Поиск по сайту

Соломон Итман

УНИКАЛЬНАЯ СУДЬБА СЕМЬИ ИТМАН

Прошлое – это родина души человека.
Ушедшее бессмертно, особенно годы детства и отрочества.

История станции Зябки

История ее началась с железнодорожной станции расположенной на железнодорожной ветке Балагое – Седлицкая, которая прокладывалась в 1902–1907 годах. На территории Белоруссии прошла через Полоцк – Молодечно – Лиду – Мосты – Волковыск. Железная дорога строилась со стратегическими целями.

От матери я узнал, что «в старые времена», при царе, железная дорога называлась «Николаевской» и связывала город и крепость Полоцк с городом Вильно, столицей губернии, проходя Фариново, Ветрино, Загатье, Зябки, Крулевщизну, Глубокое, Поставы, Лынтупы и Подбордье.

Об упомянутой ветке из Крулевщизны на Молодечно через Парафьяново, Вилейку, Будслав и Княгинин и дальше на Лиду и Гродно я знал, так как по ней после Великой Отечественной войны не раз ездил, но истории ее строительства не слышал и не читал.

С 1921 г., после установления восточной границы Польши, поезд из Вильно ходил только до Загатья – там была граница Польши и СССР. Из Загатья поезд шел через разъезд в Полевачах (Прозороки), Зябки, Крулевщизна, Глубокое и т.д.

О битве за ст. Зябки между польской и Красной армией в 1920 году я ничего не слышал. Но о военных действиях того времени мама рассказывала, она видела Троцкого, его автомобиль останавливался в Прозороках и он заходил в тогдашний ВолРевКом, членом которого она была. Она же рассказывала об обстреле большевиками фронта поляков, «по плацдарму между озерами Долгое и Свядово».

А вот 18 сентября 1939 года я сам был свидетелем «битвы за Зябки». 17 сентября вечером и ночью все жители Зябок провели в подвалах, слыша звуки артиллерийской канонады. С рассветом через Зябки прошел польский эскадрон кавалерии со значками на запад, а получасом позже, галопом на монгольских конях пронеслось около 15 всадников в буденовках и сразу же за местечком началась шквальная стрельба. Когда стало тихо, эти конники галопом пролетели обратно на восток. Потом выяснилось, что лесничий Носинский залег с винтовкой на железнодорожном переезде и пытался задержать разведку красных. Он был убит, но успел застрелить двух красноармейцев, такова была битва за Зябки 18 сентября 1939 года.

Главные достопримечательности местечка

Вокзал станции Зябки

На станции когда-то был целый комплекс помещений: казармы для железнодорожных служащих, учеников и преподавателей железнодорожного училища. Здание училища располагалось рядом с вокзалом. Здание вокзала было солидное, с буфетом и рестораном. Сама станция имела восемь путей, два пролетных и шесть запасных. В польское время буфетом заведовал пан Можейко, поляк из центральной Польши. В привокзальной школе находилась начальная шестиклассная (повшехная) школа ст. Зябки. Руководила этой школой пани Клара Шатыбелко. Эту школу окончили мой брат Михаил и сестры Хана и Роза. Миша и Хана затем учились в гимназии в Дисне. Я бы тоже стал здесь школьником 1 сентября 1941 года, но немцы помешали. Подобное образование могли получить и другие дети зябецких евреев, согласно состоянию и желанию их родителей. Некоторые из них считали, что хедер важнее…

Без описания водонапорного устройства описание самой станции было бы не полным. В водонапорную башню, под которой паровозы заправлялись водой, вода поступала из водокачки, находившейся на берегу Свядовского озера. Водокачка была оборудована насосами и соединялась с башней трубопроводом протяженностью около 1, 5 км.

В польское (мирное время) там работало три человека, в годы немецкой оккупации – шесть вооруженных человек.

Мельница

Другой достопримечательностью ст. Зябки является мельница, вернее, доживающие сегодня свой век ее остатки. Мельница была построена по немецкому проекту. Четырехэтажный дом с хранилищами, балконом, рядом кузница и пилорама.

Когда в наши дни смотришь на разрушающиеся стены, обвалившийся потолок и знаешь историю этого здания, начинаешь думать не только о бренном мире, но и полном пренебрежении к тому, что передали нам предыдущие поколения.

Итак, в конце двадцатых годов XX века, мельницу построил на свои деньги и был ее владельцем мой отец Рафаил Итман.

Компаньоном у него был Рудольф Шатыбелко. На сколько процентов дохода я не знаю, но в дела и работу он не вмешивался. Отец знал мельничное дело еще с царских времен, так как работал приказчиком на мельницах Северного Кавказа.

Шатыбелко был француз – Шатью де Бель, офицер из миссии Вейгана, он остался в Польше после 1920 года, женившись на мелкопоместной шляхтичке Кляре Курашевич. Неполная средняя школа в Зябках теперь находится в их доме.

При мельнице были построены следующие устройства и здания:

В заднем полуподвальном помещении мельницы было устроено машинное отделение, газогенераторный агрегат, приводивший в движение через ременную передачу все машины помола.

Из верхней полости мельничного отделения, прямо от газового цилиндра вела дорожка к древесному обширному складу, откуда тачкой подвозились чурки или брикеты торфа для загрузки в газогенератор.

Рядом с мельничным отделением было установлено лесопильное устройство, с циркулярной пилой и загрузочным оборудованием для бревен, приводимые от выше указанного устройства.

За древесным складом был деревянный дом для работников. При моей памяти жил там мельник с семьей, имея при доме сарай и огород.

Фасад мельницы имел заездной двор, образуя, от самой мельницы до ее забора, подходившего почти к главной дороге через Зябки, площадь приблизительно 60 x 350 метров. На эту площадь был въезд с дороги через ворота в заборе, куда приезжали телеги с мешками зерна для помола.

Рядом с главной входной дверью в мельницу было крыльцо с лифтом ко второму и третьему этажам для транспортировки зерна к помолу.

С другой стороны мельничный двор замыкался поперечным двухфлигельным зданием, в левой части которого жил машинист мельницы, в правой части – Шатыбелко с женой. Жил он там до постройки его дома, а потом там разместилась контора нашего предприятия, которое называлось: «Zaklady-Рrzemyslowo-Handlowe R. Itman i R. Szatybelko».

С другой стороны мельничная площадь ограничивалась забором, прилегавшем к нашему дому и его пристройкам. В этой части находился зерновой склад (каменный из кирпича), слесарная мастерская и за ней кузница.

Здесь хочу объяснить, что в кирпичном здании хранилось зерно принадлежащее мельнице (т.е. моему отцу), так как за помол платили сразу натурой. Весовщик брал определенный процент зерна, от количества привезенного молоть (не помню, сколько процентов семь или десять, наличных денег люди не имели). Это, взятое как оплата зерно, и хранилось в своем складе, а потом грузилось в товарные вагоны и продавалось в западную Польшу или даже за границу, часто в свободный город Данциг, ведь хозяину нужны были деньги на оплату мельников и машиниста, покупку дров и торфа, всякие ремонты, свои капиталовложения, учебу детей – двое училось в Дисне.

Семья Рафаила Итмана

В 1939 году, до начала Второй мировой войны в местечке жило 117 евреев.

Мой отец Рафаил Львович Итман родился в местечке Кубличи, которое при установлении границ между Польшей и СССР вошло в состав Советского Союза, и там осталась вся его семья. Он один оказался в Польше. В 1920 году он прибыл в Зябки, и заложил там свое коммерческое дело. Моя мама Фаина Борисовна Свердлова родилась в 1901 году в местечке Прозороки. Наш дедушка, отец моей матери, Борис Свердлов, 1868 года рождения из Полоцка, принадлежал к мещанскому сословию, в царское время имел чин коллежского регистратора и был начальником почты Прозорокской волости. Дед с бабушкой нажили девять детей: двух сыновей и семь дочерей. Все дети получили приличное образование. Наша мама, после начальной школы, училась в гимназии, в уездном городе Мценске, которую окончила в 1916 г. Начав учебу в институте в Вильно, она не смогла ее продолжить из-за начавшейся войны и революции.

В 1922 году она вышла замуж за приехавшего в Зябки Рафаила Итман. Они имели четырех детей: Михаила 1923 года, Хану1926 года, Розу 1928 года и Соломона 1933 года рождения.

До 1932 года наша семья жила в нанятом у польского осадника Жванского доме. В этом доме и родился их первенец Михаил и обе дочери Хана и Роза. А уже в собственном (новом доме около мельницы) Итманиха (так звали ее все в Зябках) родила второго сына – меня. По этому поводу некоторые евреи шептались: «К богатому и счастье плывет – после двух дочерей опять Итман имеет сына».

Новый дом отец записал в кадастре на имя нашей матери Фаины Борисовны Итман.

У этого же Жванского отец купил два земельных участка. Один, рядом с домом осадника, площадью около 0,5 гектара, на котором отец за свои деньги построил синагогу и подарил ее еврейской общине Зябков. Другой участок (два гектара) за домом осадника и до Демской горы – для себя. Отец очень любил земледелие и в центре участка построил небольшой деревянный домик, а землю вокруг сам вспахал, привез саженцы и посадил сад на много деревьев, яблонь и груш. Там же выкопал небольшой пруд и пустил в него карасей. Сад дал первый урожай в 1942 году, но он уже был не нашим…

Советская власть в Зябках

После установления Советской власти в Зябках, во второй половине сентября 1939 года, наша семья, со дня на день превращалась из буржуев в обычных граждан.

Наша мельница со всеми ее пристройками была национализирована, но дом не тронули, т.к. владельцем его была мать (а не отец!).

Новая власть начала аресты и депортацию в Сибирь осадников и состоятельных поляков, буржуев и сотрудников прежней власти. В самих Зябках таких было не много, но в околице хватало. Помню что вывезли отставного капитана, осадника Жванского, шляхтича Курашевича. Компаньон отца Шатыбелко уехал на запад еще до прихода русских, его жена тоже исчезла до их прихода.

Депортацией и решениями кого увозить в нашем округе руководили дорожный мастер Побаловец и лейтенант НКВД Чемоданов. Кроме осадников вывезли в первых транспортах также дворян и помещиков (Рудомина, барона Панцыра и др.)

Наш отец был арестован энкаведистом и его куда-то увезли на допрос, но через два дня отпустили, и он вернулся домой. Ситуация была не ясной. Родители предполагали, что и нас вывезут в Сибирь и мать собирала в упаковки необходимое добро. Но почему-то нас и во второй очереди вывозов не взяли.

Нашим новым райцентром стало местечко Плиса Вилейской области. Поскольку гимназия в Дисне была закрыта, мой брат Михаил и сестра Хана перебрались на учебу в город Глубокое, где была возможность получить среднее образование в десятилетке (у советской власти гимназий не было).

Мать и отец усиленно искали работу, ведь кроме своей мельницы, которую власть забрала, семья никакого дохода не имела, а польские деньги, если и оставались, были аннулированы новой властью.

Месяца на два семья имела пищевые запасы в амбаре и подвале, корова и куры тоже у нас остались, так что мы не голодали. Из дворового имущества у нас забрали лишь рабочего коня, сбрую, плуг, борону, линейку отца и седло. Подседельного жеребца (вороного) отец сдал польской армии еще в сентябре 1939 г.

Где-то под конец 1939 года наша жизнь в Зябках вошла в новую колею и стабилизировалась. Отец получил работу в Будславе на строительстве аэродрома, рабочим. Мать знала хорошо русский язык, окончила курсы учителей в райцентре и начала работать. Вдвоем они не плохо зарабатывали и так мы прожили в мире и спокойствии до июня 1941 года, уже, почти, привыкли к советской власти и нашему положению в ней, но все опять изменилось, когда 22 июня 1941 года началась эта страшная Великая Отечественная война.

Немецкое нашествие

Пару дней после начала войны два немецких самолета бомбили станцию, на которой скопились поезда. Бомбы попали в водонапорную башню, жилую казарму, казарму школы, а также в кузницу во дворе мельницы (видимо их привлекла оранжевая черепица – крыши кузнецы). Все эти попадания разрушили и сожгли перечисленные здания и сооружения.

Понятно, что жители Зябок при этом испытали не просто страх, а ужас – ведь до этого никто не бывал под бомбежкой. Лично я видел до июня 1941 года лишь два автомобиля, прошедших через Зябки. О самолетах лишь слышал, что существует что-то такое. Не ожидая второго налета, жители Зябков рассыпались по окрестным деревням и знакомым селянам – чтобы быть подальше от станции. Мы четверо детей и мать, оказались в Горках у Демского, в сенном сарае, в двух км от Зябков. С нами там же была семья портного Гершона Киля.

С самого начала войны мать ждала отца, но его не было. С работы нельзя было уходить под угрозой расстрела. Да и работа его находилась приблизительно в 70 км от Зябков, что тогда и еще с учетом военной обстановки не легко было пройти. Между тем некоторые жители из Зябков уже двинулись в эвакуацию на восток. На своих лошадях и повозках уехали семья Авербух, Хлавны Иоффе и Шлемы Пайкина. Без отца мать не могла принять решение об эвакуации. Наконец, еле живой и очень усталый прибыл отец. Он ушел с работы, когда все начальство уже разбежалось, шел пешком, обходя посты, ведь справки об отпуске с работы у него не было, и его могли расстрелять.

Не знаю о чем говорили родители и что решили об эвакуации на восток, но уже через день после прихода отца – в Зябки пришли немцы.

За день до того, как наша семья вернулась в дом из деревни Горки, где мы скрывались от бомбежки, в Зябках произошел повальный грабеж. Жители окрестных деревень приехали с повозками, грабили дома евреев. Не знаю, кто их послал, кто подсказал, что можно грабить и бить евреев. Ведь немцев еще не было. Приехало и пришло много людей, которые даже дрались между собой из-за барахла. В основном евреи Зябков зажиточными не были, лишь у Итмана, Златкина и Дисмана было что грабить, у других «кот наплакал», но брали все, что под руку попало. В нашем доме остались лишь голые стены.

Три-четыре дня через Зябки шли подразделения вермахта на восток. Штаб иногда останавливался в доме Субоча, а иногда в нашем доме. Эти немцы евреев не трогали и местных жителей полностью игнорировали.

После ухода фронтовых команд на восток на станцию прибыли рабочие группы и железнодорожное руководство. Эти немцы уже считали себя хозяевами местечка, начали издеваться над евреями, с оружием в руках врывались в дома, и, обыскивали, забирали все, что им хотелось. Заставляли мужчин делать всякие унизительные работы, например, подметать мостовую большака. Крик «юде арбайтен» не утихал, грозили расстрелом за мельчайшее невыполнение их приказов. Во дворе вокзала убили бывшего председателя комбеда Зябков и трое суток не разрешали его хоронить.

Станционные немцы прикрепили себе портного Гершона Киля, а немцы из водокачки взяли к себе для обслуживания и стирки двух сестер Сегаль (Сару и Цилю) и портного из деревни Зябки Абрама Цирлина.

Приблизительно в конце июля 1941 года на станции и в местечке Зябки, в Стуканах, с другой стороны железной дороги, установилась немецкая власть.

Прибывший из Глубокого начальник жандармерии назначил, сидевшего при советах в тюрьме Шимака комендантом полиции, его помощником Болтрукевича, а судимого при советской власти Галиневского – солтысом (старостой). Их вооружили, выдали униформу, и они теперь стали начальством Зябков.

В этих обстоятельствах евреи Зябков прожили более или менее спокойно до зимы 1941 года. Правда, евреям было запрещено любое передвижение, выезды, но крестьяне по понедельникам проезжали через Зябки на базар и можно было у них купить или выменять что-нибудь из того, что они везли. Полицейские были «свои люди», Шимак – давний приятель отца, братья Болтрукевичи у отца работали и не забыли его доброты к ним. Огороды и придомовые участки у евреев остались, также мелкий домашний скот, в общем, никто не голодал. Евреи обязаны были носить нагрудную нашивки со звездой Давида.

Ходили слухи о массовых расстрелах евреев в Дисне и Глубоком, где жили замужние родные сестры мамы. Еще страшнее были рассказ о судьбе евреев Ломжи и Белостока.

Зябки пережили лишь один случай расправы над евреями. Где-то в августе прибыла легковая машина с немцами в гражданской одежде с переводчиком, и потребовали у старосты привести их к евреям Лейбе Фридману и Хаиму Дисману. Этих двух евреев рождения 90-х годов XIX века, они арестовали и увели в контору к старосте. Там их допрашивали и, видимо, страшно избивали, крики слышали люди, жившие далеко от конторы. Утром немцы их вывели к лесу Козырева и около дороги расстреляли, приказав старосте не разрешать хоронить их. Дни стояли очень жаркие, тела вздулись. Я с другом Оликом ходили смотреть – убитые лежали в кальсонах, тела и лица были темно-синие от сплошных побоев. Лишь на четвертый день – разрешили их хоронить. Этот случай потряс все местечко.

Причину злодеяния никто не знал и не узнал после войны. Так наша семья и все евреи Зябков прожили в страхе, но и с надеждой на «лучшие времена», до декабря 1941 года.

Расстрел евреев Прозорок и Зябков

4 декабря 1941 года помощник коменданта полицай Балтрукевич оповестил всех евреев местечка, что 5 декабря всех евреев Зябков переселят в Прозороки. С собой взять лишь до 10 килограмм вещей и снедь на день, дома приказали закрыть на замок. Отцу он сказал, что Шимак его вызывает вечером к себе. Когда отец вернулся от коменданта полиции, он совещался с матерью, и они послали бывшую нашу домработницу Цецилию с письмом к Иде Одицкой в Псую. Одицкая была местная немка, учительница, мать и отец с ней были знакомы и много лет дружили. В годы оккупации она работала переводчиком в немецкой жандармерии, в Глубоком.

5 декабря 1941 года все евреи Зябков с утра высыпали на главную улицу, она же большак, ведущий в Прозороки. Уже стояли готовые повозки, несколько чужих полицейских и грузовик с шофером немцем. На машину погрузили нескольких больных и стариков и машина ушла. Нас и другие семьи разделили по повозкам и повезли в Прозороки, колонна двинулась часов в десять-одиннадцать. Ехали медленно и прибыли в Прозороки уже в ранних сумерках. Нас завезли на волостной двор и всех заперли в ремизе пожарной охраны, расставив охрану, двери закрыли и окна завесили ставнями.

Из Зябков не отправились в Прозороки, а скрылись: холостые сын и дочь Исаака Фридмана (Яков и Хая-Сара) и женатый сын Борис (жену свою Рухаму и трое мальчиков он послал в Прозороки). Не поехали на переселение и двое детей Лейбы Фридмана, сын Михаил и дочь Мина. Наша семья была в Прозороках в полном составе: отец, мать, и четверо детей. Немцами были освобождены от «переселения» семья: Киль – шесть человек, семья Сегаль – два человека, Абрам Цирлин.

6 декабря 1941 года утром с рассветом начали сгонять прозорокских евреев на площадь гмины, евреев окружили группой полицаев. Из здания, где мы были заперты, через щели, могли видеть все, что творилось на площади. Полицаи с винтовками наперевес отсчитывали прозорокских евреев в группы по 40 человек и первую группу грубо, прикладами втолкнули в волостную тюрьму. Остальные группы стояли на площади. Потом, вывели группу из тюрьмы, построили в колонну и увели под охраной шести полицаев, по три с каждой стороны колонны, со двора площади, куда – мы не знали. Как только колона ушла, полицаи втолкнули в тюрьму следующих 40 человек. Опять через определенное время, выводили людей, строили в колонну и уводили с площади, заполняя другими здание тюрьмы. Все выше описанное продолжалось до 14-15 часов и касалось евреев Прозорок. Евреи Зябков были на очереди.

С приближением вечера площадь опустела, открыли двери здания, где мы были заперты и начали отсчитывать по 40 человек зябецких евреев, загоняя их в тюрьму. Мы уже готовились к выходу, когда увидели въехавшую на площадь в бричке, на взмыленном сером коне Иду Одицкую – Идочку, как ее все там звали. Она успела съездить в гебитскомиссариат в Глубокое, и привезла для семьи Итман шуцшайн за подписью начальника жандармерии Керна, то есть справку, чтобы нас не расстреливали, потому что отец нужен немцам как специалист по мельнице. Так была спасена жизнь нашей семье.

В следующие пару часов полицейские забрали остальных евреев Зябков и увели их на расстрел. В здании пожарной охраны остались лишь мы (шесть человек) и семья Абрама Цирлина (три человека), при зарытых дверях, с двумя полицаями – часовыми, которые часто менялись. Наша мать, находясь около дверей, слышала разговор двух полицаев: один говорил, что ему неприятно было стрелять, особенно в детей, а другой со смехом сказал, то он израсходовал почти весь запас патронов. Наша мать все время плакала, ведь в этот день убили ее отца, мать, брата Мулю, сестер Хану и Хаю, а также замужнюю сестру Бейлю, ее мужа Ф. Берзона и их четверых детей.

Наша семья уцелела

На следующий день 7 декабря 1941 года нашу семью вместе с семьей Абрама погрузили на повозку и повезли обратно в Зябки. Проезжая мимо еврейских домов Прозорок мама снова плакала, на улицах была мертвая тишина. Прозороки стали «юденфрай» – свободными от присутствия евреев.

Наш дом был пуст и семью Абрама оставили жить у нас. В Зябках еще жила семья портного Киля и две сестры Сегаль, таким образом, и Зябки стали почти «юденфрай».

Наша семья в составе шести человек плюс три человека семьи Цирлина жили в нашем доме с 8 декабря 1941 года до конца лета 1942 года. Отец был занят мельницей и лесопилкой, мать домом и ставшим скудным хозяйством, брат Михаил и сестры Хана и Роза – не помню чем. Лично я игрался с моими друзьями: Оликом, Рысиком и Тадиком, когда они не были в школе. С семьей Гершона Киля мы виделись часто, они жили близко. Иногда из деревни Зябки к своей семье приходил Абрам Цирлин. Сестер Сегаль мы не встречали, они жили у немцев на водокачке. Часто циркулировали слухи о новых расстрелах евреев в регионе и полном уничтожении евреев в отдаленных от Зябков местечках.

Конечно, родители были озабочены тем, как пережить и где скрыться. Не знаю, говорили ли они об этом с моим старшим братом и сестрами, но меня в мои 8,5 лет в эти разговоры не приглашали.

В середине зимы 1942 года появились слухи о советских «бандах», которые нападают на немцев. В Зябки прибыл отряд финских лыжников, которых лесничий Буравский водил по лесам ловить этих «бандитов», об их успехах я не слышал. С подобной целью водил Буравский вооруженных полицаев Зябок и двух телефонистов, но также без успеха.

В начале весны 1942 года родители решили спрятать меня у сестры нашей бывшей домработницы Цецилии в деревне, которая была около деревни Мнюта. Женщина приехала и взяла меня к себе. Ее муж и двое сыновей приняли меня хорошо, и я пробыл у них около трех недель. Но вдруг пришел полицай из Лужков и стал мной интересоваться, чей я мальчик и откуда. Они испугались и ночью отвезли меня обратно.

Депортация в гетто Глубокого

В конце лета пришел полицай и приказал быть готовыми через пару дней для переселения в гетто Глубокого. Мы боялись, что это переселение завершится тем же что и прозоркское, но прибывший жандарм успокоил всех, сказав, что семьи увезут, а отец останется, чтобы передать дела мельницы, а потом он лично привезет его в гетто. Итак, в указанный день прибыли две повозки, на них погрузили маму, обеих сестер и меня, семью Киля (пять человек), семью Цирлина (три человека) и двух сестер Сегаль. Мой брат Миша, Борех Киль и Абрам Цирлин к переселению не явились.

Выехали мы из Зябков в сопровождении двух не знакомых полицаев. Не помню, кто вышел прощаться с мамой и моими сестрами, но меня провожал мой друг Олик до переезда и громко плакал. К вечеру мы приехали в местечко Плиса, и полицаи решили остановиться там на ночь. Мы остались в повозках около здания управы. Чуть позже приехал на велосипеде хорошо одетый мужчина, спросив у нас: «Кто такие?» Мать ответила, что мы евреи из Зябков на пути в глубокское гетто. Со смехом этот человек сказал: «Что за люди эти немцы, везут десяток жидов за 40 км в гетто, утруждая возниц, лошадей, охрану, а тут у него в карьере лежат две сотни плисских и для этой кучки еще есть место…» Потом мы узнали, что это был начальник полиции Плисы Чеснок.

На следующий день с рассветом, мы оставили Плису и в полдень приехали в Глубокое. Полицаи проводили повозки до ворот гетто, приказали сбросить манатки с телег, освободили возниц и что-то сказали полицаям у ворот. Мы ждали, пока пришел какой-то еврейский начальник и разделил нас на две группы, нашу повел сам, а вторую повел еврейский полицейский. Разговаривая с проводником на идиш мать громко зарыдала, т.к. узнала, о смерти своей старшей сестры Тайбы Гительзон со всей ее семьей, до того момента она об этом не знала.

Поместили нас в одноэтажный домик на улице Дубровой, в котором дали одну комнату вместе с женой Цирлина и ее двумя девочками. Сопровождающий указал матери, что все драгоценности нужно сдать в юденрат и там же определиться на работу в мастерских или фабриках, иначе нам не дадут кенкаты (удостоверения) и не будут выдавать талоны на пищу. Не помню, когда и где мать определилась на работу и какую работу получили мои сестры. Помню лишь тот день, когда мать решила пойти к жене главы юденрата Глубокского гетто госпоже Ледерман и взяла меня с собой. Мать взяла с собой последние два подсвечника из массивного серебра, чтобы передать, как приказано. Видимо моя мать была знакома с госпожой Ледерман раньше, так как она радушно приняла нас, и они с мамой обнялись. Нас она приняла в обширном зале с диваном и мягкими стульями, по углам стояли принятые в Польше цветы: фикус и т.п. Хозяйка была одета скромно, но внушительно, вид мамы был беден по сравнению с ней. Они долго между собой вели разговор, в основном на идише и иногда на русском, обоих языков я тогда не знал и не понял, о чем шла речь. Мы были там часа полтора.

Жизнь в гетто, в моем понимании, вошла в колею. Сестры и мать были определены на работы, и я их днем не видел. Познакомился с несколькими сверстниками с нашей улицы, но дружбы с ними не вышло. Это были ребята из местечка Иоды и Миоры, знали они лишь идиш. Ребята убежали из-под растерла и по ночам добрались до Глубокого.

Старший их беспризорной ватаги был Миша Рабинович, который знал польский язык. Он был года на три-четыре старше меня, с ним я мог разговаривать и услышал, как убивали евреев в Иодах и Миорах.

Вскоре я нашел подзаборный выход на Виленскую улицу, на так называемую арийскую сторону, где был принят дружелюбно детьми христиан в их играх, так как мой польский язык был безупречен, и наша одежда была схожа. С этого времени я целые дни проводил с моими новыми друзьями, которые не знали, что я еврей.

Вскоре приехал наш отец, но пробыл с нами в гетто не долго. Через несколько дней отца вызвали в юденрат и сказали, что его требуют в Зябки, что-то не ладится с мельницей и он там опять нужен. В тот же день жандарм увез отца.

Уход из гетто к нашим спасителям

Видимо, мать убедила отца, что в гетто у нас нет шансов выжить, так как после его отъезда, в базарный день приехала жена бывшего кузнеца мельницы Ивана Каврецкого и забрала с собой моих сестер Хану и Розу к себе на хутор, находившийся за деревней Стуканы, восточнее Зябков. Ровно через две недели это же женщина снова приехала в базарный день и забрала мать и меня из Глубокого. Все это было организовано отцом, который находился в Зябках при мельнице. Тогда еще не трудно было выйти из ворот гетто.

Каврецкая вечером в тот же день привезла нас в деревню Зябки (2,5 км. от местечка Зябки) к семье Константина Сенкевича. Он жил вблизи озера Долгое, с женой Марией, сыном Костей и дочками Ядзей, Мальвиной и Люкасей. Их старшая дочь Янина была замужем за Игнатием Левановичем и жила в 7 км от деревни Зябки (лодкой через Псуйское озеро – ближе).

В доме Сенкевичей маму спрятали на чердаке дома, а меня – за печью, в специально устроенной «крыювке». Так началась наша жизнь в укрытии, моя и мамы – у Сенкевичей, а Ханы и Розы – у Каврецких.

Люди, скрывавшие нас, были очень гуманны, благородны и смелы, ведь за укрытие еврея грозила смерть (за выдачу – премия и поощрение немцев). Отец наш в это время работал на мельнице и, как я понял позже от матери, планировал скрыться из гетто в Глубоком, а не из-под охраны жандарма в Зябках, где он был под постоянным наблюдением.

Не знаю, почему вдруг было решено, что меня и маму будут прятать в Псуе, у Игнатия Левановича (Игнали).

В одну из темных ночей мы оставили дом Сенкевичей, и пошли через поля и кустарники в сторону Псуйского озера. Вел нас Костя Сенкевич 1916 г.р., знавший все стежки. Он привел нас к озеру, взял лодку и перевез на сторону Псуи, где нас ждал его шурин Игналя. Костя на лодке вернулся обратно, а Игналя повел нас к себе. У него в сарае под навозом была приготовлена яма с подземным выходом на воздух, там, в этой яме, мы с мамой жили довольно долго. Счет времени я не помню, и не помню, о чем мы с мамой там говорили в этой, как мне казалось вечной темноте.

По ночам приходил Игналя, раскапывал навоз, снимал крышку ямы и выпускал нас на волю около сарая. Он приносил с собой теплую еду, горячее молоко с клецками или суп, курил самокрутку пока мы ели и сообщал маме новости, какие знал. После этого мы с краюхой хлеба и ведерком воды шли опять на целый день в наше подземелье. О том что мы скрываемся у них знала только его жена Янина. Малолетние дети: сын 1935 г.р. и дочь 1938 г.р. о нас ничего не знали. В одну из ночей, когда Игналя принес пищу и выпустил нас наружу – отозвал маму в сторону и о чем-то тихо с ней поговорил, вдруг я услышал рыдания мамы и увидел как она, с напряжением разорвала кофту в районе шеи.

Уже в яме мать сказала мне, что нашего отца жандарм вез из Зябков в Глубокское гетто, они ночевали в Плисе и утром жандарм приказал расстрелять отца и белоруса Матюшонка. Их там расстреляли и вместе закопали.

Наша жизнь под землей длилась до осени, у Левановича, пока не прошло сообщение, что сестры мои должны были оставить убежище в семье Каврецких и их привезли к Сенкевичу, где раньше были мы. Мама решила, что мы с ней должны оставить убежище у Левановича и перебраться обратно к Сенкевичам, чтобы быть там всем вместе. В то время мне ее решение не было понятным, лишь потом я понял: оставшись главой семьи, мать принимала все возможные меры для нашего спасенья. В это же время кто-то доложил немцам о скрывающихся у Каврецкого евреях, немцы нагрянули на его хутор, расстреляли всю семью и сожгли хутор. То же самое могло ведь случиться с Сенкевичами и Левановичами.

Мама уже знала, что между Ушачами, Лепелем и Дольцами существует партизанская зона, в которой советская власть в силе и немцам туда ходу нет. Знала она также, что иногда ночью партизаны бывают у Сенкевича, вот она и решила при возможности просить их спасти нашу семью – взять нас с собой.

Переход от Левановича к Сенкевичу обратно мы совершили ночью, этим разом Игналий перевез нас на лодке через Псуйское озеро, и там нас ждал Костя, который через поля и кустарники завел нас к себе домой. В горнице у Сенкевича этой ночью мы были все в сборе, их семья, наша семья, т.к. после долгого перерыва мы с мамой встретили моих сестер Хану и Розу, но радость наша была омрачена гибелью нашего отца. Мы жили у Сенкевичей теперь все: мать на чердаке их дома, я в нише за печью, сестры вместе на чердаке сарая. Как долго не помню, но несколько недель.

Уход в партизанский отряд

И действительно однажды ночью в дом пришло четверо партизан. Командир группы был Прокопенко и среди них был Борех Киль, сын портного из наших Зябков, который скрылся до «переселения» в Прозороки. Борех рассказал, что они из партизанского отряда «За Советскую Беларусь» и идут на задание, достать медикаменты в поселениях за железной дорогой, и что через три-четыре дня вернуться сюда на передышку. Борех добавил, что в отряде находится кроме русских, белорусов еще несколько зябецких евреев: Берка Фридман, Абрам Цирлин и наш брат Михаил Итман.

Мать сразу спросила Прокопенко, возьмет ли он нас с собой и он ответил, что да, возьмет, но о принятии в отряд обещать не может, это дело командира отряда. Через пару часов партизаны ушли, и мы с нетерпением ждали из возвращения. Они вернулись на четвертую ночь и несли с собой три мешка лекарств, которые взяли в аптеках Чарневич и Прозорок. Отдохнув, они двинулись в путь, и мы, распрощавшись с нашими благодетелями, семьей Сенкевич, пошли вместе с ними.

Озеро Псуя мы переехали на двух лодках, а на хуторе, находившемся близко к озеру, нас ожидали две упряжки с телегами, на одной из них восседал Абрам Цирлин с винтовкой СВТ. Погрузив мешки и рассевшись по телегам, мы поехали в темноте на восток. С рассветом с левой стороны мы увидели красивое здание, и Абрам сказал маме, что это бывший дом польской погранзаставы, здесь была граница Польши и СССР.

Ехали мы целый день, лишь к вечеру на пути появились деревни, последняя называлась Зарубовщина, а после нее был дремучий лес. В лесу дорога была узкая и не объезженная, повозку трясло, ехали лишь шагом. После двух часов езды лесом нас задержал вооруженный пост. Нас задержали, а партизаны поехали дальше. Прокопенко сказал, что пришлет начальника караула. Вскоре пришел начальник караула с ППШ наперевес, и начал строго мать допрашивать, и она ему рассказала, кто мы такие и почему здесь. Это был Михаил Лисичкин, сержант Красной Армии, пришедшей с группой из-за линии фронта для организации партизан. Михаил, еврей из Гомеля, сочувствовал нашему положению, но решить о нашем будущем мог лишь командир и комиссар отряда.

Узнав от мамы, что мы семья партизана из его взвода, парня по имени Михаил Итман, Лисичкин принял решение – взять нас к главному караульному помещению и оттуда позвонить в штаб. Он повел нас в лагерь отряда. Там мы встретили нашего брата Мишу, других евреев из Зябок: Бореха, Берку и Абрама, Мишку Цимкинда из Плисы, Бомку Гениховича, Менделя из Бобровщины – все были рады этой встрече.

Нас приняли в партизанский отряд

На завтра маму вызвали в штаб отряда и после беседы с командиром отряда, в котором служил Миша, Уминским Н.З., и комиссаром Рудовым нас официально приняли в отряд, маму – поваром, сестер – рядовыми бойцами, а я был зачислен как малолетний партизан (имею об этом справку).

Хочу отметить, что кроме моих сестер были в отряде еще бойцы – девушки Лиза, Ольга, Маруся, вооруженные винтовками, Хана и Роза со временем тоже получили оружие, радистки Софа, Тоня и разведчица Клава имели пистолеты. Комсостав имел автоматы ППШ и ППД. Отряды были небольшие, по 30-35 бойцов. Командиры: Уминский, Шевченко, и Михайлов, еще один отряд, побольше, командир Жук, стоял где-то в другом лагере. Все эти силы были объединены в батальон «За Советскую Беларусь» во главе со старшим лейтенантом А.Д. Медведевым, комиссар Пучкарев, начальник штаба Политаев.

Так 22 октября 1942 года началась наша партизанская жизнь. Жизнь в лагере шла своим нормальным, в то время необходимым, ходом. Штаб батальона находился в досчато-бревенчатом здании. При нем был комендантский взвод. Командиры и комиссары спали под навесами, их было три, радистки имели землянку, остальные партизаны спали в шалашах (еще было тепло). Начали готовиться к зиме и строить два длинных подземных барака. Мама получила отдельный навес, где хранились котлы, и приспособления для готовки пищи на костре. Работа повара маме удалась, из того немногого, что имелось, она смогла вкусно готовить и все были довольны. Отряды росли, вступали парни из окрестных деревень, красноармейцы, которые убежали из плена или где-то скрывались. Проводились учения боевой подготовки, стрельбы и минирования шоссейных и железных дорог, мостов, устройства засад и т. п.

Не буду описывать борьбу батальона «За Советскую Беларусь» с немцами, мне было не полных десять лет, и в методах партизанской войны с врагами я много не понимал. До весны 1943 года нам пришлось отбить две попытки немцев, прочесывать леса нашей зоны и громить в ней деревни. Кроме нас в этой борьбе участвовали отряды Юрченко, Тябута, Дубова, Короткина, Железняка и другие.

Немцы так сильно получили по затылку, что почти целый год до февраля 1944 года своего носа в нашу зону не совали.

В начале 1943 года наш батальон был преобразован в бригаду имени «ЦК КП (б) Белоруссии», комбригом остался А.Д Медведев, комиссаром стал Пучкарев, замом командира бригады стал Сазонов. Начальником штаба – Игнатенко, начальником особого отдела – Свиридов. В составе бригады было пять отрядов: 1-ый – командир Жук, 2-ой – командир Михайлов, 3-й – командир Шевченко, 4-ый – командир Изюмов, 5-ый командир – Громов, кроме того имелась группа конной бригадной разведки, которую возглавлял Шильков.

При штабе бригады, на базе, куда мы пришли в октябре 1942 года, находились до марта 1943 лишь 2-й и 5-й отряды.

Командир Уминский был назначен секретарем Докшицкого подпольного райкома партии и с ним ушел 3-й отряд. Для работы в подпольной типографии взяли мою сестру Хану и еще одну партизанку, а также группу молодых комсомольцев. С 3-им отрядом Шевченко ушли партработники Рудов и Черняк. Два еврея из окрестных Зябок ушли со специальными группами как проводники, Абрам Цирлин – с дядей Ваней, а Мендель Боднев – с дядей Петей, с ним и партизанка Софа – радистка.

Другие евреи бывшего батальона служили в 5-ом отряде. Это мой брат Михаил Итман – командир взвода и бойцы Борех Киль, Берка Фридман и моя сестра Роза Итман. С августа 1943 года в 5-й отряд вступили Лейба Киль, брат Бореха, которого спас Родионов при разгроме немцев на станции Крулевщизна. В апреле 1943 года 4-й отряд Изюмова был послан в Островецкий район готовить новую базу для передислокации бригады на запад и с ним ушел и еврей из Плисы Михаил Цимкинд.

Ноябрь и декабрь 1942 года и январь 1943 года прошли без особых действий. Правда, ходили рвать рельсы на железную дорогу, нападали на посты полицаев, делали засады и имели успех, но оружия было мало и патронов того меньше. Кстати, евреи из Зябков все пришли в отряд с оружием в руках, где они его взяли – не знаю. Связь с Большой землей была через радисток спецгруппы, но с февраля 1943 года дело изменилось.

Бригада Железняка имела посадочную площадку, на которую стали прилетать У-2 и привозить оружие, боеприпасы, тол и табак. Не забуду ту радость командиров и бойцов партизан, когда на имя нашей бригады прибыли два ящика с оружием и мешок посылок от шефов с табаком, махоркой, кисетами, финками и письмами.

С получением оружия и боеприпасов наша бригада могла развернуть и расширить свое поле действия против немцев. Начали спускать под откос поезда, нападать на гарнизон врага, рвать рельсы железной дороги на линии Парафьяново – Княгинин – Будслав. Бригада провела рейд на много километров, из деревни Оговины до местечка Каловичи, громя по пути управы, полицейские посты и поместья под охраной врага. Вследствие боев появились в бригаде легко и тяжелораненые, было также двое убитых при штурме железной дороги, моста через реку Сош (один из них – еврей из Дунилович Идл Фридман).

Бригада решила организовать свой госпиталь в деревне Глинище Ушачского района. Врачом стал отрядный фельдшер Балабанов, медсестрой – Дина Фидельгольц, еврейка из Глубокого. Моя мать была назначена поваром госпиталя. За снабжение и обеспечение госпиталя отвечал начхоз бригады лейтенант Цяста.

К осени 1943 года наш семья полностью оправдала доверие начальства бригады имени «ЦК КП (б) Белоруссии». Брат Миша стал младшим командиром, сестра Роза – смелым бойцом в 5-ом отряде им. Денисова, в свои 15 лет она с оружием в руках принимала активное участие во всех заданиях отряда. Мать наша была поваром госпиталя, даже я, Саля Итман, в 10 лет был занесен в списки партизан как связной при госпитале и получил личное оружие – наган и лимонку.

О судьбе и месте пребывания нашей сестры Ханы мы ничего не знали, с тех пор как она оставила наш лесной лагерь, чтобы служить в подпольной типографии подпольного райкома Докшицкого района. Лишь после воссоединения с Красной Армией летом 1944 года мы узнали, что осенью 1943 года на базе отряда Шевченко и других партизанских групп была создана бригада имени Кутузова во главе с командиром Уминским и комиссаром Рудовым. В эту бригаду был включен состав типографии и наша сестра Хана.

К лету 1943 года в нашей партизанской зоне собралось большое количество отрядов и бригад. Новые отряды прибыли с востока в связи с победоносным продвижением Красной Армии на запад. Это был 1-й смоленский полк Садчикова, 4-й Калининский корпус, бригада «Дяди Кости» (К. Заслонова) и др. Перешедший на нашу сторону полк РОА Гиль-Родионова был преобразован в 1-ю антифашистскую бригаду.

По указанию Белорусского штаба партизанского движения в зоне был создан штаб партизанского соединения, который возглавил Лобанок. Немцам стало воистину жарко, под откос беспрерывно летели поезда, рвали по сотне рельсов в одну ночь, громили транспорт по шоссе, зона становилась вторым фронтом и немцы решили ее уничтожить, снять с фронта крупные силы в помощь охранных полков СС латышей и украинцев. Так началась третья блокада партизанской зоны Ушачского района Белоруссии.

Немцы окружили зону плотным кольцом со всех сторон, и с боями кольцо ежедневно сжималось, силы были не равные. Лесные массивы немцы беспрерывно бомбили с воздуха и держали под артобстрелом. Решили пойти на прорыв блокады. Поскольку задачи обоих ударных групп мне не известны, описывать часть боя Северной группы я не буду. Хотя я и был ее свидетелем и видел на носилках тяжелораненого полковника Гиль-Родионова.

Потери партизан из Северной ударной группы частично оправдали себя. Находясь на очереди для перехода железной дороги в составе хозчасти бригады «ЦК КП(б)Белоруссии», я видел три бригады партизан в полном составе, перешедшие железную дорогу в неблокированный район. Но подошел со стороны Полоцка немецкий бронепоезд и плотный огонь его пушек и пулеметов оттеснил нас и других партизан от железной дороги и привел к паническому побегу массы людей, среди которых находилось много гражданских.

Была ночь, со всех сторон свистели пули, трассирующие – освещали нам путь. Несмотря на это наш начхоз лейтенант Цяста смог собрать своих людей и решил, что выйти из кольца мы сможем лишь малыми группами. Разбив нас на 3-4 человека и, дав ориентир для места сбора, он сказал: «Спасайтесь, братцы».

Нас было четверо: я, мама и двое взрослых партизан из 2-го отряда, лежавших до этого в госпитале, их имен я не знал. Эту ночь мы шли без отдыха, до рассвета мы были еще в лесу, но удалились от звуков стрельбы. Один из партизан сказал, что надо найти путь к опушке, чтобы по солнцу увидеть, где запад. В той стороне, на Корытовских болотах было назначено место встречи, и мы выбрали дорогу к опушке леса. Немного отдохнув, пошли дальше, лес начал редеть и появились кустарники. Был полдень, когда по нам начали стрелять, мы с мамой упали и прижались к земле, шедший впереди партизан тоже упал, а тот, что был за нами, побежал обратно. Я думал, это конец, но это был просто прострел леса, а не засада. Когда стрельба утихла, мы встали и увидели, что лежавший с нами рядом был мертвый, а другого партизана нет – он убежал. Мама решила, нам нужно идти дальше. Я хотел взять оружие убитого партизана, но мама мне это не позволила. Она потребовала, чтобы я снял ремень (немецкий), кобуру с ржавым наганом (без патронов) и все это засыпала ветвями вместе с мертвецом, а с его винтовки сняла шнурок и меня им подвязала вместо пояса. Так мы шли дальше, не помню как долго, шли с передышками и ночевкой, пока кончился лес, и мама по солнцу определила запад и она решила искать дорогу в том направлении. Почти в то же время справа от нас из леса вышла женщина и двое детей. Она сказала, что сама из этих мест, из деревни Малой вблизи Липова, что ее деревню немцы сожгли, убив всех, кого поймали, а она с детьми чудом спаслась с тех пор бродила по лесам. Услышав от мамы, что мы в пути к Корытовским болотам, она сказала, что знает проселочную дорогу к ним и покажет ее нам. Мы пошли вместе, нас стало пять бедолаг. Через день мы вышли на полевую дорогу и увидели красивую деревню, подойдя ближе нам стало ясно, что она совсем пустая, в ней не было ни души. Нас уже сутки морил голод и жажда, имевшиеся сухари мы съели, а воду пили лишь из луж, поэтому мы пошли в деревню в поисках пищи. Хаты были пустые, без замков, но пищи никакой. Увидев в огороде ботву, мы решили выкопать корнеплоды. Как вдруг со стороны вышло трое немецких солдат и подошли к нам. Наша попутчица упала на колени и, крестясь, просила их по-белорусски не убивать нас и пожалеть детей. Солдаты ответили, что они не немцы, а украинцы и убивают лишь большевиков, а не детей и женщин.

Солдаты начали пропарывать шомполами землю двора дома и один из них, сняв с наплечника лопатку, начал раскапывать землю и вытащил оттуда фанерный ящик. Стоя в близи я видел, что в нем была одежда, но, никакой пищи. Все вещи солдаты рассовали по своим ранцам, а маме и нашей попутчице дали по головному платку и мешочек с крестиками, который они нашли в барахле. Мама сразу нанизала по крестику на нитку и повесила себе и мне на шею. Солдаты сказали «Здоровеньки булы» и ушли. Мы найденной там же мотыгой выкопали корнеплоды и поели полугнилых бураков (после пяти дней голода они показались вкусными). Из деревни пошли по указке нашей попутчицы, которая не понимала, почему мама стремиться к болоту, ведь оно непроходимо – мама молчала. Через день – полтора дня мы с ней расстались, и узкой стежкой вышли к болоту, где начали искать обгоревшую осину, которую Цяста назначил ориентиром для сбора при разделе части отряда на группы. Найдя это дерево, мы уселись за кустами вблизи и стали ждать. К вечеру мы уже начали терять надежду, как вдруг увидели человека с винтовкой около осины. Он громко свистнул и закричал: «Ну, выходите, я проводник». Мы с мамой вышли и, подойдя ближе, я его узнал, это был партизан из комендантского взвода бригады, мама его не знала. Из кустов вышло кроме нас еще семь человек и один из старых знакомых мамы; он был ее истопник для костра, когда она была поваром в отряде. Когда стемнело, наш проводник, свистнув еще раз как Соловей-разбойник, расставил нас девять человек, гуськом и объяснил, что пойдем через трясину, в которой на глубине метра проложены кладки.

Идти нужно точно и осторожно, около двух часов ходьбы до острова, который назывался Модельбор. Так мы прошли трясиной до самого острова, болотистая жижа мне была до плеч, маме – до груди. На острове было около пятидесяти партизан, из наших и незнакомых. На костре грели воду, чтобы смыть с себя болотную грязь. Было что кушать, то есть картофель и мука на лепешки, видно заранее подготовлены.

За старшего считался Мательский, партизан из охраны штаба, неприятный человек. Один раз я услышал, как он сказал проводнику, указывая на меня пальцем: «Смотри, малый жиденок выжил всю блокаду, живучее племя эти наши братья». Когда я рассказал об этом маме, она просила меня с ним не задираться и объяснила мне впервые, что не только немцы не любят евреев.

Ежедневно на остров прибывали люди. Рассказам об ужасах выхода из окружения не было границ, многие погибли или попали в плен. Нам повезло – остались жить и спаслись. Недели через три на остров прибыл начальник штаба нашей бригады имени ЦК КП(б)Б капитан Голосов (офицер из перебежчиков РОА). С ним был Вася Давыдов и Леша Тычина, которых мы знали еще с 1942 года по батальону «За Советскую Беларусь». Они рассказали, что наш Миша жив и здоров и уже командир взвода в отряде имени Денисова. Роза в том же отряде хорошо воюет, лишь о Хане они ничего не знали. Оказывается, что ядро нашей бригады в окружение не попало, что командир разведки Шильков вывел их через болото перед тем, как немцы замкнули кольцо, и они находятся теперь в Островецких лесах Литвы и что Шильков стал комбригом.

Голосов отобрал группу из 12-ти человек и назначил Тычину командиром отделения, которое должно было идти с ним в район Лесин.

Мательскому Голосов оставил трех человек и проводника, а остальных поручил Давыдову вести в Островецкие леса, в расположение бригады. Не знаю почему, мама упросила Голосова взять нас с собой в Лесины, лишь позже я это понял. На опушке леса около Лесин был ночной аэродром, куда прилетали самолеты У-2 с оружием, боеприпасами и снаряжением для партизан, а обратно брали раненых. Туда и шел Голосов с группой, чтобы получить, то что будет для бригады им. ЦК КП(б)Б и мы с мамой с ними.

После выхода из болотной трясины, обмывшись около речки и распрощавшись с группой Давыдова, шедшей в Литву к бригаде, мы двинулись с Голосовым в путь к Лесину. Помню, что мама выпросила у Голосова кусок бумаги и карандаш и написала Мише записку, отдав ее Давыдову (Миша хранил эту записку и мне показывал ее в 1944 году, но в январе 2009 года я ее в бумагах Миши – не нашел).

Мы шли всю ночь, с коротким привалом, к утру нас задержали посты партизан. Голосов предъявлял пропуск, и мы вошли в расположение охраны площадки. Это были люди одного из отрядов бригады «Железняк». У охраны было много еды, хлеб и консервы, они охотно делились с нами, это были трофеи из разбитого отрядом обоза немцев. На второй день вечером мне дали кусок шоколада, который я больше четырех лет (с 1939 года) не видел. Наконец Голосов сказал: «Сегодня ночью приходит наш груз». Был уже июнь 1944 года, число я не знал.

В начале ночи наша группа сгрудилась около площадки и ждала. В определенное время охрана зажгла три необходимых костра, мы услышали звук моторов и два двукрылых самолета приземлились.

По указанию коменданта посадочной площадки Голосов пошел к одному из самолетов и его группа начала выгружать свой груз, который они относили к шалашу, где стояли мы с мамой. Все шло быстро, и вдруг Голосов позвал нас к самолету. Когда мы пришли туда в багажник грузили двух раненых. Потом Голосов сказал маме: «Прощайтесь, теперь его очередь» и указал на меня. Лишь тут я понял, почему мама просилась в группу, идущую к Лесину… Я пытался возражать, но было поздно. Голосов воткнул мне за пазуху пачку бумаг, сказав, передать это в штаб на Большой земле, и взяв меня из объятий мамы, поднял до люка багажника У-2. Летчик меня принял и медленно спустил вниз, где было узкое место около одного из раненных. Я примостился на корточках. За мной люк был закрыт и вскоре я понял, что мы летим…

О полете через линию фронта ничего не могу сказать, я ничего не видел. Самолет приземлился в тылу около села Верея Калининской области. Там находился Белорусский штаб партизанского движения при Втором Прибалтийском фронте. Раненых сразу в медицинском фургоне увезли в госпиталь, меня на газике привезли в штаб, который был в большой деревенской хате. Принял дежурный офицер, которому я передал пачку бумаг, данную мне Голосовым.

Офицер сказал солдату накормить меня, а сам сел за стол с телефонами и стал рассматривать врученные бумаги.

То, что мне дал солдат, было очень вкусно: свежий черный хлеб и какое-то мясо – американская тушенка, как я потом узнал. Я еще ел, когда офицер подошел ко мне и дал сложенную бумажку, сказал: «Это твой важный документ из партизанской бригады, храни его и никому не отдавай». Остальные бумаги касались только штаба.

Наевшись и попив чаю, я лег на деревянной лавке и сразу заснул. Не знаю, долго ли я спал. Когда дежурный разбудил меня, уже был день и светило солнце.

Дежурный сказал, что солдат отведет к машине, которая по пути завезет меня в специальный детский дом, и там я останусь до конца войны. Так я попал в Верейский детприемник НКВД – и кончилась моя партизанская жизнь.

Был июнь 1944 года, война продолжалась и из громкоговорителя мы знали, что блокада Ленинграда прорвана и что почти вся Белоруссия очищена от немцев. Где мама, Миша и сестры, живы ли – я не знал. В детдоме подружился с парнем на год старше меня, тоже партизаном из бригады «Суворова», прилетевший двумя днями раньше меня, по имени Дмитрий. Жизнь в детдоме нам не нравилась, команда женщин-воспитателей была нам не по вкусу, еда скудная и злое обращение. Мы с Митькой решили бежать.

Забравшись на платформу поезда, шедшего на запад, доехали почти до Витебска. На станции Городок нас обнаружил железнодорожный милиционер. Мите удалось от него сбежать, мне не повезло, и я был отправлен под конвоем обратно.

Где-то через месяц–полтора, вдруг в Вереи появилась мама, как она смогла найти меня в этом военном беспорядке – один Бог знает. Она уже побывала дома в Зябках, немцев прогнали почти до Балтики. Но главная радость семьи – это была Хана, она объявилась в Зябках еще раньше мамы, Выжила в блокаду, но, сколько страха и горя хлебнула в то суровое время – пером описать трудно!

Так судьба привела нас домой: Хану, маму и меня.

К осени 1944 года домой приехали мой брат Михаил и сестра Роза. После воссоединения с Красной Армией бригада ЦК КП(б)Б была расформирована.

Михаил Итман был направлен на курсы МВД, и после окончания их, получил должность оперуполномоченного в отделе борьбы с бандитизмом. Роза получила работу в паспортном столе в городе Сморгонь.

Учебный год 1944-1945 годов я начал во 2 классе Зябковской НСШ, Роза в 7 классе, а Хнна – в 9 классе СШ в г. Глубокое. В 1946 году Хана и Роза начали учебу в городе Гродно – Хана в 10 классе, а Роза в фельдшерско-акушерской школе. Михаил гонялся по району за бандитами, а я летом сдал экзамен за 3 класс и начал учебу в 4-ом.

В 1947 году Роза, не окончив учебу, вышла замуж и уехала жить в Польшу. Хана поступила в Минскую зубоврачебную школу а, брат Михаил, демобилизовавшись из МВД, поступил во 2-ой Московский мединститут им. Сталина. Я окончил 6 класс. Наша мама с 1945 года работала в торговой сети железной дороги и Потребсоюза.

Мама, конечно, могла работать учительницей в средней или начальной школе и имела предложения из района. Но, предпочла работу в торговой сети из-за заработка. Она мечтала «вывести в люди» своих детей, помочь им получить специальное или высшее образование. Учеба в Москве или Минске требовала финансовых средств, и мама помогала деньгами и посылками Мише и Хане во время учебы.

А когда Роза уезжала к мужу в Польшу – ее приданное тоже обошлось маме не дешево.

Окончив семь классов НСШ в Зябках, я в 1949 году поступил в Рижское мореходное училище, которое спустя два года было преобразовано в Военно-морское инженерное училище, и я его окончил в 1954 году. В этом училище я маме не стоил ни гроша, а после окончания учебы, на службе в Клайпеде и работе в Калининграде я регулярно посылал маме деньги, приблизительно пятую часть зарплаты, а после рейса в море – больше.

Эпилог

Заканчивая эпопею семьи Итман, хочу коротко вспомнить каждого:

Глава семьи Итман Рафаил Львович, 1898 г.р., был расстрелян немцами 5 сентября 1942 года в Плисе, там же и похоронен.

Старший сын Михаил Рафаилович, 1923 г.р., стал партизаном и воевал в бригаде ЦК КП(б) Белоруссии с октября 1942 г. по октябрь 1944 г., дошел от рядового бойца до начальника штаба 5-го отряда им. Денисова той же бригады. За верную боевую службу Михаил был награжден медалью партизану Отечественной войны» 1-ой степени и орденом Отечественной войны. С 1944 г. по 1946 г. Михаил был оперуполномоченным МВД в Вилейской и Полоцкой областях, в отделе борьбы с бандитизмом. Демобилизовавшись из МВД Михаил поступил в медицинский институт в Москве, который в 1952 году окончил и получил направление в город Калининград. Там Михаил работал врачом-хирургом, заведующим отделением и главврачом областного туберкулезного диспансера 56 лет. Умер Михаил Рафаилович 6 ноября 2008 года. Он был дважды женат. В первом браке на Левковой З.С., зав. радиостанцией в калининградском морском порту. Во втором браке на Борисовой Н.В., от которой имел сына Бориса двух внуков Марка и Самуила.

Старшая дочь Хана Рафаиловна, 1926 г.р., партизанка в бригаде им. ЦК КП(б) Б с 1942 г. сначала в отряде Уминского, позже – в подпольном райкоме партии Докшицкого района Белоруссии до июня 1944 года. Потом училась и окончила среднюю школу в г. Гродно, зубоврачебную школу и параллельно три курса института иностранных языков в Минске. Работала зубным врачом и периодически учительницей немецкого языка. Женихам давала отказ, так как была влюблена в парня со школьной предвоенной скамьи и верила, что он где-то жив. Когда он действительно появился живой и здоровый, она в 1952 году вышла за него замуж – это Яков Суховольский, 1927 года рождения. С тех пор они неразлучны, с 1957 года живут в Калининграде, где почетно работали, он директором ремонтного завода, а она – зубной врач больницы рыбаков. У них два сына Рафаил и Григорий, внучка Виктория, внук Илья и правнучка Юлия.

Младшая дочь Роза Рафаиловна, 1928 г.р. также была партизанкой в бригаде им. ЦК КП(б)Б с октября 1942 г. и по октябрь 1944 года. Как рядовой боец 5-го отряда им Денисова Роза отличилась в борьбе с оккупантами, о чем свидетельствует ее боевая характеристика. После войны, окончив 7 классов НСШ в Зябках, училась в медицинском техникуме в Гродно, но, не окончив его, в 1947 году вышла замуж. Муж ее Рафаил Леках, 1925 года рождения, из Дисны. Он служил в то время в польской армии и Роза уехала к нему в Польшу Живя там, она была домохозяйкой, родила и воспитала двух дочерей Иоанну и Зофию. Во время акта польского правительства против евреев в 1968 году Роза с мужем и детьми уехали из Польши и были приняты как беженцы в Швеции. Овладев шведским языком, Роза стала кандидатом филологии в университете славистики в Упсале. Ее муж стал работником юридического института. Так началась их новая жизнь в Швеции. Дочери там окончили медицинский факультет и работают врачами. В настоящее время Роза с мужем пенсионеры и проживают в Стокгольме. У них четверо внуков: Мирьям, Михаэля, Якоба и Катю и четверо правнуков, двое от Мирьям и по одному от Якоба и Кати.

Подробнее о мизиннике – Соломоне Рафаловиче, 1933 г. р.

На его долю пришлось пережить все ужасы Холокоста: в полудетском возрасте расстрел евреев в Прозороках в декабре 1941 года, жизнь в Зябках с декабря 1941 г. по август 1942 г., с полным сознанием того, что завтра опять поведут на гибель к яме, затем в гетто Глубокого, тоже в ожидании смерти. Спасение из гетто и жизнь в тайниках у добрых людей, будь то в яме под навозом в Псуе или за печью в деревне Зябки казались раем по сравнению с жизнью под властью немецких оккупантов и их сообщников.

И лишь потом в партизанском отряде, в лесу или зоне советской власти в Ушачском районе БССР, появилась уверенность в завтрашнем дне. Да, была осень 1942 года, немец стоял еще в глубине России, под Ржевом и Вязьмой, но само пребывание среди вооруженных людей, ведущих борьбу с извергом–оккупантом, давало надежду на будущее и жизнь

Я благодаря своей матери и судьбе. Выжил среди четырех лет ужасов и смертей, смог вернуться в родной дом продолжить свою жизнь.

Дома с матерью я прожил с 1944 по1949 год. Особой помощи она от меня не имела, но я хорошо учился и быстро овладел русским языком. Перепрыгнув два класса в НСШ, я окончил семь классов в Зябках с отличием и в 1949 году поступил в Рижское мореходное училище. Вспоминаю, когда приезжал в отпуск к матери в тельняшке, в бескозырке или мичманке, не было тогда девки на вечеринках, которая не хотела бы со мной «танцевать польку до упада».

Окончив военное отделение училища, я служил на Балтийском флоте и на судоремзаводах в Балдерае и Клайпеде. Потом работал в «Балтрыбтресте» в Калининграде старшим инженером отдела флота. В военкомате этого же города зарегистрирован как инженер-лейтенант ВМФ. В Калининграде я жил с 1956 по 1958 год, успешно работал и даже имел персональную надбавку Минтрансфлота к зарплате. Был членом ВЛКСМ, но в КПСС не состоял.

В 1958 году я решил репатриироваться в Польшу и, простившись с родными в Калининграде, и в Зябках – с мамой, в июне оставил СССР.

Польша приняла меня нормально и как польский гражданин до 1939 года, сразу же получил польское гражданство, и все вытекающие из этого права: статус об образовании, офицерское звание запаса, выслугу лет и т.п.

Желая работать на судах, я обратился в Морской департамент министерства транспорта, где был поставлен на очередь в качестве машинного поручика (2-ой механик) за номером в очереди свыше 1000, то есть надо было ждать назначения до трех лет. Видя безвыходное положение – приобрел специальность шофера и работал на почтовом фургоне. Развозил письма и посылки, научился ездить и изучил Варшаву. Припомнил польский язык и научился писать. Изредка ходил в еврейскую общину, где слышал рассказы об Израиле и как можно туда уехать. От девушки, которая уже жила в Израиле и приехала в Варшаву к родителям в отпуск узнал, что там не легко получить работу, но там есть большой флот и морские специалисты очень нужны. Я решил уехать в Израиль. В посольстве Израиля мне дали визу на въезд и подтвердили надобность во флотских офицерах. Я подал документы в МВД на разрешение выезда в Израиль. Пришлось долго ждать, свыше полугода, но мне подсказали, что надо дать взятку – я дал и через две недели получил документы на выезд в Израиль.

Не вдаваясь в подробности, скажу, что в августе 1959 г. я прилетел из Вены в Тель-Авив и в конце этого же месяца стал полноценным гражданином государства Израиль.

И главное: в начале сентября 1959 г. был назначен кандидатом на должность вахтенного механика т\п «Иерусалим», 3-х классовый пассажирский пароход, водоизмещением 1200 тонн, 640 чел. пассажиров, 300 чел. команды. Сдав на судне предусмотренный практический экзамен по работе и по английскому языку, уже в следующем рейсе был 4-тым механиком. На этой должности получал зарплату в израильской и американской валюте, выше чем врач или государственный чиновник зарабатывал на берегу.

Сбылась моя заветная мечта стать настоящим моряком заграничного плавания, жить и работать на кораблях, носить униформу и прочее.

Став в 1966 г. главным механиком, со статусом и зарплатой равной с капитаном, я проработал в этой должности на различных судах до 1984 года, когда по состоянию здоровья вышел на пенсию.

Понятно, что живя в Израиле пришлось и в армии пройти подготовку и во флоте послужить, а также принять активное участие в двух войнах Израиля, в 1967 и 1973 гг. В обоих случаях был не плохим офицером и получил награды и благодарности.

В 1967 году женился и взял в жены немку по имени Тереза, 1934 года рождения. Были и другие кандидаты: из Англии, Испании и США, но Тереза была самой большой патриоткой Израиля, а русской соперницы тогда не было.

Прожили мы с Терезой уже 43 года, нажили двух дочерей – Соню 1968 г.р. и Рафаэлю 1976 г.р.

В настоящее время живу в Германии (уже 26 лет), оставив Израиль после выхода на пенсию и по настоянию жены, прожившей там 17 лет.

И в заключении еще раз о главном – о Маме

Мама наша выйдя на пенсию в 1962 году уехала в Польшу, в гости к Розе и ее семье. Не знаю, каковы были ее намерения, ведь я мамы больше с 1958 года не видел.

Мама пробыла год у Розы в Варшаве. Писала мне в Израиль, что благодаря ее присутствию семье Розы дали большую квартиру.

В последнем письме высказывала свое разочарование жизнью у Розы и в конце 1963 года вернулась в Зябки.

В одном из писем ко мне в Израиль мама спросила, что я думаю о ее приезде ко мне? Я ответил ей «добро пожаловать и милости просим». Заработка моего со сторицей хватит на нас двоих, и, что квартиру нам дадут от «Сохнута» (одиноким тогда жилья не давали). Лично я в квартире не нуждался, жизнь на судах меня вполне устраивала. Я был рад ее приезду и лишь предупредил, что из Израиля будут проблемы поехать повидаться с Мишей, Ханой, Фоликом или с Розой и ее детьми. Русские и поляки израильтянам тогда виз не давали.

В письме уже из Зябков мама не затронула вопроса, почему она решила не ехать в Израиль и вернуться на родину. После некоторого времени, где-то в конце 60-х годов, мама решила оставить свою одинокую жизнь в Зябках. Мой старший брат был вторично женат и стал, наконец, отцом сына в 1969 году. Хана уже имела двух сыновей, и все они жили в Калининграде. Вот и мама наша продала, построенный для нее отцом дом, переехала на жительство в Калининград, чтобы жить вблизи своего сына, дочери и внуков Фолика, Григория и Бориса, которых очень любила. Купив маленькую квартиру и, начав даже работать, я думаю, что она была и не совсем счастлива, но, по крайней мере, в согласии со своей судьбой.

Смерть нашего отца в сентябре 1942 г., легла тяжелым моральным бременем на нашу маму на все последующие годы ее жизни. Она «не сложила руки», когда надо было – спасала детей, потом «выводила их в люди». Оставшись вдовой в 42 года, она хранила верность своему погибшему мужу, а все хорошее что мы, ее дети, достигли – благодаря ей.

И жизнью своей мы обязаны ей дважды: рождением нашим и принятием нас троих в 15, 13 и 9 лет в партизанский отряд в 1942 году, ибо только ее знание русского языка и советских ценностей смогли повлиять на решение командира Уминского и комиссара Рудова принять нас в ряды отряда. Без отряда мы бы в партизанской зоне два года не выжили.

В 1981 году (16 сентября) нашей мамы не стало. Вечная ей память!

В эпилоге хочу вспомнить и всю еврейскую общину Зябок.
Список еврейских семей, проживавших в 1939 году в Зябках.

Список евреев Зябок, оставшихся в живых после Холокоста, на 1944 год.

94 еврея погибло!

Примечание: Семьи Авербух и Шлеймы Плискина уехали в эвакуацию и их судьбы мне не известны…

Местечки Витебской области

Витебск• Альбрехтово• Бабиновичи• Бабыничи• Баево• Барань• Бегомль• Бешенковичи• Богушевск• Борковичи• Боровуха• Бочейково• Браслав• Бычиха• Верхнедвинск• Ветрино• Видзы• Волколата• Волынцы• Вороничи• Воропаево• Глубокое• Гомель• Городок• Дисна• Добромысли• Докшицы• Дрисвяты• Друя• Дубровно• Дуниловичи• Езерище• Жары• Зябки• Камаи• Камень• Колышки• Копысь• Коханово• Краснолуки• Краснополье• Кубличи• Лепель• Лиозно• Лужки• Лукомль• Лынтупы• Любавичи• Ляды• Миоры• Оболь• Обольцы• Орша• Освея• Осинторф• Островно• Парафьяново• Плисса• Подсвилье• Полоцк• Прозороки• Росица• Россоны• Сенно• Сиротино• Славени• Славное• Слобода• Смольяны• Сокорово• Сураж• Толочин• Труды• Улла• Ушачи• Цураки• Чашники• Черея• Шарковщина• Шумилино• Юховичи• Яновичи

Главная

Новые публикации

Контакты

Фотоальбом

Карта сайта

Витебская область

Могилевская область

Минская область

Гомельская область