ВЕК МОЕГО ОТЦА
Алла Левина, поэт и переводчик, рассказывает о своем отце Исааке Яковлевиче Кагане.
С ней беседует редактор журнала "Мишпоха" Аркадий Шульман
– Мой отец родился в Минске 22 мая 1898 года. Он был первым минчанином в семье. Дед переехал в Минск задолго до его рождения из местечка или деревни Лебедь.
– Где находится эта деревня или местечко? – спрашиваю я, удивленный названием.
– В Вилейском районе, как мы сказали бы сейчас, а тогда – в Вилейском павете.
– Ты помнишь дедушку?
Дедушка Янкель
за работой.
Дедушка до войны.
– Нет, никогда не видела его. Он погиб в первые дни войны.
– А что тебе рассказывали про это или эту Лебедь?
– Я спрашивала, интересовалась. Оказывается, в Беларуси было несколько деревень (местечек) с таким названием. Мне очень хотелось узнать побольше. Но весь интерес пришел, когда спрашивать было уже не у кого.
– Кто был папа по профессии?
– Папа был мостовщик, и эта профессия ему передалась по наследству от отца. У меня даже сохранилась старая фотография дедушки Янкеля за работой. Правда, после войны в паспорте отец уже был записан как Исаак Яковлевич (а не Янкелевич) Каган. У дедушки было много детей. Он женился несколько раз. XIX век… Тогда с раввином встречались чаще, чем с врачами. Болезней наваливалось много, и жили не сытно. Семьи многодетные… И дети умирали, и жены умирали… Дед, после смерти жены, через некоторое время женился в очередной раз, и у детей появлялась мачеха. У папы было много братьев и сестер, и наполовину братьев и сестер… Его маму звали Ева или Хава. Она умерла, когда отцу было шесть лет, и дедушка снова женился.
Бабушка, дедушка,
2 папины сестры
и маленький
папа в платьице
на руках
у своей мамы –
моей бабушки.
Папа тоже родился слабым ребенком, и тоже боялись, что он может умереть. Дедушка пошел к раввину и спросил: «Что делать? Как быть?» Раввин ответил: «До трех лет не надо ему надевать штанишки. Он должен ходить, как девочка, в платьице». У меня сохранилась и эта фотография. Папа маленький в платьице сидит, и дедушка, бабушка – вся семья… Раввин сказал, что папе нужно дать еще одно имя, чтобы обмануть болезни. При рождении его назвали Иче-Гершон. Если переводить еврейские имена на русский лад, то я сегодня могла бы быть и Исааковна, и Григорьевна. По совету раввина дали третье имя – Алтер. В переводе на русский язык это имя означает – старик. Раввин сказал, что его надо назвать стариком, и он проживет долго.
Папа в юности.
– Как потом складывалась судьба твоего отца? – спрашиваю я.
– Когда пришло время революции и Гражданской войны – время очень не спокойное, папе было 19 лет. Он был мобилизован в специальный рабочий полк. Папа всю жизнь считался ветераном Гражданской войны, у меня сохранились документы об этом.
Он мне рассказывал о том времени, но в юные годы я не очень прислушивалась к этим разговорам. Помню, что он воевал с Колчаком, их часть стояла где-то на Урале, оттуда он добирался до Минска.
Потом папа женился. Как я думаю, женился он счастливо. Я мало знаю о его первой довоенной семье, потому что все они погибли.
Его первую жену звали Песя. У них было четверо детей: два мальчика и две девочки. Но один мальчик умер в младенчестве. На начало войны с ними жило трое детей: две дочери 1925 и 1926 года рождения и семилетний сын.
В 1927 году папа своими руками построил дом, напротив сегодняшнего музыкального театра. В этом же доме и я родилась после войны.
Папа всю жизнь работал руками.
– Мостовщик? – эта профессия давно ушла в историю, и я спрашиваю. – В чем заключалась эта работа?
– В Минске в какой-то период истории не было такой улицы, где бы папа не приложил руку. Он мостил улицы камнями. Папа занесен в Книгу почета Тракторного завода, потому что и там он мостил территорию. У папы от ежедневной тяжелой работы к старости не разгибались руки. И когда приходилось делать внутривенный укол, медсестра говорила: «Выпрямите руку», а она не выпрямлялась. Настолько руки привыкли к молотку, камню, что с годами, десятилетиями сработались, не выпрямлялись и зафиксировались в локтях.
Папа стал помогать деду в работе с детства. В 13 лет он уже был полноправный работник. Учился папа всего четыре года в хедере. Хедер находился где-то в районе сегодняшней улицы Торговой. Когда папа женился, он вначале жил с родителями жены, а потом построил собственный деревянный дом.
Все говорили: «У Исаака собственный дом…». Знаете, как звучало! А площадь его была всего 34 квадратных метра. Уже после войны, с момента своего рождения я прожила там 25 лет. Мы выселились из нашего домика, потому что он шел на снос. Это произошло в день моего рождения.
Дом пережил войну, там жили другие люди. У меня сохранилась домовая книга, где много записей о жильцах дома.
На начало войны с папой жил его отец, жена и трое детей. Дедушку Янкеля немцы убили прямо на улице. Еще до гетто. Он стал одной из первых жертв среди мирного населения. Дедушка помнил немцев еще по Первой мировой войне и в первые дни оккупации свободно ходил на улицам Минска. Кому-то это не понравилось и его застрелили.
Когда в Минске немцы образовали гетто, всем евреям пришлось перейти в него. Папа тоже оказался в гетто. Он и две дочери были записаны в рабочую колонну. Папа был достаточно крепкий и девочки молодые – их гоняли на работы на русский район. На территории сегодняшнего университетского городка немцы разбили огороды и выращивали овощи. Папа рассказывал, что их заставляли работать на прополке. А старшую папину дочь Еву отправляли на работу в швейную мастерскую. Они шила и ремонтировала одежду.
Мой брат Лёнечка.
Погиб в гетто.
Немцы за любую провинность расстреливали узников гетто. Папа рассказывал, что если они видели, как человек отправляет в рот листик салата, его могли расстрелять на месте. И на прополке нужно было очень тщательно отделять сорняки от других растений. Но все ведь были голодные, и когда собиралась кучка сорняков, старались пару листочков салата вниз подложить, чтобы потом как-то незаметно съесть или унести с собой в кармане. И был гауптман Зюшке. Папа мне часто это имя повторял. Он был у них вроде надсмотрщика. Оказался порядочным человеком. Папа рассказывал, как он ходил и прутиком разваливал кучки сорняков, проверял, нет ли там салата. Иногда видел, что узники что-то прятали среди сорняков, но никогда их за это не наказывал, и делал вид, будто ничего не заметил. Во время одного из погромов в гетто, гауптман Зюшке сказал по-немецки: «В гетто сегодня не спокойно». И он не повел узников обратно, а спрятал в подвале одного из зданий. Но папина жена и 7-летний сын остались в гетто и погибли там во время этого погрома. Зюшке только на следующий день привел узников в гетто. Он был солдат, его мобилизовали, но жестким он не был. Я это имя запомнила на всю жизнь – гауптман Зюшке.
Родная сестра отца тоже находилась в Минском гетто, и жила недалеко, но он не имел возможности встретиться с ней. В гетто папа жил во дворе за сегодняшней Исторической мастерской, там сейчас два деревянных домика сохранились, а раньше было много деревянных домов. А сестра отца жила там, где сейчас находится станция метро Фрунзенская на Юбилейной площади. В гетто был жесточайший режим.
Единственный способ спастись – это бежать из гетто.
– И отец бежал из гетто? – спрашиваю я.
– Бежал с двумя дочерьми. Одной было 16 лет, другая – на год моложе. Старшую звали, как и бабушку, Ева, папа назвал ее в память о ней, младшую – Соня.
Бежали они в Налибокскую пущу, в партизанский отряд Зорина, который как раз в это время формировался. Евреев не все партизанские отряды принимали. У папы были какие-то связи, какие-то люди, которые должны были их в лесу встретить. Уходить большой группой из гетто было опасно. Шли по двое – трое. Так было безопаснее. И в определенном месте их должны были встретить посланцы из партизанского отряда. Папа шел вместе со старшей дочкой – Евой. Они были встречены в условном месте и дошли до отряда. Соня шла со своей подругой. Они в отряд не пришли. История темная и по сегодняшний день. Те, кто должен был их встретить, путались в показаниях. Потом партизаны организовали поиск, и нашли их обеих убитыми и изнасилованными. Папа с Евой до освобождения Беларуси оставались в партизанском отряде № 106 под командованием Зорина.
Папа в 50-е годы.
Папа сначала был рядовым бойцом, но вскоре Зорин назначил его командиром хозяйственного взвода. Папа пытался отказаться от этой должности. Очень сложной она была. В отряде 800 человек, в том числе и женщины, и дети. Надо сохранить людей, всех накормить. И отношения в отряде были непростые. Например, ту же картошку, вначале надо было добыть, а потом готовить, делить еду. Были и такие, которые требовали для себя лучших условий, говорили, что ночью в землянке холодно. Действительно, было холодно. Но условия были для всех одинаковые. Одна говорила, что ее муж на фронте кровь проливает, а ее здесь впроголодь держат. Разные люди были в отряде, хлебнувшие горя и обозленные. И со всеми надо было найти общий язык. Папа, наверное, был не тот человек, чтобы заниматься такой работой. Он понимал это. Но Зорин был крутой командир и однажды сказал отцу: «Или получишь пулю в лоб, или будешь на этой должности». Он доверял отцу и это, наверное, было самым главным. Папа пробыл командиром хозвзвода до самого освобождения Минска. В партизанском отряде Зорина была создана целая инфроструктура, необходимая для жизни в лесу. В отряде были свои врачи, сапожники, портные, пекари, люди других необходимых профессий. Из других русских партизанских отрядов приезжали к Зорину, привозили, например, муку. В 106 отряде была своя пекарня, выпекали хлеб, за это часть его оставалась в самом отряде. Даже лесная партизанская школа была. И все это надо было организовать и поддерживать в рабочем состоянии.
Мама, я и папа.
В послевоенной памяти оставалось многое, но чаще вспоминали самые трудные дни. О том, как отряда, разделившись на группы, меняя дислокацию, уходил от наступавших немцев. В группе, которую возглавлял папа не погиб ни один партизан. Стояли в болоте по шею, дышали через соломинки, но вышли живыми. Когда немцы отступали в 1944 году, был тяжелый бой, погибли шесть партизан, Зорин потерял ногу. Папа участвовал в этом бою. А потом вместе с отрядом он вошел в освобожденный Минск.
Его довоенный дом был занят. В нем жили разные люди. Многие из них даже не догадывались, кто здесь жил до войны. И папе пришлось очень сложно доказывать свое право на жилье и возвращать дом. Перед уходом в гетто он закопал домовую книгу, в которой все было записано… Сначала ему одну комнатку освободили, потом вторую…
Папа сошелся с мамой после войны. Минск был в руинах. Людей на улицах было очень мало. Когда два человека встречали друг друга на пустынной улице, они обязательно здоровались: это было счастье − увидеть кого-то. Папа ходил на работу пешком, от сегодняшнего музыкального театра до тракторного завода. По дороге часто встречал женщину. Сначала они стали здороваться, потом – разговаривать.
Я и папа.
У мамы была своя, очень длинная история. Мама родилась в Острошицком городке. Девичья фамилия – Чарная. Маминого первого мужа, его фамилия Биндлер, репрессировали в 1937 году. У нее было трое детей. Она сама поднимала их на ноги. Когда Минск в июне-июле 1941 года горел, она сумела посадить в машину и отправить на восток всех троих детей, а сама осталась в Минске. До войны мама работала в сберегательной кассе, была ответственной за ценности и осталась при них. А когда она наконец-то ушла из города и добралась с толпами беженцев до Крупок, немецкий десант перерезал им дорогу и заставил повернуть обратно. Маме пришлось вернуться в Минск. Она оказалась в гетто. Вместе с Михаилом Гебелевым работала в антифашистском комитете. Внешне она была не похожа на еврейку. Ей сделали русские документы, она действовала как связная, ходила в русский район, до того момента, как ушла в партизаны. В книге Гирша Смоляра «Мстители гетто» упоминается в шести местах Хася Биндлер – это моя мама.
Мама продолжила бороться с фашистами в партизанской бригаде Никитина, в отряде Пархоменко.
Ей посчастливилось найти своих детей в Казахстане. Мой брат и одна из сестёр вернулись с мамой в освобождённый Минск. А старшая сестра вышла замуж в Казахстане за молодого лейтенанта и осталась там.
В послевоенном Минске мама жила в маленькой комнатке на Немиге с двумя детьми. Однажды папа пришел к ней домой, увидел мою среднюю сестру (она с 1938 года), ей было 7-8 лет. Ребенок был голодный, дома холодно, жили они очень бедно, и папа предложил им перебраться к нему.
Но мама не знала, что с ее репрессированным мужем. Она пошла к своей свекрови, вернувшейся из так называемой эвакуации, и рассказала ей все. Старая женщина понимала в жизни больше, чем мама. Она сказала маме: «Он (твой муж, мой сын) не вернется. Если есть такой человек, выходи за него замуж». Мама с папой долго не расписывались. В 1946 году от тифа умерла папина старшая дочь Ева. Ее похоронили на еврейском кладбище. Когда его сносили, перезахоронили на Чижовке.
У папы не оставалось никого. Были мамины дети. И в 1947 году родилась я – их общий ребенок. Родители жили со мной до конца своих дней.
Папа прожил 100 лет и три дня. Последнюю ночь мы сидели с ним. Он вспоминал своих сестер, братьев. Говорил вперемешку то на идише, то на русском языке, какие-то слова на белорусском…
Вот такая история…
Такой век моего отца.
|
|
ENG 
RSS-канал новостей сайта www.shtetle.com
