Рива Айзенштерг

КАК Я ОСТАЛАСЬ ЖИВА

Когда началась война, это было для нас неожиданно. Мы собирались в этот день идти на открытие Комсомольского озера. Когда мы узнали о войне, муж собрал в охапку подушки и одеяла и отвел меня с ребенком к маме, а сам ушел искать военкомат. И больше я его не видела. Военкомата уже не было, а его брат был начальником отдела обкома партии. И вместе с обкомом они уехали. Они заехали за нами. Но в этот время мы уже ушли пешком.

Минск горел. По дороге мы встретили подводы. Нас отвезли по Могилевскому шоссе и разместили в школе. Мы там жили два дня, копали картошку. Утром я вышла к колодцу, вижу, идут красноармейцы. Один из них сказал мне: «Не волнуйтесь. Мы скоро вернемся». Вот тогда я поняла, что наша армия отступает. Мы дальше пошли пешком. Я, мама, младшая сестра и ребенок на руках. Мы смогли отойти на сорок километров. И вдруг ночью мы услышали шум. Это, оказывается, подошли немцы.

Мы тогда пошли назад домой, в Минск. Мамина квартира сгорела. А к себе я боялась вернуться. Я жила в самом центре. Там жили многие преподаватели пединститута. И многих из них я знала. Был такой Зеленов. Он работал в городской управе. «Здравствуйте, почему вы не живете в своей квартире?» – спросил он меня. Я ответила: «Я – еврейка». «Я не знал». Он ушел не попрощавшись. А потом нас всех согнали в гетто. Это район Немиги – Республиканской – еврейского кладбища и Юбилейной площади. Гетто вначале не было ограждено. Оттуда можно было уйти.

…Однажды пришел немолодой человек к своему бывшему соседу проведать его. И этот человек стал нам помогать. Хлеб, теплые вещи, – у нас ничего не было. Фамилия его была Бубнов Виктор Александрович. Это был железнодорожник, жил на поселке с двумя племянницами. Чаще всего к нему ходила моя сестра. Она ему понравилась. Ходила к нему поменять что­нибудь. В один из погромов мы убежали к нему. Я с ребенком на руках, сестра и мама – ночевали у него. Другой раз мне передали, что какой-то человек зовет меня к проволоке со стороны еврейского кладбища. Он принес нам ватник. Были люди, нормальные люди.

Первый погром был 7 ноября 1941 года. Слухи, слухи, слухи... Слухи всегда оправдываются. Были и раньше погромы. Хватали мужчин. Хватали, говорили, что их отправляли на работы. Конечно, их расстреливали. Никто никакой весточки от них никогда не получал. Так погиб директор школы № 12, в которой я училась, Ротштейн, так погиб наш сосед, замечательный человек – Левин. Мы жили в одной большой в комнате. Эта семья погибла вся. Осталась только одна дочь. Она потом достала пишущую машинку, и они с сестрой, захватив эту машинку, уши в партизаны.

Мы с сестрой заболели тифом. Лежали в больнице, которая была организована в какой­то школе. Тогда умер мой сын. Ему был год и четыре месяца. Он был беленький, беленький. Тогда была еще жива мама. В гетто был детский дом. Этот детский дом несколько раз уничтожали. Вместе с этим детским домом погибла наша тетя.

А моя сестра спаслась. Она тоже там работала. Их всех построили в колонну. Сестра подняла аусвайс. Это бумажка, на которой написано два слова. Она сказала немцу: «Я пойду, помогу одевать детей». Она вошла в дом и залезла в шкафчик.

После этого она устроилась на работу на тракторный завод. До войны там начали строить авиационный завод, а немцы его достраивали. Им нужна была рабочая сила. Их водили на работу и назад. И в один из дней она вывихнула ногу. Я говорю: «Оставайся. Я пойду». И я пошла, Я возила тачки с камнями. К вечеру нас построили в колонны. Очень сильный конвой. Много собак. Уже темно. Ведут. Прошли полдороги. Что­то пахнет в воздухе какой­то очень сильной тревогой. Проходим мимо деревни. Там видят это все. Но играют на гармошке и танцует. Несколько человек пытались бежать. Их тут же расстреляли. Дошли до половины дороги. Потом, видимо, получили приказание вернуть нас. Им нужна была рабочая сила. Нас отвели назад. А в это время в гетто был погром. Он продолжался четверо суток. Нас все время держали на территории завода. А на пятые сутки привели в гетто. Сестра меня увидела и говорит: «Мамы нет». Сестра смогла спрятаться, а мама не смогла. Знакомые люди говорили, что видели, как ее вели и посадили в машину. Эта машина – душегубка. И тогда мы решили с сестрой не расставаться больше. Тут организовалась какая­то новая колонна. Нас повели к Дому правительства. Нужны были рабочие. Меня послали работать уборщицей в здание. Там были мастерские. Я работала в часовой мастерской. Это было уже после перенесенного тифа. У меня был страшный тромбофлебит. И весь рассосался. Без лекарств, без лечения. Я могла ходить.

Первый председатель юденрата был приличный человек. А потом поставили Эпштейна. Он был из западных евреев. У него был пронизывающий взгляд. Его все боялись. Говорили, что он тоже пытался уйти к партизанам.

Была история. Расстреляли десять красавиц­девушек. Просто так. Ни за что. Их привели на кладбище и расстреляли. Один из немцев взял бюстгальтер одной из них себе на память. Одна из них сказала, что хочет попрощаться с мужем. Послали за мужем. И на ее главах расстреляли мужа. Просто для развлечения это делалось.

Люди устраивали «малины» (схоронки). У нас ничего не было. Но в семьях, где были мужчины, там устраивали спряты, где можно было спрятаться. На Обувной улице, в доме, где мы жили, последнее время был устроен спрят. Вся семья там сидела. У них были там продукты. Дети выходили, ходили к знакомым за продуктами.

В гетто давали 200 г хлеба. Остальное добывали, кто что мог. Собирали лебеду, траву. Кто работал, тот получал еще суп, кашу. Кто не работал, тот получал только 200 г хлеба. Иногда удавалось с paботы принести суп.

Это было осенью 1941 года после первого погрома. Мы жили на Обувной. С нами в одной квартире жил Зяма Окунь. Я была одна дома с ребенком. К нему пришел человек из «русского» района. Они почему­то меня не боялись, и говорили о том, что нужно собрать обувь, кожухи для партизан. Этот Зяма Окунь был членом подпольной организации гетто. Подробности я не знаю. Сестру хозяйки он переправил в партизанский отряд. В марте 1942 года подпольная организация была раскрыта. Мне неизвестно была ли это подпольная организация еврейская или входила в общегородскую. Зяму повесили на том месте, где институт физкультуры на развилке ул. Я. Коласа и проспекта.

Каждый день за нами приходил человек. Немец. Наш. Советский, минский. До войны в Минске было много немцев. Фамилия его была Абельганц. Почему я его хорошо запомнила, потому, что в первые дни, когда образовалось гетто, они ходили по квартирам. Немцы ходили и с ними переводчик, молодой парень, очень красивый. Он переводил. У меня в кошельке нашли профсоюзный билет отца. А отец умер в 1926 г. Билет был в красной обложке. Они сразу же стали говорить: «Коммунист, коммунист». А он говорит: «Это не коммунист, а член профсоюза». И вот этот провожатый, который приходил за нами в гетто, водил нас на работу и с работы, начал хвалиться своим сыном, мол, он был девять месяцев в Германии на учебе. И сейчас приехал в отпуск.

Был еще австриец. Ему было около 35 лет. Он служил в тыловых войсках. В один из дней, когда был погром, он не пустил нас в гетто. Мы остались на месте. Он отвел нас в подвал, и мы там ночевали. Дочь и сын часового мастера прибежали из гетто к нам. Это один случай. Еще у одной девушки очень сильно разболелись зубы, он принес ей таблеток. Когда на кухне что­нибудь оставалось, суп какой­нибудь, он приходит и говорит: «Идите, там суп есть». К нам в гетто привезли немецких евреев из Гамбурга. Их поселили внутри нашего гетто. То есть внутри гетто выгородили еще один район. У нас были хоть какие­то связи. Мы могли подойти и что­то передать, а к ним никто не приходил. До меня дошел слух, что этот австриец ходил к «гамбурским» немцам. Значит, кто­то из его знакомых был там. И тогда я решилась к нему обратиться. Накануне мне сестра сказала, что она узнала про одну группу, которую поведет к партизанам мальчик лет 11­I2. Он и еще четыре человека. Пятого брали с условием, если будет пистолет или пишущая машинка. И я рискнула обратиться к этому австрийцу. Я подождала, когда все разошлись на обеденный перерыв. Подошла к нему ж говорю: «Я хочу с Вами поговорить». Он спрашивает: «Что ты хочешь?» Я говорю: «Вы же умный человек. Вы же видите обстановку. Я скажу вам правду, мне нужно уйти в партизаны – это единственное спасение». «Что тебе нужно для этого?» – спрашивает он. Я говорю: «Мне нужен пистолет или пишущая машинка». Он побледнел, помолчал и потом говорит: «Ты только к этому не обращайся. Он назвал фамилию, но я забыла ее, – он – фашист». Он ничего не ответил, но на завтра пришел сам в гетто. Уже наша колонна была выстроена. Подошел ко мне и подал мне в тряпочке сверток. Я почувствовала, что это пистолет. И еще он мне дал свою визитную карточку. Я вышла из строя. И сестра тоже. Все ушли. А мы остались. Я говорю сестре: «Иди ты». А она мне отвечает: «Иди ты, а я выберусь». Она была более смелая. Я конечно визитную карточку уничтожила, но адрес помню до сих пор. Только не помню номер дома. Мне кажется 64, но я в этом не уверена. Вена – 4 Менцштрассе, 64. Рудольф. Я бы очень хотела найти его, если он дожил до этого времени. Но я раньше боялась. А теперь может быть можно уже осуществить.

Утром мы пошли. Нас пристроили в одну колонну. Эту колонну сопровождал немец. Молодой, безо всяких знаков отличия. Он знал, что в эту колонну войдет еще пять человек. И он же провел через весь город на товарную станцию. Там мы работали до обеда. Но немцы народ пунктуальный. Обед – есть обед. Когда все разошлись, мы сняли желтые круги (не звезды!). Мы пошли. Впереди мальчик. За ним парнишка лет шестнадцати. Еще две женщины. Сзади всех шла девушка, у нее внешность очень ярко выраженная. Она шла последняя. Я шла в середине с сумочкой, в которой был пистолет и кусок хлеба, мы прошли, наверное, километров. Мальчик нас вел по Слуцкому шоссе. Потом мы свернули вправо. Через лес. Мы чуть было не наткнулись на немцев, которые работали на лесоразработках. Но мы ускользнули. К вечеру мы дошли до деревни. Люди вышли, видели кто­то идет, мы просто бегом побежали. И он привел нас в деревню, где ночью были партизаны, а днем – немцы. Часа в четыре пришел партизан за нами, спрашивает: «Оружие есть? Давай!» Он повел нас. Тогда как раз бомбили деревни зажигательными бомбами. Деревни горели. Помню деревню Озеричино. Там на горке стояла маленькая белая церковь. И вся деревня вокруг горит. Он нас привел и говорит: «Здесь безопасно. Можете идти». Я спрашиваю: «А пистолет?» Он говорит: «Я думал пистолет для меня, – и продолжал, – если хочешь жить, забудь про пистолет». И пошел. Пистолет для партизан была большая ценность. Рядовые не имели пистолета.

Мы оказались в партизанской зоне. Мы пришли в деревню Сергеево. Там стоял партизанский отряд. Комиссар нас начал расселять. И одновременно говорит: «Это евреи. Будьте осторожны. Они приходят, чтобы травить колодцы, водоемы, людей». Таких слухов тогда было много. И многие из тех, кто вышел из гетто погибали там, были заподозрены в том, что пришли по заданию немцев. Меня поместили к какой­то девочке. Она оказалась в доме одна. И вдруг она как расплакалась: «Я не буду с ней ночевать. Она меня еще отравит». Наутро мы пошли в деревню Песчанки. Мы сами блуждали. Деревня пустая. Зашли в один дом. Проводника уже с нами не было, он нас привел и ушел. Я с ним еще успела передать записочку сестре. И он ее передал. Сели и стали думать дальше. А мальчик – не проводник, другой, пошел бродить по деревне. Это был район расположения бригады Покровского. Мальчик приходит и говорит: «Здесь, в деревне, в одном доме партизаны». Решили, что пойду я. Прихожу, сидят двое и едят яичницу с громадной сковороды, а двое других поели и лежат на печке. Начали расспрашивать кто я. Я сказала. Спросили кто мой муж. Я говорю: «Клебанов». «Миша?» Я говорю: «Да». Мой муж после армии работал в Пединституте комсоргом института, потом в ЦК комсомола зав. отделом студенческой молодежи, а уже перед самой войной работал в райкоме партии. И один из партизан говорит: «Я же его знаю». Это оказался Подобед. Он был секретарем парторганизации радиокомитета. И тогда он поднимается и обращается к печке. Там, видно, было начальство. Он говорит: «Товарищи, мы должны ей помочь. Я ее мужа очень хорошо знаю. Мы отделяемся от пятого отряда. Отряд только организуется. Пока мы вас взять не можем. Сейчас я вам дам записку. Вы пойдете в этот отряд. Обратитесь к начальнику особого отдела, а потом, если захотите мы возьмем вас к себе». Я говорю: «Я не одна». Он говорит: «Нет. Мы берем только вас». Не взять записку я не могла. Я взяла записку и пошла к своим. Они говорят: «Мы уже здесь в безопасности. Как­нибудь тоже устроимся. Во всяком случае, мы уже выбрались из гетто». Мне нужно было пройти лесом еще километров двадцать. Представляете, я тогда ничего не боялась, я только боялась с кем­нибудь встретиться в дороге, потому что я не знала, кто есть кто. И вот я иду по этой дороге и вдруг слышу, что навстречу мне едут две подводы. Я думаю: «Нет, я спрячусь». Когда они поравнялись со мной, я слышу знакомый голос. Это оказалась жена моего двоюродного брата. Я ей показываю эту бумажку. Она говорит: «Это к нам в отряд. И Яша тоже здесь». Она мне тоже написала бумажку. И поехала на задание. Меня уже никто не проверял. Я приехала и меня сразу же приняли как сестру Свирского. Свирский – это мой брат. Это был крупный ученый селекционер. Работал на опытной станция Заозерья. Жена у него была полька. Она его отвела к своей матери, где его прятали в подвале и откуда его переправили в колхоз, где он был землемером. Директор колхоза его знал как специалиста, а оттуда его отправили в партизанский отряд. Командиром нашего отряда до этого был Лапидус, после войны он работал в обкоме партии. Этот Лапидус пошел в тот отряд, куда попал мой брат. И Лапидус слышит разговор. «Что нам делать со Свирским?» Он говорит, что он такой­то и такой­то. «Расстрелять нужно. Зачем он нам?» Но Лапидус заступился и взял Свирского к себе в отряд. Были случаи что тех, кто приходил – убивали. Лапидус взял Свирского к себе. А его жена – полька Антонина отвезла младшего ребенка к маме, а ребенка старшего примерно пяти лет оставила в деревне и пришла в отряд, где теперь находился Свирский. Отряд назывался имени Кутузова 2­й Минской бригады. Так как там был Лапидус, то туда приходили евреи. Попасть в отряд было очень сложно.

Пережили мы в 43­м году весеннюю блокаду. Была ранняя весна и немцы стянули туда большие силы. Вооружения у нас не было. Только у отряда Градова была пушка. Блокада была ужасная, мы уходили в болота, шли по трясине. Нашли островок. И вдруг увидели немцев. Их расстреляли, нас было больше. Я думаю, наш след им показали местные жители. Мы ушли в лес. Накрапывал дождь. Это было 15 апреля. Вышли в огромные леса, где были столетние деревня. Мне кажется, что это были глузкие леса. И там наш радист, мы его называли Кронкель, принял радиограмму, что открылся второй фронт. Силы немецкие были оттянуты. Мы ввернулись на свои места.

Наши землянки были разрушены, все было разгромлено, уничтожено. Многие из тех, кто оставался, были убиты. Местные жители тоже жили в лесу, в землянках. Началось наступление наших войск. Приложишь ухо к земле и слышишь взрывы.

Я все время работала в пекарне. У нас было три пекарни по два человека. Мы пекли хлеб для партизан.

Та колонна, в которой мы работали в Минске в Доме правительства, была вскоре уничтожена. А часовой мастер был крупным специалистом и его отправили в концлагерь, в Германию. Их потом освободили англичане или американцы. Он там был со всей семьей. После освобождения Минска, я его видела на ул. Комсомольская. Он работал часовым мастером. А потом его арестовали наши.

Моя сестра была в отряде у Зорина. Отряд был семейный. Зорин спасал людей. Он принимал всех. Зорин – в последнем бою потерял ногу. После войны он продавал пиво в ларьке. Потом уехал в Израиль. Он спас очень многих.

Моя сестра после войны пошла учиться. На одном из собраний ректор пединститута задает ей вопрос: «Почему вы остались живы? Всех убили, а вы остались живы».

Интервью взяла
Мариам Юзефовская (Борейко)

Местечки Минской области

Минск • Березино • Бобр • Богушевичи • Борисов • Вилейка • Вишнево • Воложин • Городея • Городок • Греск • Грозово • Дзержинск • Долгиново • Дукора • Дулебы • Зембин • Ивенец • Илья • Клецк • Копыль • Красное • Кривичи • Крупки • Куренец • Ленино • Логойск • Лоша • Любань • Марьина Горка • Молодечно • Мядель • Налибоки • Нарочь • Несвиж • Новый Свержень • Обчуга • Плещеницы • Погост (Березинский р-н) • Погост (Солигорский р-н) • Птичь • Пуховичи • Раков • Рованичи • Рубежевичи • Руденск • Селиба • Свирь • Свислочь • Слуцк • Смиловичи • Смолевичи • Старобин • Старые Дороги • Столбцы • Талька • Тимковичи • Узда • Уречье • Ухвалы • Холопеничи • Червень • Черневка • Шацк •