микалаенка прячутся евреи. Это слышала прислуга Лютынского, 18-летняя девушка. Она прибежала к Микалаенку и все ему рассказала. Микалаенок дал нам знать, а мы в то время прятались уже у Драбов в деревне Хатулевка, что надо мальчишку забирать. И мы перевезли его вместе с Маней в Великое Село к Александру Кривко.

В местечках Погостье, Германовичи, Гадутишки, Плиса, Лужки евреи оставались в аптеках, кое-где на мельницах. В общем, там, где немцы без них пока не могли обойтись. Зимой 1942 на 43 год в один день фашисты собрали всех евреев их этих местечек и расстреляли их. Так погиб мой брат и дядя. Правда, заранее можно было предвидеть, что немцы планируют эту акцию. За несколько месяцев до нее они прислали в аптеку поляка, чтобы тот присматривался и учился. Мы говорили дяде Хоне, что надо уходить. Но он отвечал, что вы все без меня будете делать? Так я вам и едой помогаю, и деньгами, а без меня, кто вас спрячет? Подожду до весны, потом видно будет. Да и, кроме того, он отлично знал, что стало с аптекарем из Лужков Вейнбергом. Он отдал все свои сбережения соседям, чтобы те спрятали его. Соседи вначале согласились, забрали сбережения, а когда стало опасно, убили самого Вейнберга.

Калмановичи тоже убежали из Шарковщинского гетто, выкопали себе подвал под домом, где раньше жили, двое стариков лет по 80, и когда был расстрел не вышли из своего убежища. Полицаи ходили, искали, щупали штыками, даже задели стариков, но они не закричали и остались живы. Ночью вышли и пошли к мужику, которому очень доверяли, другу своему. Через него они написали письмо к нам в аптеку. «Если сын Эля жив, чтобы он нашел нас». Этот мужик закрыл их на замок и поехал к нам, желая, что-то получить от нас. Но дядя Хоня что-то заподозрил, хотя мужик и с запиской был. Но глаза бегали, вообще Хона что-то заподозрил и сказал, что никаких Калмановичей он не знает, и отказал этому мужику. Может там в письме деньги просили, мы иногда деньги посылали, но на этот раз ничего не дали. После нас мужик поехал в полицию заявлять, что у него в подвале закрыто два еврея. Но старики Калмановичи что-то почувствовали, наверное, потому что он их закрыл, как-то умудрились открыть замок и вышли. Ночью они переехали речку верхом, лошадь на берегу паслась, они ее забрали. И вот пришли к солтасу Ганебному. Тот их спрятал. Две недели жили там, хотя это было для Ганебного страшно.

Старики были очень религиозными людьми, каждое утро выходили во двор, чтобы помолиться. Одевали талесы. Соседи могли заметить. Старики ругались между собой. И громко. Сын их был в Шарковщинском гетто. Тоже бежал оттуда, скрывался у мужиков. Потом все Калмановичи встретились и пошли в Глубокское гетто. Дело было к зиме. По сараям и подвалам дальше прятаться было нельзя.

В 1943 году в наших лесах появились партизанские отряды 4-ой Белорусской партизанской бригады. Действовали они в Ушачском треугольнике, но после тяжелых боев с фашистами, вынуждены были передислоцироваться. В наши места вышло всего человек семьдесят. Они слились с евреями, которые жили на болоте.

С самого начала войны на островах, на болоте, которое тянется на несколько десятков километров, обосновались еврейские семьи. Они построили себе землянки. Были неплохо вооружены. Продукты иногда покупали, иногда что-то добывали, а иногда ходили на промысел грабить в деревни. Но чтобы не ополчилось против них местное население, грабили километров за 30-40 от болот. Евреи, которые убегали от расстрелов в гетто, старались пробиться через болото к этому острову. Кому-то это удавалось. Так на острове оказался Эли Калманович, два брата Козлинера из Лужков. После того, как «болотные» евреи слились с партизанским соединением, из них создали 6-ой партизанский отряд 4-ой Белорусской партизанской бригады. Правда, во главе отряда поставили не еврея и коммуниста, и хорошее оружие, которое было на болоте, забрали, а взамен дали «берданки». Этот партизанский отряд почти полностью разговаривал на идиш, а когда наступала суббота, собирался партизанский миньян. В этот отряд летом 1943 года попал мой брат Наум. Зимой того же года он обморозил обе ноги и был отправлен самолетом на «большую» землю.

Под весну 1944 года мы с женой пошли искать партизанский отряд. После долгих поисков вышли на разведгруппу. Нас привезли в лагерь. Жена, а потом и мой отец стали медработниками, а я – политагитатором 4 взвода.

Великое Село, где прятались Маня и мой сын было как бы промежуточное между партизанами и немцами. Ночью – мы хозяева положения, днем – они. К концу весны 1944 года пошли слухи о возможной блокаде. Меня послали в разведку и я понял, что нас окружают. Причем окружали большие силы. Как потом оказалось фашистское командование бросило на эту операцию 38 тысяч человек.

Командир нашего партизанского отряда Горбатенко и комиссар Никитин (а только они в отряде знали о моем ребенке) вызвали меня и предложили переправить малыша на «большую» землю. Я согласился, но мы не успели. Начались бои.

У Немцев были превосходящие силы, и мы пробивались небольшими группами из окружения. Ребенка с Маней я спрятал сначала у Чернявских, а потом они снова перебрались к Микалаенку.

Так остался жив Хона-Янкеф, Янек, Яков Сосновик. Многие люди спасали мальчика, но, прежде всего, Мария Казаченок.

Местечки Витебской области

Витебск• Альбрехтово• Бабиновичи• Бабыничи• Баево• Барань• Бегомль• Бешенковичи• Богушевск• Борковичи• Боровуха• Бочейково• Браслав• Бычиха• Верхнедвинск• Ветрино• Видзы• Волколата• Волынцы• Вороничи• Воропаево• Глубокое• Гомель• Городок• Дисна• Добромысли• Докшицы• Дрисвяты• Друя• Дубровно• Дуниловичи• Езерище• Жары• Зябки• Камаи• Камень• Колышки• Копысь• Коханово• Краснолуки• Краснополье• Кубличи• Лепель• Лиозно• Лужки• Лукомль• Лынтупы• Любавичи• Ляды• Миоры• Оболь• Обольцы• Орша• Освея• Осинторф• Островно• Парафьяново• Плисса• Подсвилье• Полоцк• Прозороки• Росица• Россоны• Сенно• Сиротино• Славени• Славное• Слобода• Смольяны• Сокорово• Сураж• Толочин• Труды• Улла• Ушачи• Цураки• Чашники• Черея• Шарковщина• Шумилино• Юховичи• Яновичи

Главная

Новые публикации

Контакты

Фотоальбом

Карта сайта

Витебская область

Могилевская область

Минская область

Гомельская область