Поиск по сайту

Яков Беккер

ГОДЫ ВОЙНЫ

воспоминания детства

ОРШАНСКИЕ КАРТИНКИ

1

Яков Беккер.

Как простые смертные начинают писать романы, повести, мемуары? И когда? В двадцать, в сорок? А что если в шестьдесят или даже в семьдесят? А мне давно уже хочется, всю жизнь, да никак не решусь осуществить свою юношескую мечту.

Начну, как когда-то в советских анкетах. «Я, Беккер Яков Аронович, родился 21 декабря 1934 года в городе Орше Витебской области, в семье рабочего-портного...». Это потом уже, когда мне стукнуло лет четырнадцать или пятнадцать, подарила мне моя двоюродная сестра, красавица Аделина, на день рождения книгу, не помню уж какую, с надписью «Соимениннику великого Сталина», проникся я, комсомольский активист, ослепленный, как и все мои сверстники, культом личности, сознанием собственной своей важности, но только лет через пятьдесят до меня здесь, на земле Израиля, дошло как я к тому же еще «свят» и «приближен» к самому Господу Богу. Судите сами: дед мой по отцу Исаак, отец Арон, сам я Яков, а мать Рахиль – все как «вынутые» из Торы!

В ту декабрьскую ночь – самую длинную в году, в лютый мороз, какого давно уже не бывало в Белоруссии, – моя бедная тридцатитрехлетняя мама корчилась в муках, рожая третье, самое непутевое свое дитя (что, конечно, выявилось не сразу, а спустя целых три или четыре года, не говоря уже о более зрелом возрасте). Не могу ручаться, что именно так оно и было, но думается мне, что отец потоптался какое-то время у дверей роддома, замерз хорошенько и вернулся домой, где дедушка Исаак прохаживался из угла в угол в гостиной и бормотал скороговоркой молитвы, восхваляя Всевышнего и выпрашивая у него мальчика. И Всемогущий услышал его и воздал...

Ко дню моего рождения моей сестре Ане было десять, а брату Зяме – восемь лет, во время второй мировой войны они достигли призывного возраста, что и сыграло роковую роль в короткой жизни Зямы: он пропал без вести на фронте в октябре 1943 г. И сестра Аня всю войну провоевала, была не раз на волосок от гибели, но фортуна оказалась к ней милостивой. Да и мне грех жаловаться – как поведала мне однажды мама, я вообще родился случайно, сбой какой-то произошел в запланированном родителями прерывании этой беременности: спохватились – а уже поздно. Теперь-то мне думается, не иначе, как Всевышний их надоумил и не дал мне умереть еще в зародыше...

Родители мои родились в местечке Смольяны, отец – в 1897 г., а мать – в 1900-м. Ни бабушку, ни дедушку по линии мамы я в живых уже не застал. Кое-что мама рассказывала мне о своем отце – дедушке Лейзере. Был он кузнецом, отличался неимоверной силой и здоровьем и умер в возрасте ста трех лет. Проволоку он откусывал зубами, и когда его пытались образумить, недоуменно спрашивал: «Да как же это кость может болеть?»

Из многочисленной маминой родни был я знаком с дядей Ночей Шарфом – родным маминым братом, его женой Двосей и их детьми, моими двоюродными братьями и сестрами: Мишей, Зиной, Гисей, Фаиной, Леной – с некоторыми из них виделся, может быть, раз или два в жизни. Были у мамы и двоюродные и троюродные братья и сестры, со всеми она переписывалась, все ей присылали фотографии детей, внуков. Где только они не жили: и в Орше, и в Таганроге, и в Одессе, и в Новоград-Волынске, и в Минске, и даже в Америке – почти никого из них я не знал и вечно путал, кто есть кто.

Родители отца – бабушка Сима и дедушка Исаак, также родом из Смольян, – до войны жили с нами в Орше. Дедушка вечно поглаживал свою седую бороду и шептал молитвы, бабушка отличалась библейской красотой, умом, интеллигентностью. Первой в семействе родилась дочь Гинеся, отец был вторым и нарекли его Аре Иче Лейвикс, мама всегда звала его Аре, Арке, Ареле. Всего в их семье было десять детей, и отец уже в возрасте одиннадцати лет – так, по крайней мере, он мне рассказывал – вынужден был взять в руки портняжную иглу, начать учиться шить. И портной из него получился – от Бога! На мои детские вопросы, как же они жили, как кормились и т.д., отец всегда отвечал очень скупо:

– Хлеб всегда был, и стоила буханка в лавке одну копейку. И какой это был хлеб!

– И что же, один хлеб вы, что ли, кушали?

– Ну, почему же? Мать приносила из лавки ведро селедочного рассола, который черпала прямо из бочки – он и копейки не стоил, – наливала его в большое блюдо, нарезала хлеб, все садились за стол, макали хлеб в рассол и ели...

– И это все? А мясо? А рыбу?

– Случалось – ели.

Никогда я не мог понять отца – правду он говорит или шутит. И братья отца – мои дяди Борис и Юлий – также были шутники, юмористы и очень любили разыгрывать не в меру любопытную детвору – меня и моих многочисленных двоюродных братьев и сестер. Это Боря и Дора – дети дяди Юлия и его вечно больной жены Хаси, Софа и Лиля – дочки папиной сестры Фиры и ее мужа Иосифа, Ася и Лиля – дочки тети Ривы и ее мужа Гриши. Все жили в Орше, ходили время от времени друг к другу в гости.

Была еще у отца сестра Хьена – маленькая, щупленькая, болезненная. Жила она одно время со своим мужем Иосифом в маленькой комнатушке, в одном доме с нами. Иосиф – жгучий брюнет с пышной шевелюрой и хитрыми выпуклыми глазами – прихрамывал на одну ногу и не расставался с палкой-стэком. Работал он продавцом в лавке и любил хвастаться своими «гешефтами». Говорил он ужасно громко, гримасничал, жестикулировал и при этом так брызгал слюной, что все старались держаться от него подальше. Мама звала его «Йошке-тумул». Он любил играть со мной, старался поцеловать в губы и при этом напускал полный рот слюны. Я долго потом отплевывался.

2

Яркие картины далекого «довоенного» детства до сих пор хранятся в моей памяти. Помню и виды Орши – тихого провинциального городка, который в ночь на 22 июня 1941 года начали разрушать немецкие бомбы, а к концу войны весь он представлял собой сплошные развалины и пепелище. В 1944-м году, пролетая над Оршей, моя сестра Аня, служившая в военно-транспортной авиации, с трудом разглядела на этом кладбище два или три уцелевших домика и среди них – наш (!?), дом № 4 по бывшей улице Пушкинской, в котором немцы устроили солдатскую столовую.

Помню этот одноэтажный продолговатый деревянный домик, правую половину которого – если смотреть анфас – занимала наша семья, а левую – соседская, запомнившаяся мне двумя своими собаками. Одна из собак, злая-презлая, бело-рыжая, содержалась на цепи, другая – черная (звали ее Марсик) была общей любимицей, мы с ней дружили. Но однажды мои ласки показались ей чрезмерными, и она куснула меня, да так, что следы зубов остались вдоль брови и снизу от глаза... Справа от дома располагались большие деревянные ворота и калитка. Открываешь калитку – слева крылечко и вход в дом, справа – большой куст желтых астр и рядом деревянный забор, отделявший наш двор от соседского, принадлежавшего семье Клушиных. Узкая вымощенная кирпичами дорожка вела в глубину двора, часть которого занимал сарай, а основное пространство – грядки, где мать выращивала всяческую зелень и мак. Кажется, росли вдоль забора два-три фруктовых дерева.

Любил я кататься по кирпичной дорожке на трехколесном велосипедике. Однажды, кажется, мне и трех лет не было – напали на меня гуси и стали щипать пампушки, свисавшие с сиденья, я барахтался, лежа на спине, и визжал на весь двор, пока не прибежала мать и не прогнала гусей.

С Клушиными мы дружили, особенно я. Их младшая дочь Верочка нянчилась со мной, учила читать, иногда я пропадал у них целый день и не хотел уходить домой. Все Клушины, за исключением сына Гриши – ровесника брата Зямы, были очень толстые, особенно тетя Хася. Их старшая дочь Фаня запомнилась тем, что однажды утопила в корыте целый щенячий выводок и при этом хохотала на весь двор.

Улица Пушкинская – деревянные одноэтажные домики с палисадничками и двориками, напротив нашего дома – старое заброшенное еврейское кладбище, какой-то десяток могил с проржавевшими железными оградами. За кладбищем – обрыв, на склонах которого так приятно было копаться в чистом днепровском песочке, карабкаться по крутым отвесам. Здесь можно было поиграть в прятки, в войну, а то и пролезть в поповский сад и погрызть зеленых яблок или слив. Старшие пацаны устраивали дерзкие набеги на этот фруктовый сад, кончавшиеся обычно, при появлении попа с берданкой, стремительным бегством. Ужас как все боялись этой берданки, которую поп заряжал солью.

Другая улица, которая была мне знакома – Вокзальная, где дома были каменные, и покрыта она была брусчаткой. По ней отец ходил на работу в свою мастерскую. Однажды гуляли мы с дядей Борей по этой улице, и вдруг выскочила из подворотни маленькая коричневая собачонка и чуть не цапнула меня за ногу: дядя Боря встретил ее нападение ударом ноги, да так, что собачка описала в воздухе замысловатую траекторию, как хороший футбольный мяч.

Помнится и другой, гораздо более печальный эпизод, связанный с этой же Вокзальной. Что-то тревожное происходило в нашей семье, что от меня скрывалось. И вот однажды взволнованные родители выбежали из дома, а через некоторое время и я вслед за ними; смотрю, спешат они в сторону Вокзальной. И я прокрался вслед за ними и увидел плотную серую людскую колонну, двигавшуюся в сторону от вокзала, в сопровождении конных охранников с винтовками. Люди, стоявшие на тротуарах, пытались войти в контакт с теми, кто был в колонне, всучить им какую-нибудь еду, что-то сказать, охранники им не давали, теснили их крупами лошадей. И вдруг я услышал крик: «Анечка, Анечка!!!», и увидел, как женщина, с вытянутыми вперед руками, бросилась в сторону колонны, а конный конвоир преградил ей путь и поднял лошадь на дыбы. Женщину оттащили, а оттуда, куда она рвалась, послышался отчаянный девичий, почти детский крик: «Не верьте им!!! Ничему не верьте! Все это вранье! Это провокация...а-а-а-ция!»...И вот уже хвост колонны, и я бегу домой, боясь попасться на глаза родителям и унося новые для меня слова, которые я слышал в толпе и смысла которых не понимал: «заключенные», «враги народа». Но почему, же мне показалось, что женщиной этой была моя мама? А Анечка? Не наша ли это Анечка? Но она, же учится в Москве, в техникуме?

Вся эта грустная история, эта первая семейная трагедия, связанная с Анечкиным арестом, тщательно от меня скрывалась, и лишь спустя много лет я узнал о ней из рассказа самой Анечки... Но это особая и совсем не детская история, и речь о ней впереди.

3

Лет с четырех стал я ходить в детский садик, где мама работала воспитательницей. Очень мне там понравилась одна девочка, Томочка. Мы с ней подружились, и однажды я ее поцеловал в щечку. Мое детское ухаживание вызывало восторг у воспитательниц, и они вечно надо мной подтрунивали. Разучивали с нами стишки, и среди них: «Два сокола ясных на небе витали, первый сокол – Ленин, второй сокол – Сталин», – почтение к вождям прививалось с самого малого возраста.

Однажды во время послеобеденного мертвого часа я подговорил одного мальчика, и мы, притворившись спящими и усыпив бдительность воспитательниц, вскочили, прокрались через дырку в заборе и побежали к берегу Днепра, где я смело шагнул в воду и стал заходить «по шейку». Силой течения меня потянуло вглубь. Тут, испугавшись до смерти, я рванулся и каким-то чудом, изрядно хлебнув речной водицы, выкарабкался – и оказался в руках у подоспевшей вовремя нянечки. Мокрого и дрожащего от холода, приволокла она меня и моего товарища в «группу», куда сбежались и нянечки, и директор. Дети повскакали с коек, вдруг появилась мама и бросилась ко мне – я лежал, завернутый в одеяло, и похныкивал под аккомпанемент обрушившихся на меня криков и причитаний...

Иногда нас водили на прогулку по городу. Время было тревожное, предвоенное, над городом иногда появлялись немецкие «рамы» – самолеты-разведчики, которые «висели» в воздухе и вели аэрофотосъемку, и тогда нас уводили в бомбоубежище. Появились беженцы из Польши. Некоторое время у нас дома ютилась еврейская семья – портной Альтер, его жена и двое детей. Отец помог Альтеру устроиться на работу в свою мастерскую.

Однажды проснулся я ночью, разбуженный голосами из гостиной, и понял, что у нас гости. Я узнал голос дяди Бори, вскочил со своей кроватки и направился в гостиную. Мое появление вызвало восторг взрослых, исключая маму, которая накануне с трудом уложила меня спать. Дядя Боря усадил меня к себе на колени, и тут я познакомился с его женой, очень похожей на цыганку, красавицей тетей Соней, и своей очень красивой двоюродной сестричкой Аделиной, которым – кто мог тогда знать об этом? – предстояло пережить годы войны в оккупированном немцами Львове и чудом уцелеть.

Помню, как я пытался принять участие в разговоре взрослых, споривших, будет ли война с Гитлером и если будет, то когда, и наконец, произнес, много раз повторявшееся и по радио и в подслушанных разговорах: «Ну, если немцы на нас нападут, ну-у-у, мы им дади-и-и-м!!!»

22 ИЮНЯ, РОВНО В 4 ЧАСА ОРШУ БОМБИЛИ...

4

Точно датированным событием в моей жизни, ярко сохранившимся в памяти во многих деталях, стало нападение фашистской Германии на Советский Союз в ночь на 22 июня 1941 года. Ни взрывы бомб, ни грохот зениток, доносившийся издали и сотрясавший наш ветхий домишко, не разбудили меня, спавшего сладким и крепким сном. С трудом растормошила меня мама и, полусонного и полуодетого, потащила куда-то в темноте из дому. Мы перебежали улицу и оказались на кладбище возле вырытых накануне в земле «щелей», где мать, по-видимому, хотела укрыться. Но там уже было полно народу. Откуда-то из темноты раздался вдруг голос отца: «Садитесь под дерево и сидите тихо!» Мы с мамой сели под дерево, и тут я, кажется, окончательно проснулся и стал понимать, что происходит. Да, это была бомбежка, настоящая ночная бомбежка мирно спавшего города, и я стал различать и гул круживших над ним самолетов, и лучи прожекторов, и глухие взрывы бомб, и резкие удары зенитных орудий, и вспышки осветительных ракет – вот они вдруг посыпались и зависли в воздухе над нашей улицей, осветив ее всю, и виден был силуэт низко летящего и выбрасывающего их самолета – но, видимо, ничего интересного немецкий летчик для себя не обнаружил, и бомбометания, к счастью для нас, не последовало. Взрывы, все более редкие, доносились, в основном, со стороны железнодорожной станции и центральных районов города, вскоре стали видны в начавшем уже сереть небе отсветы полыхавших там пожаров.

Наконец рассвело, самолеты улетели, и стало до ужаса тихо. Люди выбрались из «щелей» и прочих укрытий – согбенные, униженные, пришибленные – и стали собираться у края речного обрыва, откуда был виден сплошной пожар – горел центр города. Узнавали издали горящие здания: банк, военкомат, магазины, кинотеатр, горсовет... Многие только вчера еще гуляли там, наряженные, с детьми, ели мороженое, пили лимонад и пиво – и вот оборвалась вдруг так внезапно эта тихая мирная жизнь. Вот она – ВОЙНА!!! Это ответ на все споры и гадания...

Дальнейшие события этого страшного утра припоминаются, как кадры кинофильма. Все то же, но только при солнечном освещении. Из распахнутых ворот нашего дома выходят какие-то дяди, держа в руках носилки с песком, а на песке лежит узкая округлая продолговатая железка с сужающимся носом - авиабомба. Один из мужчин, лицо которого показалось мне знакомым, обращается к родителям:

– Эту бомбу мы нашли у вас на огороде. Если бы она взорвалась, от вашего дома ничего бы не осталось, да и от вас тоже. Дер гот хат гератовет гутен иден, Рохеле.

Вот и еще одно странное шествие: двое мужчин с ружьями в руках ведут под конвоем третьего, с поднятыми высоко вверх руками. Видно, как стволы ружей упираются в спину конвоируемого – немецкого диверсанта, одетого в гражданскую форму. Кто-то видел, как он подавал световые сигналы летчикам. Да ведь и я видел эти светящиеся красноватым цветом и уносившиеся с земли в небо ракеты и слышал странный трубный звук, сопровождавший их полет, но, конечно же, ничего не понимал... Так вот что это было – сигналы с земли немецким летчикам.

Снова вдруг рокот моторов, все смотрят в небо, прикрываясь от солнца руками, и я смотрю туда же, вслед за взрослыми и вижу две серебристые точки, стремительно приближающиеся и увеличивающиеся в размерах. И вот уже кто-то распознал в одном из самолетов советский истребитель, который нагонял стремившегося уйти от его атаки и уступавшего ему в скорости немца. И эта атака удалась – дымная трасса явно обозначилась в чистом, сверкающем от солнца, голубом небе. Поплатившийся за наглость немецкий самолет стал терять высоту, исчез из поля видимости, и вскоре послышался отзвук далекого глухого взрыва. Раздались вопли восторга, аплодисменты, крики «ура-а-а» и, конечно же, вопросы и гадания на тему: где же были наши самолеты ночью и почему дали немцам спокойно бомбить? Может быть, думали, что это провокация? Между тем советский наш самолет стремительно и гордо описал в небе победный вираж и вскоре растворился в небесной голубизне...

Все стали расходиться по домам. И мы вошли в свой дом: отец, мать, Зяма и я. Появились бабушка Сима и дедушка Исаак – старенькие, беззащитные, кроткие. Видно, во время бомбежки никуда они не выходили. Отец был немногословен когда, обращаясь ко всем, вдруг резко взмахнул рукой, как отрубил:

– Все! Уходим! Ничего не берем, все оставляем! Через три дня немцы будут здесь. Рахиль, берем деньги, документы, пару легких одеял, кое-какую одежду и на пару дней еды, а там видно будет...

Местечки Витебской области

Витебск• Альбрехтово• Бабиновичи• Бабыничи• Баево• Барань• Бегомль• Бешенковичи• Богушевск• Борковичи• Боровуха• Бочейково• Браслав• Бычиха• Верхнедвинск• Ветрино• Видзы• Волколата• Волынцы• Вороничи• Воропаево• Глубокое• Гомель• Городок• Дисна• Добромысли• Докшицы• Дрисвяты• Друя• Дубровно• Дуниловичи• Езерище• Жары• Зябки• Камаи• Камень• Колышки• Копысь• Коханово• Краснолуки• Краснополье• Кубличи• Лепель• Лиозно• Лужки• Лукомль• Лынтупы• Любавичи• Ляды• Миоры• Оболь• Обольцы• Орша• Освея• Осинторф• Островно• Парафьяново• Плисса• Подсвилье• Полоцк• Прозороки• Росица• Россоны• Сенно• Сиротино• Славени• Славное• Слобода• Смольяны• Сокорово• Сураж• Толочин• Труды• Улла• Ушачи• Цураки• Чашники• Черея• Шарковщина• Шумилино• Юховичи• Яновичи

Главная

Новые публикации

Контакты

Фотоальбом

Карта сайта

Витебская область

Могилевская область

Минская область

Гомельская область