Поиск по сайту

Воспоминания Ефима Павловича Гершта

Предисловие

Это – воспоминания моего отца, Ефима Павловича Гершта, умершего в 2006 г. на 90-м году жизни. Они были написаны в 1980-е годы, когда все для него было весьма неясно. Юность и молодость отца прошли в сталинскую эпоху, а большую часть послевоенного времени он работал в учебном заведении, которое нынче называется Военно-космическая академия им. Можайского. По этим причинам привычка говорить и писать с оглядкой стала неискоренимой чертой его характера. Есть и другие обстоятельства, приведшие в действие самоцензуру, они будут понятны из текста. Впрочем, поправка на самоцензуру, если она вообще нужна, больше касается повествования об относительно позднем времени.

Сравнительно с рукописью в публикуемом тексте сделаны купюры отступлений слишком личного и, наоборот, слишком общего характера, не относящихся к основной канве повествования. Таких купюр очень немного, как и остальной редактуры; наиболее крупные отмечены квадратными скобками. Исключены эпиграфы. Угловыми скобками отмечены дополнения автора, сделанные на полях рукописного текста. Примечания после текста – мои. Воспоминания будут публиковаться по частям, в зависимости от проявленного к ним интереса и реакции читателей.

Буду благодарен всем, кто сообщит мне о любых замеченных ошибках и даст совет, как сделать публикацию лучше.

Часть I

Я родился в деревне Шулятино. По данным «Еврейской энциклопедии», т. 16, Шулятино – еврейская земледельческая колония Витебской губернии, Полоцкого уезда. Основана в 1852 г. на казенной земле. В 1898 г. там жило 14 семейств, 99 душ, и было 97 десятин земли. (Примерно столько же семейств было и в 1917–1924 гг.) Мой дед по отцу был, следовательно, земледелец. Я не пишу «крестьянин», так как это слово, по существу, означает «христианин», что к моему деду, ортодоксальному еврею, не относится.

У деда была большая семья. До зрелого возраста дожили шесть его сыновей и две дочери. Мой отец Файвел (Файвиш) – старший. Затем: Гершон, Самуил, Нехемья, Моисей (Миша) и Зорах (Захар) – близнецы, Эстер и Блюма (погибла). Естественно, прокормить такую семью землепашеством на белорусской земле было трудновато. Так что были и побочные заработки, и не только у деда. Все жители деревни и окрестных сел занимались извозом, продажей дров в городе, мелкой торговлей. Дед будто бы держал почтовых лошадей, так как Шулятино лежало вдоль почтового тракта (по-белорусски – большака). Была еще вроде лавка с какими-то товарами.

Что касается дня моего рождения, то по этому поводу имеется запись на полях одной старинной книги на древнееврейском языке. Она подтверждает, что я родился до Февральской революции, 31 декабря 1916 г. Так что отмечать день рождения я должен 13 января, но 13-го не хочется. Около двух месяцев я жил «при царизме» и по старому календарю. И только в новое советское время мне выписали метрику с датой рождения по новому календарю. Таким образом, я стал ровесником Октября – приблизительно, конечно.

Не все просто и с моим именем. Как водится у евреев, при рождении меня нарекли в честь моего покойного прадеда двойным именем Хаим-Шмерл. Первым из них, означающим «жизнь», меня и звали в раннем детстве. Однако в жертву моде меня скоро переименовали, дав созвучное (и общепринятое в таких случаях) имя Фима (Ефим, Юхим – белорусское, созвучное с именем Хаим).

Мой отец, которого звали Файвиш (Файвел, Павел) был старшим ребенком¹ в семье деда Лейба Меера. Впрочем, возможно, что старшим был его брат Григорий (Гершон), человек молчаливый, флегматичный. Отец получил традиционное еврейское воспитание. Он хорошо знал Хумеш (Пятикнижие), да и все остальные книги библейского канона, неплохо знал Мишну и Гемару, то есть то, что называют Талмудом. При случае он мог вставить в разговор библейское изречение на «лошен кидеш» (древнееврейском), подобно тому как в свое время образованные люди щеголяли латынью. Интересно, что к старости он не забыл этот древний язык и свободно читал книги «гебраистских» авторов, хотя в продолжение своей суматошной и нестабильной жизни вообще читал мало.

На русском языке он получил только начальное образование, то есть умел читать, писать и считать. Писал он, естественно, с ошибками, большими круглыми буквами с «еврейско-белорусским» акцентом. Говорил без акцента, но употреблял много белорусских слов. Он их считал исконно русскими, так как понятие «белорус» было мало знакомо местечковым евреям. В то же время они весьма четко различали поляков и латышей, менее четко – литовцев.

(Фамилия Гершт² – сокращение от Герштейн. [...] Сократили фамилию еще прадеду [при записи на армейскую службу]³, а он был николаевский солдат (поэтому и получил [по окончании срока службы в собственность] землю). Солдату [якобы,] такая роскошная фамилия не нужна.)

Мою мать звали Роза Залмановна (Соломоновна). [...] Роза Соломоновна Каем родилась в уездном городе Лепель Витебской губернии. (Евреи в Витебской губернии появились не ранее 2-й половины XVII столетия из Польши. Основные занятия – ремесло и торговля. В 1889 г. в Витебской губ. было 152000 евреев (13%) и 54 караима.) В семье матери было еще три ее сестры и два брата – Евсей и Шолом (погиб на войне). Глава семьи Залман Каем был арендатором у какого-то пана. Судя по всему, доходы были маленькие. Жизнь в городе сделала эту семью более просвещенной, чем местечковая семья отца. (Хотя уже после революции два его брата [и сестра] получили высшее образование: Миша был врач⁴, Захар – юрист, сестра Эсфирь – тоже врач.

У моего деда Лейба Меера (отсюда одни его дети были Львовичи [Эсфирь, Михаил и другие], остальные – Мироновичи [среди них Павел]) был брат Сендер (Александр). Он жил недалеко от Шулятино в белорусской или русской деревне и тоже был земледельцем.)

Мама училась в гимназии, и даже революционные идеи не были ей чужды. Бунд, эсеры, эсдеки – все это было знакомо гимназистам.

В 1912 г. мои родители поженились. У латыша Берзиня отец купил⁵ дом – хутор с хозяйственными постройками и огородом. Дом был обычный, из круглых бревен, проконопаченных белым мхом и паклей. Снаружи была насыпная завалинка: зимой она препятствовала проникновению холодного воздуха, летом на ней можно было посидеть. Крыльцо вело в сени, из сеней дверь вела в кухню с громадной русской печкой. К печке примыкала лежанка из кирпичей, лежанка обогревалась.

Кроме русской печки, была еще печка-голландка для отопления столовой и спальни. Эту печку топили вечером, в ней варили картошку на ужин. Вокруг этой печки вечером собиралась семья.

Дом был расположен в пределах прямой видимости от Шулятино, в одном-полутора километрах, на берегу небольшого ручья с берегами, поросшими ольшаником. В ручье можно было окунуться ребенку пяти лет, вымыть ноги. Ручей впадал в речку, куда евреи ходили в праздник Кущей, чтобы смыть грехи и пустить их по воде в море.

Из окна дома вдалеке, на горизонте, был виден лес. А совсем недалеко, примерно в полукилометре, проходил «большак», широкий тракт. Он шел от большого торгового села Краснополье в Шулятино и ближайшую к нему деревню Тродовичи. Тродовичские мужики и шулятинские евреи были друзьями. У них была одинаковая землица, одинаково их мучили и затяжные дожди во время покосов, и засухи, и бескормица. И те, и другие в морозные зимние ночи совершали набеги на ближайший помещичий лес. Одалживали друг у друга семена на посев или обменивали рожь на овес, ячмень на пшеницу – кто чем богат.

Между большаком и лесом были поля. Весной из окна дома были видны обычные картины весенней страды – пахота, боронование, сеяние. Пахали сохой, а сеяли, разбрасывая семена рукой. Летом в поля, заросшие рожью, ячменем и овсом, мы ходили за васильками, там же лакомились недозревшими зернами ржи. Очень вкусной казалась нам и спорынья – известный вредитель ржи.

Пшеницу в этих краях сеяли редко. Зато был лен с голубыми цветочками и вкусными жирными семенами. Еще вкуснее была конопля. Вообще летом была масса «лакомств». Первым созревал щавель, который ели сырым. Затем созревал горох, у которого ели не только зерна, но и сладковатую зеленую оболочку стручка, ее надо было предварительно надломить в поперечном направлении, чтобы снять жесткую пленку. Вкуснее всего были бобы. Они росли в огороде, и мы внимательно наблюдали за их ростом, цветением, завязыванием маленького, тоненького стручка. Эти бобы, распаренные в русской печке в ночь с пятницы на субботу, служили субботним лакомым блюдом.

Ели огурцы и зеленые перья лука, которые разрывали вдоль, а затем эту зеленую ленту сворачивали в тугой треугольник. Этот треугольник казался почему-то вкуснее простого лукового пера – элемент игры для детей⁶ всегда важен. Ближе к осени поспевал мак, подсолнух, репа. Редиски и помидоров в этих краях не знали, их я попробовал значительно позднее – в городе. Интересно, что помидоры вначале показались мне ужасно невкусными, что-то вроде сырой картошки.

Много сеяли капусты и брюквы. Капуста квашеная вместе с картошкой и солеными огурцами была основной едой в зимнее время. Из морковки делали знаменитый цимес: ее с жирным мясом тушили в русской печи. Это был один из основных элементов «цолэнда», т.е. субботнего обеда, который приготовлялся в пятницу и сохранялся горячим и свежим в русской печке.

Брюква («калика», так ее зовут и «скобари»⁷) зимой заменяла фрукты. Из нее дети делали «мешку», мелко натертую ножом массу – скребли сердцевину большого куска брюквы, в результате получалась чашечка, наполненная соком и измельченной сочной клетчаткой. (Сейчас так едят грейпфруты.) Это было веселое и вкусное занятие.

(Ягоды и грибы почему-то не собирали. По-видимому, боялись ходить в лес, так как в нем были «зеленые», т.е. банды дезертиров, грабителей. Тоже и в Невеле в лес не ходили, только в праздник Лаг ба-омер на пикник. Лимонада в Невеле не было, но в лавке Аронштама продавали сельтерскую воду с сиропом, и каждый запасался бутылкой этой воды, которой запивали в Лаг ба-омер крутые крашеные яйца. С походами по грибы и ягоды я познакомился только в Луге.

Ягод и фруктов почти не было. Вблизи дома ягоды не росли, в огороде не было ни малины, ни смородины. В лес детям ходить было далеко и опасно, там были бандитские шайки «зеленых» – шла Гражданская война. Сады в Шулятино не водились. Возможно, были отдельные фруктовые деревья, но, по-видимому, очень мало. Яблоки осенью отец привозил из окрестных деревень, зимой ели мороженые яблоки – антоновку. В деревнях же закупали сушеные белые грибы. Помню, как-то отец привез из Полоцка или Невеля апельсины.

Коль скоро речь идет о питании, добавлю следующее. Первые годы моей жизни пришлись на голодное время Гражданской войны. Однако мы не голодали – была картошка, капуста и молоко от своей коровы. Единственным продуктом, которого не хватало, была соль. Дело доходило до того, что в суп клали клепку от бочек, в которых когда-то солили огурцы или капусту. Самым большим деликатесом была селедка. Косточку селедочного хребта долго обсасывали подобно тому, как ныне жуют резинку. Эта же косточка служила продуктом обмена с детьми из Шулятино – не хватало соли.

Сахара тоже не было, но мы этого не замечали, так как был сахарин – белый в таблетках и в виде прозрачных кристаллов в герметически закупоренных металлических банках. Немецкий сахарин доставляли контрабандисты⁸ через Прибалтику и Себеж.

Питание, в общем, было сравнительно однообразное, но полезное и здоровое. Первейшие продукты питания – молочные. У нас была корова, которая давала много молока. Из него варили суп, делали сметану, простоквашу, творог. Из сметаны сбивали масло, это был весьма длительный и утомительный процесс. Поэтому масло было редкостью и чаще всего использовалось в лечебных целях – для смазывания всяких болячек. (В деревне мы вообще не болели.)

Из творога, насыпанного в полотняный мешок и положенного под тяжелый камень, получался отличный сыр. Его можно было нарезать ломтиками, и детям это уже интересно, а значит и вкусно. Молоком заправляли картофельное пюре, с молоком ели толокно из овсяной муки. Из овсяной муки делали также кисель в виде густого желе, его кисловатый вкус был очень приятен со сладким молоком. Мы очень любили топленое молоко с поджаристой пенкой, топленую сметану.

Хлеб был, в основном, черный, ржаной. Его пекли дома раз в неделю. Для приготовления теста была специальная кадушка – квашня. Хлебцы были похожи на нынешний подовый круглый хлеб. Печку перед посадкой хлеба подметали специальным помелом из сосновых веток, но все же к нижней корке хлебца приставали маленькие угольки и зола. Поэтому летом хлебцы высаживали не прямо на под, а подкладывали капустные листья или лопухи.

Белый хлеб был большой редкостью, так как пшеницу сеяли мало. Достать пшеничную муку тонкого помола – крупчатку – было трудно, ее берегли на Пасху, для мацы. Иногда на местной мельнице доставали пшеничную муку грубого помола, хлеб из нее получался беловатый, но не очень вкусный. Значительно вкуснее был пеклеваный хлеб из ржаной муки, просеянной через очень тонкие сита. Из пшеничной муки пекли субботние халы – нечто вроде нынешней городской булки, (но вдоль нее был не разрез, а полоска из того же теста, а поверхность перед погружением в печь смазывалась яйцом).

В квашне всегда оставляли некоторое количество заквашенного теста на будущую закваску. Мы его любили и так поесть, но главным образом из него делали мучной кисловатый суп-пюре, который назывался пóливка, очевидно, от искаженного слова «подливка», на которую этот суп и был похож. Летом часто варили свекольник из листьев свеклы, а вот борща или свежих щей не помню. Зато зимой были щи из кислой капусты.

Вообще с января по Пасху гусиного мяса было много. По традиции гусей откармливали на жир, он был необходим для приготовления главного пасхального блюда – клецок (кнейдлэх) из мацы. Гусей резали много, мясо замораживали. Была и говядина – покупали коров, телят, и резник резал их в соответствии с ритуалом. А вот курятина встречалась редко. Это, по-видимому, потому, что в Шулятино не было резника⁹ – возить одну куру к резнику или приглашать резника к себе было накладно, а гусей резали одновременно на все местечко.

Помню, как отец участвовал в драке за покосы. Они, по-видимому, подлежали переделу каждый год. Ведь трава растет в разных местах по-разному, от размера и места покоса зависит количество сена для коровы и лошади.

Помню жнивье (жатву). Мама работала серпом. Мы помогали относить снопы, составлять скирды. Помогала еще девушка из деревни Тродовичи, так как работы было много, а я и сестра были еще очень маленькие.

На скошенном лугу мы находили шмелиные гнезда и через соломинку выпивали жидкий темный мед. Пчелиный сотовый мед тоже бывал.

Гастрономические воспоминания, наверное, одни из самых ярких в бедной событиями детской жизни на хуторе вблизи маленького местечка. Но возвращаюсь к отцу. О его занятиях до моего рождения представления имею довольно смутные; главным образом, все же не землепашество. Оно давало довольно скудный доход, хотя огород обеспечивал многим. Нужны были заработки, обеспечивающие создание капитала, возможность оторваться от деревенской жизни. Таким обычным для еврея (деревенского) занятием была скупка и продажа леса, продуктов сельского хозяйства – все это по мелочам, но кое-что давало. Революция, военный коммунизм, гражданская война оборвали все эти занятия, царские деньги и керенки потеряли свою цену.

Возможно, что в это время земля была едва ли не основной кормилицей. Недаром мне запомнились жаркие споры шулятинцев, доходящие до драк и чуть ли не до убийства, при дележке покосов. Судя по всему после революции наделы земли получили все «по душам», уж не знаю, сколько точно, но вспоминается полдесятины или десятина «на душу». А вот луга, покосы были, вероятно, общинными, их делили весной на участки по жребию. Неудачники, конечно, были недовольны. На сход при дележке ходили с косами, что указывало на решимость не дать себя обидеть.

Мать занималась домашним хозяйством и двумя детьми. Ко времени моего рождения моей сестре Рае было уже два года. Мама ухаживала за коровой (в этом была у нее и помощница), готовила еду. Шить одежду для детей – также ее обязанность, для этого была ножная швейная машина «Зингер», которая стрекотала довольно часто. Жизнь в деревне, особенно в годы 1914–1922, это натуральное хозяйство. Чего у нас не было – это ткацкого станка. Пряли лен с помощью веретена, освещались лучиной, которую щипали из сосновых поленьев. Был своего рода торшер – держатель лучины, под ней – бочка с водой. Туда падали угли от сгоревшей лучины, чтобы не было пожара. Спичек не было, в загнетке русской печи («припечик» на идише) сохраняли горящие угли. Добывали огонь еще с помощью кремня, по которому ударяли куском стали. От искры загорался жгут из ниток, от него – береста, и т. д. Такой источник огня под названием «катюша» солдаты использовали во время войны вместо зажигалки.

Из событий раннего детства мне запомнился, например, такой эпизод. У нас в доме на постое был кавалерийский отряд. Он вел борьбу с «зелеными» – бандитскими шайками, терроризировавшими население. Кавалеристы часто выступали ночью, а днем отсыпались. Один из них сильно храпел и спал с открытым ртом. Товарищи пытались его разбудить, но тщетно. А на столе уже стоял чугун с вареной картошкой в мундире, рядом – большая деревянная плошка с крупной желтовато-землистой солью. И вот один из кавалеристов взял большую щепоть соли и всыпал ее в рот спящему товарищу. Тот вскочил задыхаясь, кашляя. С большим трудом с помощью воды и мощных ударов по спине его привели в чувство. Тогда он схватил свой клинок и кинулся на обидчика с криком и руганью. Наконец, общими усилиями всей группы удалось разрешить конфликт.

Вспоминаю также налет банды «зеленых» на наш дом после того, как кавалеристы ушли в другой уезд. Поздно ночью, вооруженные до зубов обрезами, наганами и плетками, они ворвались в дом. Двое или трое вытряхнули из шкафа и сундука всю одежду и белье. В одежде тщательно прощупывали швы, борта, низ – не зашиты ли где золотые монеты. В мамином праздничном салопе из модного в свое время бархата или плюша с большой радостью обнаружили по нижнему краю большие тяжелые «монеты». Лихорадочно вспороли низ салопа, и оттуда посыпались свинцовые кругляки. В свое время их зашивали в низ одежды, чтобы они оттягивали материю, придавали салопу более элегантный вид.

Бандиты, недовольные малой добычей, увели отца в кухню и там пытали его – кололи в бок обыкновенной вилкой, требовали, чтобы он показал, где спрятаны деньги и ценности. Ничего не добившись, они уехали, увозя с собой все, что только было стоящего в нашем доме. На рассвете наиболее боевая часть населения Шулятина под предводительством отца ринулись искать бандитов, но безуспешно. Правда, нашли некоторые вещи, которые бандиты бросили на своей стоянке впопыхах, убегая от преследователей.

Это ограбление послужило толчком для нашего переселения в город. Папа ездил в окрестные города Полоцк и Невель, выясняя, можно ли там устроиться на постоянное житье.

Зимой 1923 г. по первопутку на нескольких санях был осуществлен переезд [в Невель], и мы поселились в большой квартире, холодной и неуютной. Нашими соседями была молодая семья, главу которой звали Соломон.

Учиться я начал, как принято у евреев, очень рано. По-видимому, в 5 лет меня отдали в хедер на обучение меламеду. Это был ветхий старик с белой с желтизной бородой и ватой в ушах. Привезли его [в Шулятино] из города или из другого местечка. Был он одинок. По условиям найма он, кроме небольшой платы за обучение, понедельно столовался и жил в семьях своих учеников. Голос у ребе был скрипучий, но старик он был добрый – ругал нас часто, но не бил.

(Учились только летом, так как зимой в синагоге было холодно. В субботы и праздники же туда набивалось много народу, и согревались собственным теплом.)

Обучение происходило в синагоге в первую половину дня. Ученики были разновозрастные – от 5 до 9 лет, может быть и старше. Это было связано с Гражданской войной, когда до обучения детей не доходили руки, основная задача была выжить.

Для меня пятилетнего названия букв еврейского алфавита ассоциировались с названиями знакомых предметов [на идише]. Вторая буква алфавита «бейз» со злой собакой, третья буква «гимель» – с небом, буква «мем» – с коровой. За два лета 1922 и 1923 гг. мы научились читать и успешно «изучали», то есть читали и переводили «хумес» – Пятикнижие. Мне нравились интересные истории про Адама и Еву, Авеля и Каина, Якова и Исава. Многое, конечно, было непонятно. Очень трудно было читать без гласных букв, но еще труднее было выучить кантилляцию, то есть распев текста «хумеша».

Забегая вперед, скажу, что и в городе я продолжал учиться в хедере. Ребе в городе был человек образованный: у него были журналы на иврите, и в хорошем расположении духа он читал нам интересные «светские» рассказы. Этот ребе учил нас молиться, молитвы надо было учить наизусть. Хотя память у меня была хорошая, запомнить молитвы я никак не мог. Потом выяснилось, что «к языкам» я вообще был совершенно неспособен.

Ходил я в праздники в синагогу. Видел, как в день «бар-мицве» (религиозного совершеннолетия в 13 лет) еврейские мальчики бойко нараспев читали с трибуны синагоги («габимы») отрывок Торы. С тоской я думал о том, что мне не одолеть этой премудрости. Хедер для меня кончился лет в 9–10, по-видимому, после 3 класса. Тогда всем евреям казалось ясным, что важно обучение в школе, а не в хедере: религиозность была не в почете. Я же мечтал стать пионером. С большим трудом читаю я еврейские тексты, на иврите знаю всего несколько слов и могу написать свое имя и фамилию на идише¹⁰.

Еще о жизни в местечке. Мне запомнилась наша дворняжка Мушка – рыжий лохматый пес, ласковая и бдительная сторожевая собака. Жила она круглый год на улице, только в очень сильные морозы ее впускали на ночь в сени. Летом и осенью она устраивалась на ночь на крыльце дома или под крыльцом. Щенилась она регулярно каждый год и приносила целую ораву слепых разномастных щенков. Из этих щенков мы однажды оставили себе одного черно-белого, которого назвали Борькой. Теперь ночами они лаяли вдвоем. Кормили их плохо, и они бегали в лес, где, очевидно, подкармливались, чем бог пошлет.

Летом мы в лес не ходили – там были «зеленые». В ближайшем ольшанике – зарослях молодой ольхи – ничего интересного не было. Изредка попадалась земляника. Зато на полях, на лугах была масса цветов, и мы плели венки из васильков, ромашек. Важным полевым продуктом был тмин, а также щавель. Он был первым весенним лакомством: мы его ели сырым и собирали для кухни. Тмин в большом количестве сыпали в тесто, хлеб с тмином очень вкусен. На лугу мы также разыскивали шмелиные гнезда, в которых находили чашечки с жидким медом. Его высасывали через соломинку.

¹ 1879 г. рождения.
² «Гершт» на идише означает попросту «ячмень», сельскохозяйственную культуру; так же толкует «Словарь еврейских фамилий в Российской Империи» Александра Бейдера («A Dictionary of Jewish Surnames from the Russian Empire») издательства Avotaynu Inc.
³ По устному признанию отца, это сомнительная семейная легенда, сочиненная для пущей важности кем-то из родственников.
⁴ Михаил Львович Гершт, по специальности врач-венеролог, в конце карьеры – (под)полковник медслужбы, начальник и главный врач различных медицинских учреждений во время и после ВОВ. Его сестра Эсфирь Львовна Гершт – терапевт, перед уходом на пенсию была главным врачом районной поликлиники в Ленинграде.
⁵ Отец рассказывал, что поначалу хутор был взят в аренду, а после отделения Латвии, когда хозяин спешно собирался уехать из России, выкуплен по дешевке. ⁶ У отца была старшая сестра Раиса (см. ниже). О контактах в детстве с двоюродными братьями и сестрами он не рассказывал, вероятно, они жили вместе с дедом поблизости, в Шулятине.
⁷ Местность, где жил отец, находится недалеко от стыка границ Латвии, Белоруссии и Псковской области России.
⁸ В устных воспоминаниях отец сообщал, что его отец и/или другие родственники-мужчины участовали в контрабанде сахарина, благо латвийская граница была близко. Отсюда и достаток сахарина в семье.
⁹ По рассказам отца, не было в Шулятине и раввина – его по надобности приглашали из Невеля или Полоцка. Синагога располагалась в обычном сельском доме.
¹⁰ Написано около 1980 г.

Местечки Витебской области

Витебск• Альбрехтово• Бабиновичи• Бабыничи• Баево• Барань• Бегомль• Бешенковичи• Богушевск• Борковичи• Боровуха• Бочейково• Браслав• Бычиха• Верхнедвинск• Ветрино• Видзы• Волколата• Волынцы• Вороничи• Воропаево• Глубокое• Гомель• Городок• Дисна• Добромысли• Докшицы• Дрисвяты• Друя• Дубровно• Дуниловичи• Езерище• Жары• Зябки• Камаи• Камень• Колышки• Копысь• Коханово• Краснолуки• Краснополье• Кубличи• Лепель• Лиозно• Лужки• Лукомль• Лынтупы• Любавичи• Ляды• Миоры• Оболь• Обольцы• Орша• Освея• Осинторф• Островно• Парафьяново• Плисса• Подсвилье• Полоцк• Прозороки• Росица• Россоны• Сенно• Сиротино• Славени• Славное• Слобода• Смольяны• Сокорово• Сураж• Толочин• Труды• Улла• Ушачи• Цураки• Чашники• Черея• Шарковщина• Шумилино• Юховичи• Яновичи

Главная

Новые публикации

Контакты

Фотоальбом

Карта сайта

Витебская область

Могилевская область

Минская область

Гомельская область