ПАМЯТЬ ЖИВЕТ В НЁМ

рассказывает Борис Михайлович Гельфанд

О детских годах, а они пришлись на время войны, Борис Михайлович Гельфанд рассказывает медленно и обстоятельно, словно боясь упустить малейший эпизод. Прошло больше семидесяти лет, а он помнит всё, до мельчайших подробностей. Я несколько раз переспрашивал его: «Вам было 8 лет, когда началась война. Неужели всё рассказанное вами из собственной памяти, или все же больше из послевоенных рассказов мамы, родственников?» «Все из собственной памяти», – без колебаний ответил Борис Михайлович. А потом я и сам убедился, что эта память живет в нем, как, наверное, она живет у многих, переживших в детстве страшные годы войны.

Борис Гельфанд.

– Я родился в 1933 году в Минске. Жили в центре города по улице Советской. Отец Михаил Борисович Гельфанд в предвоенные годы работал в горкоме партии, мама Вера Кондратьевна была домработницей. Сестра Галя на четыре года младше меня.

Дома часто говорили о напряженной обстановке в мире. В финской военной компании 1939–1940 года участвовал мой дядя Григорий Кондратьевич Грибович. После сентября 1939 года, когда войска Красной Армии вошли в Западную Украину и Западную Белоруссию, мы видели беженцев из Польши. Некоторые из них встречались с немцами в районе Бреста.

Сослуживцы отца собирались на кухне.

– И не боялись вести разговоры? – переспросил я.

– Наверное, было полегче. 1937-й, 38-й и начало 39-го года закончились. Репрессий стало меньше.

– Первые дни войны в Минске. Что врезалось в память?

– Отчетливо запомнилось одно: у нас был большой двор, посредине его стоял столб и на нем висел репродуктор. Мы играли во дворе. В 12 часов было сообщение о том, что работают все радиостанции Советского Союза, а потом выступление Молотова. Начали выходить из домов взрослые, обступили столб с репродуктором, набралось человек 30–40.

Минск впервые бомбили 24 июня. Назавтра мы спрятались в бомбоубежище (этот дом по улице Кирова сохранился до сих пор, в нем находится учебный корпус Белорусского государственного университета). Ушли туда, в чем стояли. Все считали, что война продлится несколько дней, неделю, и все будет, как прежде.

Отца не мобилизовали. Он был астматиком, белобилетником. В первые дни войны у него были тяжелейшие приступы астмы, хотя он был еще молодой, всего 27 лет.

26 июня мы вышли из бомбоубежища и увидели, что город горит, толпы беженцев идут на восток. Мы тоже решили не оставаться в Минске. Папа, мама, я и сестра пошли по Могилевскому шоссе на восток. Оно было забито сплошным потоком беженцев. Немецкие самолеты снижались до 15-20 метров, и стреляли по толпе людей. Больших кюветов вдоль шоссе не было. Прятаться негде. Люди разбегались по полю. Когда самолет улетал, кто-то поднимался, кто-то уже не мог встать. Дети ползали по убитым родителей. Стоял плач, крик. За день таких авианалетов было, наверное, пять или шесть.

Мы дошли до Смиловичей. Там переночевали. Утром 28 июня проснулись и увидели в центре Смиловичей немецкие танки. Они окружили Минск. Дальше идти на восток было нельзя, и родители решили добираться до маминой родины – Логойского района деревни Желудовщина. Папа отдал какому-то мужику свой костюм и тот повез нас на лошади.

30 июня 1941 года мы приехали в белорусскую семью бабушки и дедушки Грибовичей. Кроме нас туда через несколько дней пришла родная сестра мамы с двумя детьми, родной брат мамы с женой, потом появился самый младший мамин брат и младшая сестра. Думали, в деревне переждать тяжелое время. Когда все вместе, кажется, что легче.

До 15-16 июля немцы в Желудовщину не показывались. Были городки покрупнее, где они устанавливали оккупационную власть. 16 июля мы сели обедать, забегает сосед и кричит: «Спасайте Гришу, Мишу, немцы, патефон…» Мы поняли, что немцы в деревне, идет облава на молодых мужчин, а патефон – это самое ценное, что было в доме.

Отец и дядя успели выскочить в окно, отбежать от дома метров на сто пятьдесят и спрятаться. Немцы пришли в дом, искали молодых мужчин, но никого не нашли. Оккупанты в этот день забрали из Желудовщины 16 молодых мужчин, отвезли в деревню Рудня и расстреляли там.

В деревне, конечно, знали, что мой отец еврей. Но до октября эта тема как-то не возникала.

Однажды мы играли около дома и соседские дети, один мой ровесник, другой чуть постарше, стали показывать на меня пальцем и говорить: «Вот юда, юда». Вначале я не понимал, что это. Потом это стало повторяться. И я перестал выходить на улицу. Когда я рассказал дома, что меня дразнят «Юда, юда». Взрослые поняли, что разговоры о нас идут в деревне и надо что-то предпринимать. Жили все вместе, могли всех и расстрелять за то, что прятали еврея. Мамин брат Григорий сходил в Минск, вернулся и сказал нам: «В Минске гетто, за евреями охотятся, убивают. Нельзя вам туда идти, нарветесь на немцев или полицейских». Но и дома оставаться дальше было нельзя.

Отец с мамой выкопали землянку на другом берегу реки Гайны и мы перебрались туда. Пока было относительно тепло, жили в землянке. Мама ночью ходила в деревню, приносила продукты. Но когда пошли дожди, и особенно, когда начались заморозки, жить в землянке стало невозможно. Отец, больной человек, стал задыхаться. Что делать? Он не хотел, чтобы из-за него все подвергались опасности. И решил уйти в Минск. Это было в октябре 1941 года.

Мы вернулись к бабушке с дедушкой и прожили там до марта 1942 года.

Запасы еды подходили к концу, никто не рассчитывал на такую большую семью. Мамин брат с женой ушли в Минск и поселились недалеко от довоенного дома, в пустующей комнате.

В Желудовщину приезжали немцы, полицейские, но нас не трогали: мать – белоруска, а дедушка с бабушкой – уважаемые люди.

Григорий с женой передавали через знакомых, чтобы мама и я перебирались жить в Минск. Весной мы как следует почувствовали голод, и 8 марта мама со мной ушла в Минск. Моя сестра внешне была очень похожа на еврейку и ее решили оставить в деревне.

У Григория в минском доме был хороший подпол. Там нас и разместили, там и прожили два года. Несколько раз в дом приходила фельджандармерия, искали, видно, кто-то сообщал про нас. Мы тут же прятались. На люк, который вел в подпол, стелили мешковину, ставили мешок гречневой муки. На счастье, немцы ходили без собак.

Метрах в 30-40 от дома были вырыты траншеи, и летней ночью мы выбирались туда.

Кормил нас мешок гречневой муки, а летом и осенью – то, что росло на огороде. Так и жили. Я потом лет тридцать не мог смотреть на гречку.

Соседями была семья Чернявских. Глава семьи ушел в партизаны, его жену угнали на принудительные работы в Германию, а дочку забрала бабушка. В их квартире поселились новые люди. Нас они вообще не знали.

После нашего ухода из Желудовщины, как-то только в окрестных лесах появились партизаны, младший брат мамы Виктор с сестрой ушли в лес. Они воевали в бригаде дяди Коли у Героя Советского Союза Петра Лопатина.

В деревне стали говорить: Грибовичи еврея прятали, двое детей ушли в партизаны…

В Желудовщине жил некто Корней. Люди догадывались, что он – доносчик. И через него полицаи и немцы узнают нужные им сведения. Полицейский пункт был в деревне Косино, комендатура – в Логойске.

Немцам сообщили о Грибовичах, те решили расстрелять семью, а дом – сжечь. Об этом узнали в партизанской бригаде. В три часа ночи Григорий на лошади приехал в Желудовщину, забрал всю семью и повез в лес, а через полчаса появились каратели…

Так осталась жива моя сестра Галина Михайловна.

Судьбу отца я не знал до 1944 года. Только потом мне мама сказала, что он погиб в гетто. Сама она об этом узнала еще в 1942 году, когда мы вернулись в Минск. Я думаю, что отца вывезли в Койданово (теперь Дзержинск) и там расстреляли. Цветы, в память о нем, я возлагаю каждый год 2 марта к памятнику на Яме.

День освобождения Минска я помню, буквально, по минутам.

…В 10 часов утра по рельсам курсировал паровоз и три платформы. На них немцы с пулеметом. Шли отступающие на запад эшелоны, и чтобы никто не заминировал железнодорожные пути, их, таким образом, охраняли. За путями находились склады с продовольствием, промышленными товарами. Собралось взрослое население, у них была одна цель – добраться до складов. Первыми это сделали мы, мальчишки, хотя немцы стреляли в нас, могли убить. На складе я впервые за все годы войны увидел сахар. Набрал полную рубашку, побежал к маме и кричал: «Сахар, сахар».

Потом пришли партизаны, спросили: «Где немцы?» и ушли. Во второй половине дня появились части Красной Армии...

Борис Михайлович Гельфанд посвятил свою жизнь службе в Советской Армии. Его армейский стаж – 37 лет. Был военным строителем, служил на Дальнем Востоке, потом в Минске. Завершил службу в звании полковника.

Аркадий Шульман

Видеоинтервью Бориса Гельфанда

Местечки Минской области

Минск • Березино • Бобр • Богушевичи • Борисов • Вилейка • Вишнево • Воложин • Городея • Городок • Греск • Грозово • Дзержинск • Долгиново • Дукора • Дулебы • Зембин • Ивенец • Илья • Клецк • Копыль • Красное • Кривичи • Крупки • Куренец • Ленино • Логойск • Лоша • Любань • Марьина Горка • Молодечно • Мядель • Налибоки • Нарочь • Несвиж • Новый Свержень • Обчуга • Плещеницы • Погост (Березинский р-н) • Погост (Солигорский р-н) • Птичь • Пуховичи • Раков • Рованичи • Рубежевичи • Руденск • Селиба • Свирь • Свислочь • Слуцк • Смиловичи • Смолевичи • Старобин • Старые Дороги • Столбцы • Талька • Тимковичи • Узда • Уречье • Ухвалы • Холопеничи • Червень • Черневка • Шацк •