ПРОШУ СРАЗУ ДАТЬ ОТВЕТ
Дома, в местечке Черея, Михаила Миркина звали Мота. А 1940 году Мота Миркин уехал в Минск и стал студентом физмата Белорусского государственного университета.
Когда началась война, студент Миркин ушел на фронт. Воевал, как и все кто были на передовой. Имеет боевые награды. Но не наградами отмеряли боевой путь тех, кто находился на передовой, а ранениями. После очередного тяжелого ранения и выздоровления Моткин был направлен в Куйбышевское военно-пехотное училище. Как только услышал года по радио сообщение Совинформбюро об освобождении Череи, в 29 июня 1944 года написал письмо родителям. С тайной надеждой на чудо – вдруг остались живы, и он получит ответ.
«Дорогие родители! Пишу письмо с надеждой, что Вас здесь нет. (Мота Миркин надеялся, что родители успели эвакуироваться на восток, он уже слышал о зверствах фашистов, о расправах с еврейским населением – А. Ф.). Но если нет, то может кто-нибудь прочтет письмо и даст ответ, мне, сыну Вашему, о Вашей судьбе. Если же Вы каким-нибудь чудом уже оказались здесь и получили письмо, то непременно ответьте мне, хотя бы два слова: «Мы живы». О Вас мне неизвестно стало с той минуты, когда началась война в 1941 году. Я расстался с семьей, не зная о ее судьбе. Но уже было сообщение, что м. Черея освобождена от немцев. Быть может, Вы остались как-нибудь живы, поэтому прошу сразу же дать ответ. Миркин М.Л.»
Письмо Михаила Миркина в Черею.
Через полмесяца – 14 июля 1944 года – солдатское треугольное письмо Моты Миркина, вернулось к нему обратно. Начальник Черейской почты Шупляков написал на конверте: «Проживавшие в Черее Ваши родственники убиты немцами 6 марта 1942 года при избиении ими еврейского населения».
Чуда не свершилось. В архиве Михаила Миркина хранится этот солдатский треугольник, просмотренный военной цензурой № 06407.
Александр Фрумин
Воспоминания Михаила Миркина
Автор публикации – ученик довоенной десятилетки в Черее.
Светлой памяти учительницы русского и белорусского языка и литературы Эсфири Кац,
а также родственницы Мини Фишкиной посвящаются мои воспоминания.
Предисловие
Время неумолимо идет вперед, а вместе с ним и наша скоротечная жизнь. Из нашей памяти безвозвратно уходят люди и события. Все меньше остается свидетелей многих значительных, а порой и не очень важных событий прежних лет.
Но остаются дети, внуки, правнуки… Им небезразлично и небезынтересно знать свою родословную, в какое время и в каких условиях жили их сверстники, отцы и матери, дедушки и бабушки. И наш долг рассказать им об этом как можно более подробно.
Цель повествования – на основе сохранившихся личных записей 1944–46 гг. сделать хотя бы примерное описание довоенного местечка Черея, где я родился и вырос; вспомнить поименно довоенных учителей и учеников еврейской семилетки и белорусской средней школы; показать, как воспринимались в моем 20-летнем возрасте жизнь и события того времени.
Прочитав воспоминания 60-летней давности и найдя в них родные или знакомые имена и фамилии, некоторых, быть может, заинтересует дальнейшая судьба этих людей. Кто знает?
Хотелось бы выразить искреннюю благодарность и душевную признательность землякам-черейцам Роальду Романову и Максиму Маевскому за опубликованные интереснейшие материалы о Черее и дополнительно полученную по телефону информацию о ней, а также за продолжение поисковых работ в этом направлении главному редактору журнала «Мишпоха» А. Шульману.
Особая благодарность моим сыновьям Леониду и Дмитрию за неувядаемый интерес к семейному прошлому, за поиск родственных семейных корней и организационно-техническую помощь в налаживании контактов с коллегами и организации всей этой работы, а супруге Раисе – за вдохновение, поддержку и ценные советы.
Довоенная Черея
(из записной книжки 1946 год)
Черея – это местечко, преимущественно еврейского типа и населения. До железнодорожной станции Вятны – 18 км, до станции Бобр – 30 км.
Местечко было расположено в очень живописном месте. Кругом замечательные леса, полные грибов, ягод, орехов.
На окраине – большое озеро и горы, их называли «турецкими». Было много садов. Издалека виднелась соседняя деревня – Белая Церковь. В самом деле, белая высокая церковь всегда была видна издалека и выделялась, как маяк на море. Озеро в этом месте соединялось с другим, и образовывало большое водное пространство. А кругом чернели леса…
Внутри маленького «городка» были две церкви и один костел, куда кое-когда и я, будучи ребенком, забегал.
До войны 1941 года работал винзавод, лесопильный завод, сукновалка, различные артели, был кирпичный завод, молочный завод, две хлебопекарни, швейные и сапожные мастерские, кинотеатр, одна средняя, одна неполная средняя и три начальных школы, три синагоги: для бедного, среднего и более состоятельного сословий.
Были: электростанция (вместе с мельзаводом), магазины (в том числе универмаг), почта, детский дом, гараж, больница, ветеринарная лечебница, гончарная артель, леспромхоз, пожарная, ресторан, парикмахерская, изба-читальня, рыбацкая артель, баня (на берегу озера), казармы (в которых когда-то размещались воинские части) и другие. Было много садов, а на озере – лодок.
Процентов на шестьдесят жили евреи, остальные – белорусы, поляки. Кочевали цыгане.
Дом наш находился почти в самом центре: ул. Горская, дом 2.
План местечка Черея.
Черейская еврейская неполная средняя школа (семилетка)
В 1930 году меня отдали учиться в первый класс еврейской семилетки. Начальные классы были расположены в одном из зданий детского дома – возле костела. Рядом была спортивная площадка, где чаще всего играли в футбол (особенно мне запомнился футболист Волчек), а также в волейбол и баскетбол; там были качели. Здесь в то время собиралось много молодежи.
В волейбол я уже пробовал играть, хотя с площадки меня выпроваживали с треском и пинками. Было очень обидно: почему я не взрослый, а такой маленький.
Учился я хорошо в первом классе. Помнится, как быстро решал задачи, и как учительница мне давала задачи из учебников второго или третьего класса.
Сначала нас учила учительница Дольникова, а потом – Мерзлякова.
Клуб в то время помещался там, где впоследствии стал детский дом – возле электростанции (вместе с мельницей). Часто на клубной сцене выступали самодеятельные коллективы, ставили постановки (в числе самодеятельных артистов и моя мама несколько раз выступала), приезжали клоуны, силачи, показывали немое кино, играл духовой оркестр, были танцы. Часто в клубе устраивали лекции и доклады, преимущественно на антирелигиозные темы. Сейчас мне все это довольно смутно припоминается.
Незаметно перешел во второй класс, где продолжал хорошо учиться, а затем и в третий. А там на меня уже стали смотреть как на «большого».
Помню, как однажды устроили воскресник. Длинной вереницей мы растянулись от одного здания школы до другого и передавали дрова из рук в руки, пока не загрузили подвальное помещение…
В третьем классе нас учила пожилая учительница – Капелюш. У нее был русский муж – Пшенка. Жили они в конце нашей улицы Горской, и к ней мне часто приходилось ходить по утрам – будить, ибо к началу уроков она частенько вовремя не приходила.
В летнее время вместе с кампанией ребят ходили на кирпичный завод, который располагался в трех километрах от нас. Там было замечательно. Сколько птичьих яиц мы доставали из ласточкиных гнезд «цагельни». Интересно было смотреть, когда обжигали кирпич. А природа кругом какая прелестная!
В четвертом классе нашей учительницей была жена директора школы Доросинского – Ида Генкина. До сих пор стоит перед моими глазами ее образ. Она была очень красивая, и в то же время очень нервная и болезненная. В этом классе я учился похуже.
В пятом классе я стал немного серьезней и самостоятельней. В этом классе очень подружился с оставшимися второгодниками Семеном Казиником и Гилей Гутиным.
Родители Михаила Миркина.
Полный расцвет юношества я почувствовал в шестом классе, когда мне было около 13 лет. Учителя в семилетке были замечательные: по математике – Яков Давыдович Львович, по еврейскому языку и литературе, а также зоологии – Илья Наумович Хосид, по истории и географии – Шура Моисеевич Рабинович (он же директор школы), по русскому и белорусскому языку и литературе – Эсфирь Соломоновна Кац, по черчению – Гельфанд, по немецкому языку – Хайкина. Это был замечательный учительский коллектив.
Больше всех из учителей я любил Илью Наумовича Хосида. Это был молодой, жизнерадостный, полный энергии и задора, неустанный и всесторонне развитый человек. С ним дружил до последнего дня пребывания в школе.
Ему я многим обязан. Именно он привил во мне любовь к искусству, музыке, литературе, языку, природе, фотографии. Он организовал запомнившийся на всю жизнь фотокружок из учеников шестого и седьмого классов (Семен Казаник, Гиля Гутин, я, Маня Молочник, Хая Зак, Ида Лившиц и Геня Каган). Много было сделано различных фотографий, которые, к великому сожалению, почти все пропали.
Особую симпатию и скрытую застенчивую юношескую любовь я питал к молоденькой, очаровательной, обаятельной, очень эффектной учительнице русского и белорусского языка и литературы – Эсфири Соломоновне Кац. Незабываемый образ женской красоты, нравственного обаяния и человеческой доброты любимой учительницы сохранился в моей памяти на всю жизнь.
В выпускном седьмом классе было всего 16 учеников. Ниже приводится списочный состав класса и некоторые краткие сведения о каждом из учеников, которые мне были известны в 1946 – 1947 гг.
Маня Молочник – служит в армии на Сахалине.
Ида Лившиц – с сыном во Львове, без мужа.
Аня Зак – воспитательница детского сада «Березино», в Ново-Борисове (БССР).
Паша Агареник – работает в военторге г. Орша (БССР).
Мера Кокина – заканчивает мединститут в г. Куйбышеве.
Рая Гольдберг – работает в жилуправлении г. Орша, замужем.
Геня Каган – во Владивостоке (после Ленинграда), замужем.
Лиза Праглина – в Чкалове.
Сима Смусина – погибла в м. Черея 5 марта 1942 года.
Соня Лурье – неизвестно.
Ася Рудина – до 1944 г. жила в Борисове.
Семен Казаник – работает и учится в Ленинграде.
Гиля Гутин – погиб во время войны, был женат.
Борис Шерман – неизвестно.
Соня Капелюш – врач, живет в Брянске.
Мото Миркин – студент Ленинградского политехнического института, г. Ленинград.
Такими остались в моей памяти и учителя и ученики Черейской еврейской семилетки спустя почти семь десятков лет. Где они сейчас? Что с ними сталось? Что сталось с еврейской семилеткой известно – в 1938 году ее преобразовали в русскую.
Черейская белорусская средняя школа (десятилетка)
Наступил сентябрь 1938 года. Я поступил учиться в восьмой класс Черейской белорусской средней школы, расположенной в красивом бывшем имении на окраине местечка.
Вместе со мной продолжили учебу и некоторые выпускники еврейской школы (Рая Клугман, Ида Лившиц и др.), большинство же учеников поступило в техникумы или уехали учиться в школы других городов.
Обстановка в этой школе существенно отличалась. Коренным образом изменился состав учеников. Вместо однородной еврейской молодежи, которая обучалась прежде в семилетке, в классах десятилетки подавляющее большинство составляли белорусы из местечка и прилегающих к нему деревень, с которыми мы вскоре очень сдружились.
Сперва мне учиться было совсем нелегко: ведь по всем предметам пришлось полностью переключиться на белорусский язык. Навсегда мне запомнился первый ответ у школьной доски на ломанном белорусском языке по физике, учителем которой был высокий и грозный Рудзько. В классе было около трех десятков учеников. Но вскоре это препятствие было преодолено, и я стал весьма успешно заниматься.
Директором школы был замечательный учитель и человек Тимощенко Михаил Яковлевич. Он преподавал у нас во всех классах все математические предметы. Прекрасный знаток своего дела, Михаил Яковлевич был также разносторонне образован и очень увлекался музыкой. По его инициативе, под его руководством и при нашей, в том числе и моей, поддержке в школе был создан ансамбль песни и пляски. Для этого были закуплены домровый оркестр и другие музыкальные инструменты (балалайки, мандолины, гитары и др.). Был организован замечательный хор, танцевальной группой руководила обаятельная жена директора Екатерина Ильинична.
В школе я стал «нештатным» заместителем директора по музыкальной части, а в оркестре играл на самой маленькой домре – пикало.
Летом, по окончании 8 класса, наш ансамбль ездил на окружную олимпиаду в г. Лепель и занял одно из первых мест. А летом 1939 года, по окончании 9-го класса, наш ансамбль ездил на областную олимпиаду школьной художественной самодеятельности в г. Витебск. Там наше выступление было почти триумфальным, с присуждением первого места и соответствующими наградами.
Кроме участия в художественной самодеятельности я продолжал усиленно заниматься фотографией. Не счесть количества сделанных (и впоследствии пропавших) снимков. Но некоторые из них до сих пор стоят перед моими глазами. Это здание нашей школы в бывшем имении, окруженное со всех сторон сказочными вековыми каштанами неописуемой во время цветения красоты. Это уникальные церкви и костел изумительной красоты и архитектуры. Это бескрайняя гладь Черейского озера. А дорогие лица родных, близких, знакомых, друзей, учителей и учеников…
Учителями в школе, кроме уже упомянутых, были:
Захаревич Екатерина Владимировна – по русскому языку и литературе. Обаятельная, интеллигентная и всеми уважаемая; Капрович – по истории; Шилов – по белорусскому языку и литературе; Шидловская – по анатомии и зоологии; Фарбман – по немецкому языку.
Фамилии и имена многих учеников (добрых и не очень), с которыми мы последние три года сидели за школьными партами, уже позабыты. Но, к счастью, некоторые из них до сих пор сохранились в памяти. Это:
Ира Зинькевич,
Валя Пушнова,
Валя Лукьянова,
Надя Дозорцева,
Поля Гринь,
Соня Дубровская,
Клава Дубровская,
Рая Клугман,
Ида Лившиц,
Виктор Романов,
Дмитрий Дубровский,
Петр Млявый,
Рыдлевские,
Радашкевичи,
Николай Радашкевич.
Окончить десятый класс с золотой медалью мне так и не удалось из-за полученной четверки по одному из второстепенных предметов. Глубокоуважаемый мною директор школы Михаил Яковлевич советовал поступать на физико-математическое отделение Белорусского Государственного университета (БГУ, г. Минск). И действительно, его авторитетная рекомендация оказалась для меня решающей.
Успешно выдержав конкурсные вступительные экзамены (шесть человек на место), с 1 сентября 1940 года стал студентом первого курса физмата БГУ. Естественно, радости моей и переживавших родителей не было предела.
Студентами других институтов, общежития которых, как и наше, располагались за железнодорожным вокзалом, по улице Студенческой, стали и некоторые выпускники нашего десятого класса, в частности Ира Зинькевич и Валя Пушнова.
В связи с вводом с нового учебного года платы за обучение в высших учебных заведениях при университете были открыты для желающих одногодичные курсы по подготовке преподавателей физики и математики для старших классов средних школ с выплатой стипендии. Я был одновременно и студентом и курсантом. И если курсы успешно окончил в июне 1941 года, то сдать последний экзамен за первый курс физмата мне так и не пришлось, началась война.
С первых же дней войны немецкие летчики беспрерывно бомбили город. И здесь я должен привести выдержку из записанных мной в 1946 году воспоминаний.
«Втиснувшись кое-как в переполненный трамвай, я, Валя Пушнова и Ира Зинькевич едем на ремонт разрушенной немецкими самолетами железнодорожной линии. Раздаются пронзительные сирены очередной воздушной тревоги. Я, Валя и Ира выскакиваем из трамвая и, чтобы укрыться, бежим к первому попавшему дому. Простояв там недолго, забрели в какой-то рядом расположенный магазин. Выбрав удобную минуту затишья, убегаю, потеряв их из виду. Но не успел пробежать и несколько шагов, как опять объявлена воздушная тревога. Относительно благополучно добрался до двоюродного брата, который вместе с женой жил на Комсомольской улице. Но Валя и Ира, потеряв меня из виду, посчитали, что я во время этого налета попал под бомбежку и, очевидно, погиб. С тех пор все в Черее, даже отец и мать, посчитали меня погибшим».
Впоследствии эта история имела свое продолжение.
Их было немало потом, на протяжении всей войны: и в разных районах Калмыцкого участка Сталинградского фронта осенью 1942 года., и при форсировании р. Маныч зимой 1943 г., и на Наревском плацдарме весной 1945 г., и в боях за города Грауденц, Данциг, Штеттин, и при форсировании устья реки Одер на границе с Германией.
Иначе и не могло быть. Участь пехотинца в любой должности и звании, в которых мне довелось воевать, – первым подниматься и поднимать бойцов в атаку, первым получать пули и осколки мин и снарядов, первым быть убитым или раненным, и, если повезет, остаться после этого живым…
Первая атака
С трудом перечитывая свои пожелтевшие от времени карандашные и чернильные дневниковые записи и угадывая смысл некогда наспех записанных слов и выражений, я вдруг подумал: какой из многих боевых эпизодов той далекой военной поры был наиболее значительными, запомнившимся особенно ярко?
Конечно же, первая незабываемая атака в девятнадцать лет…
Их было немало потом, на протяжении всей войны: и в разных районах Калмыцкого участка Сталинградского фронта осенью 1942 годах, и при форсировании р. Маныч зимой 1943 г., и на Наревском плацдарме весной 1945 г., и в боях за города Грауденц, Данциг, Штеттин (Щецин), и при форсировании устья реки Одер на границе с Германией.
Иначе и не могло быть. Участь пехотинца в любой должности и звании, в которых мне довелось воевать, – первым подниматься и поднимать бойцов в атаку, первым получать пули и осколки мин и снарядов, первым быть убитым или раненным, и, если повезет, остаться после этого живым…
Атак было немало. Но первая, которая могла оказаться и последней, да к тому же далеко не героическая, запомнилась на всю жизнь.
21 марта 1942 года, когда мне не было еще и девятнадцати, я получил в колхозе, куда был эвакуирован и где работал на фермах и в поле всю холодную зиму, продукты на несколько суток, сложил их в сумку и направился в Енотаевский райвоенкомат Астраханской области.
Боясь, что на сей раз, как это случалось раньше, военкомат может отложить на неопределенное время мой призыв в армию, не стал дожидаться официального приема, прохождения медицинской комиссии и необходимого оформления призывных документов. Увидев на соседней станции состав с молодыми ребятами, очевидно призывниками, готовый вот-вот отправиться, быстро вскочил на подножку вагона отходящего поезда, без направления и документов из военкомата, и вместе с остальными поехал в неизвестность.
На следующее утро эшелон с призывниками приехал в Астрахань. Все выгрузились из вагонов и нас строем повели в старинный Астраханский Кремль, на воротах которого было написано: «2-е Астраханское военно-пехотное училище». Только теперь я понял, куда мы приехали, и какая участь ждет призывников. Во время переклички выяснилось, что моей фамилии в списках нет. После моего объяснения причины самовольного приезда без направления военкомата, благодаря снисходительности старшего офицера, решили занести мою фамилию в списки и оставить вместе со всеми, как добровольца. Радости моей не было предела. Моя мечта сбылась! Я больше не гражданский человек, а военный…
Переключиться с гражданского на военный образ жизни было нелегко и непросто. Пока привык к распорядку дня, особенно к раннему подъему, к нормам на питание, к беспрекословному повиновению старшим командирам выполнению их приказов, было очень трудно. И, тем не менее, я вскоре стал привыкать ко всем тяготам военного времени и военной жизни вообще.
Особенно мучили меня, как и всех остальных курсантов, двухметровые обмотки, которыми мы должны были обматывать ноги поверх ботинок: ведь сапог, хотя бы кирзовых, не было, и о них можно было только мечтать.
Труднее было утром, во время подъема, когда за считанные минуты надо было успеть проснуться, вскочить с трехъярусных нар, натянуть штаны и надеть гимнастерку, сунуть ноги в ботинки и намотать обмотки, которые, будь они неладны, как назло, часто разматывались, выбежать на площадку и встать полностью заправленным в строй. И если во время этой утренней проверки что-то было не на месте, то наряда вне очереди не миновать.
Занятия проходили в учебных лагерях близ Астрахани. Частыми были ночные тревоги. Очень серьезная военная обстановка сложилась к началу августа 1942 года на советско-германском фронте и, в частности, на одном из наименее известных участков Сталинградского фронта – Калмыцком, где мы находились. Еще 23 июля Гитлер подписал директиву, в которой 6-ой и 4-ой армиям группы «Б», действовавшим на юге России, было приказано стремительным ударом разгромить советские войска, прикрывавшие Сталинград с юга и овладеть городом, а в последующем нанести удар вдоль Волги на юг и захватить район Астрахани, чтобы полностью парализовать движение по Волге.
Предвидя это, 6 августа 1942 года был издан боевой приказ штаба Сталинградского фронта, в соответствии с которым войска должны были быть приведены в боевую готовность и выведены на заранее подготовленные оборонительные рубежи. Из числа имевшихся в Астрахани двух военно-пехотных училищ приказано было сформировать два полка, один из которых был укомплектован курсантами нашего училища. Время формирования измерялось часами и минутами, и они мне очень хорошо запомнились…
В ночь с 6 на 7 августа нас подняли по боевой тревоге, и мы пять километров бежали к учебным лагерям Тикани. А там курсантские подразделения принял начальник училища полковник М.С. Юргелас, назначенный командиром второго курсантского полка. Нам еще не объявили боевой приказ, мы еще не знали, какие огромные изменения произошли в нашей жизни, но поняли, что продолжать учебу в училище не сможем. Вместо года мы отучились всего четыре месяца.
Очень запомнилось, как полковник внимательно всматривался в суровые, сосредоточенные и полные тревоги лица курсантов.
Прямо из учебного лагеря мы ушли на фронт, не успев получить воинские звания, не успев попрощаться с астраханскими девчатами…
К вечеру 7 августа мы уже заняли участок обороны, которые позволял контролировать дорогу Элиста – Астрахань, в районе деревни Ницан. Стало ясно, куда шли и что нас ожидает. Оборону мы заняли после труднейшего марш-броска по тяжелейшим бескрайним дорогам калмыцких степей, которые встретили нас страшным зноем. Вообще, лето 1942 года, особенно август, выдалось очень жарким. Палящие лучи солнца выжгли последние травы. Лишь колючий кустарник был виден вокруг. А по знойному небу временами плыли легкие, как лебяжий пух, облака. Давно уже не было дождей. Не хватало пресной воды для питья. Часто нам выдавали на двоих одну флягу воды на сутки и это при пайке, состоящем из сушенной, соленой воблы, сухарей, сахара и рыбных консервов.
Но самым неприятным здесь был «астраханец» – ветер с ядовитой песчаной пылью. Пылевые смерчи высокими столбами ввинчивались в небо, становилось темно. От песка нигде не укроешься, нигде не найдешь покоя.
Занять оборонительный рубеж – это, прежде всего, как можно быстрее вырыть окоп и обеспечить свою защиту. Никогда не забудется тот каменистый грунт, который пришлось буквально зубами грызть, чтобы вырыть окоп в полный рост. Требовалась масса духовных и физических сил, чтобы успеть спрятаться в землю, да и обстановка поторапливала. Но все же, к ночи, чертовски усталые и порядком измученные, мы на нашей высоте уже находились в окопах.
А впереди, на возвышенностях, с самого раннего утра стали появляться и закрепляться передовые отряды немецких войск. Впервые за все эти августовские дни мы получили четкий приказ: подготовиться к атаке и выбить противника с занятых им позиций.
Около пяти часов вечера, после весьма непродолжительной артиллерийской подготовки, по сигналу зеленой ракеты и команде нашего командира: «Вперед!», мы, курсанты, имея лишь опыт учебных тактических занятий, поднялись во весь рост и побежали вперед. Вопреки нашим ожиданиям, вначале со стороны немцев были слышны лишь отдельные выстрелы. Но когда мы приблизились к ним метров на 300–400, они открыли шквальный огонь из автоматов, пулеметов и минометов.
Мы тотчас же залегли, причем повторной команды «В атаку, вперед!» не последовало, из чего можно было заключить, что многие курсанты, и командиры, как это впоследствии подтвердилось, во время этой атаки были убиты или ранены.
А что было со мной, благодаря какой счастливой случайности я остался жив, до сих пор не могу понять и никогда этого не забуду. Как оказалось, всю мою судьбу решил накануне выданный мне, как и всем другим курсантам, новый блестящий котелок, который я, то ли по глупости, то ли по недопониманию не спрятал в наплечный вещевой мешок, а прикрепил его поверх мешка, который, естественно, был на моих плечах во время атаки. И я стал его заложником. Я упал лицом книзу, вещмешок и котелок оказались сверху. Блестевший на солнце котелок послужил отличной мишенью для немецких солдат. Любая попытка снять его с себя приводила к тому, что нему обязательно стреляли. Видимо, он был пристрелян каким-то немецким снайпером.
Почти не шевелясь, пролежал я на открытом поле до заката солнца, дожидаясь, пока начнет темнеть. Затем по-пластунски, как нас учили в училище, стал пробираться назад, к исходным позициям, где нас, оставшихся в живых, уже ждали автомашины. Под покровом ночи нас увезли и ранним утром мы уже оказались в какой-то калмыцкой деревне.
И хотя на душе было очень тревожно и безумно хотелось поскорее уснуть, но подумалось: «А что могла сделать рота еще необстрелянных солдат против опытных вооруженных до зубов солдат 16-ой немецкой мотострелковой дивизии? Ровным счетом, ничего!».
Судите сами: можно было забыть ту первую, бездарно захлопнувшуюся лобовую атаку и тот злополучный жестяной котелок, который к закату дня был буквально изрешечен немецкими пулями? Никогда!
Котелок пострадал, а меня Бог в этот раз миловал. Очевидно, слишком дорого заплатила вся моя, погибшая в гетто местечка Черея семья, за жизнь единственного, оставшегося в живых, сына.
История одной фотографии
В 1946 году партизан полка Садчикова Максим Маевский (сын Мини Фишкиной) приехал в Минск и посетил ряд институтов в университетском городке с целью разыскать родных или знакомых из Череи или же получить сведения о них. Особым успехом этот поиск не увенчался, поскольку таковых не оказалось.
Во время посещения Белорусского Государственного университета секретарь отдела кадров при виде советского воина с орденами сочувственно сообщила ему, что студентов из Череи у них вовсе нет. Есть лишь сохранившееся личное дело 1940 года одного погибшего студента физмата. Погибшим они его резонно посчитали, поскольку после окончания войны в 1945 году он не вернулся на учебу в БГУ.
Когда по настойчивой просьбе Максима секретарь показала личное дело Черейского студента с прикрепленной на его первом листе фотографией, которую он тотчас же узнал, Максим от неожиданности на мгновение растерялся, но тут же категорично заявил: «Эту фотографию я у вас во что бы то ни стало должен забрать. Ведь этого парнишку, к тому же нашего родственника, я очень хорошо знал еще по довоенному времени, равно как и всю его погибшую семью». Перед этой настойчивой и по-человечески понятной просьбой секретарь естественно устоять не могла.
С радостным настроением и до глубины души взволнованный Максим с фотографией Моты Миркина в кармане военной гимнастерки покинул стены университета. Это единственная, сохранившаяся у Максима по сей день довоенная моя фотография 1940 года, за что мы – я, жена, дети и внуки – ему бесконечно благодарны.
Мы также весьма тронуты и благодарны прекрасной маме Максима – нашей родственнице Мине Фишкиной еще за одну довоенную фотографию части нашей семьи, которую она все это нелегкое время умудрилась хранить в своей дамской сумочке не ведая, что когда-нибудь, спустя много лет, ее увидит единственный оставшийся в живых член этого семейства.
Краткие сведения об авторе
Михаил Миркин с женой.
Михаил Лазаревич Миркин – выходец из семьи рабочего, родился в 1923 году в м. Черея, Витебской области. В 1940 году поступил на физико-математический факультет Белорусского Государственного университета (г. Минск).
С 1942 по 1946 год – в рядах действующей Советской армии. Воевал на Сталинградском и Втором Белорусских фронтах. Участвовал в боях за Сталинград, Данциг, Штеттин (Щецин), форсировал реку Одер. Трижды был тяжело ранен. Награжден боевыми орденами и медалями, в том числе, американскими.
В 1951 году окончил Ленинградский политехнический институт по специальности «Организация и планирование энергетического производства», получив квалификацию инженера-экономиста.
В 1952 – 1963 гг. – инженер-экономист, начальник планово-экономического и производственно-технического отделов, одной из крупнейших электростанций Восточной Сибири.
С 1963 года главный инженер лаборатории научно-исследовательского института экономики и экономико-математических методов планирования при Госплане Белоруссии (г. Минск).
С 1965 года аспирант заочной аспирантуры Белорусского филиала энергетического института им. Г.М. Кржижановского (г. Минск).
В 1968 году защитил в Ленинградском инженерно-экономическом институте кандидатскую диссертацию, получив ученую степень кандидата технических наук по специальности «Общая энергетика». В 1974 году присвоено ученое звание старшего научного сотрудника.
С 1965 по 1988 год работал в белорусском филиале энергетического института и Западном филиале теплотехнического института в должности старшего научного сотрудника, а с 1991 по 1993 год – в Аргонской Национальной лаборатории (г. Чикаго, США), научным консультантом по вопросам экономики и организации энергетики. Имеет около полутора сотен печатных работ.
|
|
ENG 
RSS-канал новостей сайта www.shtetle.com