Я встречался с этими женщинами пятнадцать лет тому назад, когда вместе с историком Михаилом Рывкиным готовил книгу о людях, спасавших евреев в годы Холокоста, «Породненные войной». Они уже в то время были далеко не молодыми людьми. Но, наверное, за добрые дела, совершенные ими, Бог или природа, даровали им долголетие. Они, как и прежде, приветливые, добрые люди и интересные собеседники.
Рассказ первый «Все мои дети»
Валентина Алексеевна Глушнева.
Валентине Алексеевне Глушневой (Прокофьевой) 30 сентября 2009 года исполнится 89 лет. Она живет в деревянном доме и, хоть и ходит с палочкой, но самостоятельно печку топит, еду готовит – да, мало ли забот у хозяйки.
Мы позвонили заранее, и Валентина Алексеевна нас ждала. Сказала, что когда ее фотографировали в прошлый раз, снимки, опубликованные в книге, получились не совсем удачные, и на этот раз она сама посмотрела все фотографии, сделанные нами. Благо, цифровая камера позволяет это сделать без промедления.
А потом Валентина Алексеевна рассказывала, и перед нами всплывали события почти семидесятилетней давности.
Они жили до войны в Городке по соседству на Староневельской улице. Шофманы в 57 доме, а Прокофьевы – в 59. Старый Нохим Шофман был сапожником, и Алексей Прокофьев шил сапоги, ремонтировал обувь. В середине 30-х годов его выдвинули на руководящую работу – стране нужны были руководители из народа, не сомневающиеся в правильном курсе партии. Алексей Ананьевич стал директором промкомбината.
И в одной, и в другой семье женщины были домохозяйками, впрочем, в то время, в небольших городках, большинство женщина, смотрело за домом, хозяйством, растило детей. Может поэтому, никогда речь не заходила о демографической проблеме – слово такого не знали. Вот только горе чаще заглядывало в дом к Шофманым. В 1921 году, во время эпидемии дизентерии, умерла первая жена Нохима. Без матери остались шестеро детей. Младшей Мире было всего полтора года. Через семь лет вторая жена умерла от чахотки, и еще двое малышей, младшей Соре был всего годик, остались без мамы.
Небольшой сад и огород Шофманов отделяла от такого же сада и огорода Прокофьевых невысокая изгородь. И когда летними вечерами к ней подходили соседи, им было о чем поговорить. Переплетались белорусские, русские, еврейские слова, но все понимали друг друга.
Старшие дети Шофмана один за другим подались в Ленинград. Тридцатые годы – время, когда из белорусских местечек молодежь стала массово уезжать в крупные города. Поводов для этого было более чем достаточно. Поступила учиться в Витебск и старшая дочь Прокофьевых.
Вспоминая те годы, Валентина Алексеевна рассказала нам:
– Успела окончить только один курс учительского института. В 1939 году Красная Армия присоединила к Советскому Союзу западные районы Белоруссии. И нас всех отправили туда на работу. Я попала в сельскую школу в Вилейский район, преподавала математику, физику и продолжала заочное обучение.
Младшие дети Шофмана и Прокофьевых: Сора, Надя и Маня, целые дни проводили вместе. Конечно, были размолвки и у детей, и у взрослых, но жили по-человечески, помогали друг другу, в тяжелых ситуациях.
Елена Тихоновна и Алексей Ананьевич Прокофьевы.
В 1940 году тяжело заболел Нохим Шофман. Недели его болезни Сора жила у Прокофьевых, там ей даже успели пошить платье. После смерти Нохима в Городок вернулась его старшая дочь Соня со своей семьей, и Сара стала жить с ними.
Валентина Алексеевна приехала домой в отпуск 18 июня 1941 года. Кто мог тогда знать, что почти четыре года она не будет преподавать в школе, а будет спасать детей от смерти.
Алексей Прокофьев был умным и дальновидным человеком. В первые же дни войны он сказал своей семье: «Надо уходить от фашистов». И тоже самое повторял и своим соседям. Но Соня и ее муж Израиль, наверное, по молодости, были людьми беспечными. Говорили: «Что нам немцы сделают? Миллионов у нас нет, золота – тоже. Нас не тронут». Прокофьевы ушли из Городка и забрали с собой Сору Шофман. Но дошли они только до станции Бычиха. Кругом были немцы и они, как и сотни беженцев, были вынуждены вернуться обратно в свои дома.
Наступило страшное время оккупации. Казни, аресты, облавы…
Вскоре в Городке было организовано гетто. Здание сельскохозяйственного техникума и прилегающие к нему дома обнесли колючей проволокой, и согнали туда евреев. Алексей Прокофьев уже в тот самый черный день предупреждал Сору: «Не иди в гетто. Спрячься где-нибудь. Ты голубоглазая, светленькая, на еврейку не похожа. Может, все и обойдется». Однажды, в самом начале оккупации, был такой случай: Сора пришла домой, в это время немцы допрашивали мужа ее сестры – Израиля. Увидев девочку, они спросили: «Ты кто?» Сора молчала, ответил Израиль: «Это сестра моей жены». Немцы удивленно переглянулись и снова спросили: «Жена у тебя русская?» Израиль сообразил, в чем дело и утвердительно кивнул головой. Тогда немец взял Сору за руку, вывел из дому и сказал: «Нельзя жить с евреями. Это и тебе будет капут. Иди в любой русский дом и живи там».
Сора пошла в гетто. Она решила, где будет ее старшая сестра, ее семья, там будет и она. Конечно же, девушка не могла предположить, какие муки выпадут на долю узников гетто.
Когда сгоняли евреев, фашисты и их подручные из местных, ходили по домам, грабили, убивали. Старожилы Городка до сих пор вспоминают, как по улице летели перья от распоротых подушек и перин.
Потом наступило самое страшное время. Начались расстрелы евреев. Первыми погибли мужчины, те, кто мог оказать или организовать сопротивление. Так не стало Израиля – мужа Сони Шофман. Сама Соня, ее дочь, и Сора находились в гетто. Но уже назавтра, после первого расстрела, Сора сбежала из-под стражи. Она не раздумывала, куда идти. Конечно, к Прокофьевым. Всегда помнила доброе отношение к ней, и мудрые советы Алексея Ананьевича.
Внешность не раз выручала Сору. Однажды, после того, как партизаны разгромили и сожгли в Городке склады с запасами зерна, Сора вместе с Валентиной, запаслись мешками и пошли туда. Людей собралось много. Голод заставил их, несмотря на опасность, идти, и собирать обгоревшие зерна ячменя и овса. Валентину и Сору более сильные люди отодвинули в сторону и не могли пробраться к зерну. Немец, стоявший у изгороди, заметил девушек и сказал: «Ком, ком». Поняли, что зовут их. Голод, переборол страх, и они подошли к немцу. Он взял мешки и насыпал в них обгоревшее, почерневшее месиво.
Валентина Алексеевна вспоминает, что в те дни семья ожила. Мама Елена Тихоновна варила кулеш – им казалось, это самая вкусная еда.
Сора Шофман (в центре) и сестры Прокофьевы.
Сора жила у Прокофьевых несколько месяцев. Соседи знали, кто эта голубоглазая, светленькая девушка. Уже в девяностые годы Сора Нохимовна вспоминала: «Не все люди были добрыми. Были и те, кто помогал фашистам. Даже мальчишки, мои сверстники, бегали по улице и кричали: «Берите хлопцы хворостину, жида гоните в Палестину».
Гнали тогда евреев в Березовку и на Воробьевы горы – там фашисты устраивали массовые расстрелы еврейского населения, там сегодня, в память о погибших, стоят памятники.
Валентина Алексеевна Прокофьева (Глушнева) рассказывала: «По соседству с нами жила Иванова. У нее дочка работала в немецкой комендатуре. Она доложила туда, что у нас скрывается еврейка. Немцы пришли в дом рано утром, когда все сидели за столом. Они были в форме с металлическими бляшками на шинелях. Стали кричать: «Юде, юде». Сора сидела рядом с нами. Папа ответил немцам, что у нас нет никаких «Юде». Немцы спросили: «Это твои дети?». «Да», – ответил Алексей Ананьевич и кивнул головой. По глазам отца я видела, что он испуган, но голос не дрожал. «У тебя четыре дочки?» – снова спросили немцы. И снова отец сказал: «Да». На наше счастье, немцы пришли без полицаев, без местных «помощников». Но Нина Иванова не успокаивалась и снова доложила о том, что у Прокофьевых скрывается еврейка. Опять пришли немцы, искали в сарае, все перевернули в доме… А Сора сидела в комнате за столом.
Однажды Алексей Ананьевич пришел с работы и сказал: «Дочка (он называл ее «дочкой», а Сора, – называла его иногда «папа», иногда «дядя Леша»), тебе нужно уйти из Городка, пожить там, где тебя никто не знает. Здесь становится очень опасно».
И Сора, повзрослевшая за эти месяцы, ответила: «Нужно уходить, а то и меня и вас расстреляют. Буду пробираться к своим в Ленинград».
Легко сказать – «пробираться к своим». Это не только сотни километров, немецкие заставы, полицаи, но и линия фронта.
Валентина Алексеевна рассказывает, что как раз в те дни, когда ушла Сора, их гоняли на земляные работы. Присматривать за ними немцы приставили все ту же Нину Иванову. И вот однажды видим, по дороге идет Сора, а с двух сторон немецкие солдаты, которые вели ее куда-то. Нина Иванова тоже увидела эту группу и закричала: «Сорка, Сорка». Сора повернулась и абсолютно спокойно ответила, даже улыбнулась при этом: «Ты ошибаешься, я не никакая не Сорка». Они пошла дальше. Опешившая Нина Иванова стояла и не могла произнести ни слова.
Сора не добралась до Ленинграда и вынуждена была повернуть обратно. Оказалась в Лиозненском районе. Нанялась в няньки. Только теперь для всех она была Надежда Ивановна Тарасова. Когда немцы угоняла молодежь в Германию, во время одной из облав, попалась и Сора Шофман.
«В 1943 году немцы угнали меня в Германию, – вспоминала она. – Работала у горячей печи, потом за токарным станком. Жили в бараках, за проволокой. Освободили нас в апреле 1945 года американские войска».
Сора решила возвращаться домой в Городок, но прежде она написала письмо на имя Валентины Алексеевны. Та увидела конверт, пришедшей из Германии, и ничего не поняла. Она не знала никакой Надежды Тарасовой. Алексей Ананьевич спросил: «Может, это кто-то из твоих учениц?». «Не было у меня таких учениц», – ответила Валентина Алексеевна. Времена были сложные, подозревали всех, кто был на оккупированной территории, а здесь – письмо из Германии от неизвестного человека. Да и по содержанию, Прокофьевы не могли понять, от кого она пришло. А через несколько дней – новое письмо. «Вы, наверное, удивились, когда получили мое первое письмо. А я вам не объяснила, что Надежда Тарасова – это я, Сора Шофман». Она спрашивала: уцелел ли ее дом, свободен ли он? В это время в доме Шофманов находился штаб воинской части. Но Алексей Ананьевич сказал немедленно ответить: «Приезжай, будешь жить у нас».
Сора Шофман вернулась в Городок. «Меня встретили как родную, – вспоминала она, – жила у Прокофьевых, а когда освободился наш дом, переехала туда. В Городке у меня никого не осталось. На фронтах погибли Арон, Моисей и Хацкель Шофманы. В гетто фашисты расстреляли сестру Соню, ее мужа Израиля и детей. Прокофьевы делились со мной всем, что у них было. Весной дали мне картофель на семена, и помогли посадить его, осенью – выкопать картошку».
В 1947 году Сора разыскала в Ленинграде своих родственников и перебралась к ним.
Валентина Алексеевна Прокофьева (Глушнева) 33 года отработала учителем в одной и той же городокской школе.
Сора Нохимовна Шофман (теперь ее фамилия Русакова) жила и работала в послевоенные годы в Ленинграде. Сейчас она на пенсии.
– Переписываетесь? – спросил я.
– Конечно. Переписываемся, и поздравляем друг друга с праздниками. Сора у меня была в гостях, приезжала сюда с дочкой. Я ездила в Ленинград.
Валентина Алексеевна достала блокнот, где записаны дни рождения всех родственников, и стала водить пальцем по фамилиям, пока не остановилась на фамилии Шофман…
Рассказ второй «Дочь полка».
Ольга Васильевна Кораго.
C Ольгой Васильевной Кораго я впервые встретился в 2001 году, когда в Витебском горисполкоме Посол Израиля в Беларуси Мартин Пелед-Флекс вручал ей медаль «Праведника Народов Мира». С того самого времени осталась фотография, на которой Праведницы сфотографированы с послом и мэром Витебска и мое обещание: приехать к Ольге Васильевне в Городок.
Я помню, как тогда на прощание, она сказала:
– Наградили и меня, и маму, но награда в большей степени ее – Анны Карповны Кораго. Извините, не смогла она сама приехать, ей уже 98 лет. Захотите поговорить с ней, приезжайте – память у нее хорошая.
Пока я собирался, откладывая поездку с недели на неделю, Анны Карповны не стало. Она умерла, не дожив одного года до своего столетия.
…Наша новая встреча с Ольгой Васильевной Кораго состоялась только спустя восемь лет. Ей уже самой 85-й год. Но она, дай Бог здоровья, по-прежнему энергична и деятельна, постоянно выполняет какую-то работу по дому или занимается небольшим огородом.
– Обещали приехать давно, – встретила она меня, напоминаем о давней встрече.
Наш разговор начался с воспоминаний Ольги Васильевны о довоенных годах.
Анна Карповна Кораго.
– Я родилась на Россонщина в деревне Казимирово. Когда мне было девять лет, папу Василия Кораго, направили в Городок на работу в леспромхоз. Назначили заведовать складом. Это был 1934 год. В Городке всего одна грузовая машина. Папе дали ее, чтобы перевезти вещи из Казимирово. По дороге машина сломалась, и мы переезжали целый день.
Отец работал в леспромхозе до самой войны. Мобилизовали его в конце июня 1941. Он провоевал три года. Уже Городок освободили, мы получали от него письма, ждали домой. А потом пришла похоронка.
Мама Анна Карповна до войны была домохозяйка, растила меня с братом. А когда папы не стала, пошла работать.
Когда началась война, мне было 16 лет, маме – 38. Была еще молодая женщина.
Мама была знакома с Фаней Турнянской. Фаня была хорошей портнихой. Она шила платья и для мамы, и для меня. Я хорошо знала Фанину дочку – Галю. И хотя она была на два года моложе меня, в юном возрасте это имеет большое значение, мы дружили.
С началом войны Фаня, ее муж Яков и Галя, как-то потерялись из виду. И хотя город у нас небольшой и все на виду, мы не знали, что с Турнянскими. Успели они уйти на восток, или оказались в гетто.
Мы тогда жили по улице Карла Маркса. Считайте, вся улица была еврейской. Наша соседка тетя Соня, дружившая с мамой, когда ее забирали в гетто, принесла нам полмешка муки и попросила: «Будете печь хлеб, сами ешьте и мне приносите». Я носила хлеб в гетто, передавала его. Кто хотел помочь евреям, делал это. Однажды увидела за проволокой Галю. Она сказала мне, что ее отца уже расстреляли. «Как быть?» – задала она мне вопрос. Что я могла ей ответить? Пришла домой и пересказала весь разговор маме. Мама у меня очень добрый был человек. Она сказала: «Пойдем туда вечером, может быть, как-нибудь сумеем ее вывести».
– Мама знала, что за укрывательство евреев грозит расстрел? – спросил я.
– Конечно. И мама знала, и я. Любой ребенок об этом знал. Листовки были расклеены по всему городу.
Галина Алпатова (Турнянская).
Дождались мы с мамой вечера, когда стало темнеть и пошли в сторону гетто. Я взяла из дому пиджак, чтобы Галя сразу одела его, и не были видны желтые лоскуты на ее одежде, которые обязаны были пришить к одежде все евреи.
Проволочное ограждение шло до самого ручья. Галя пролезла под проволокой. Сделала это быстро и незаметно. Мы пошли домой по другой дороге, той, что на Невель идет.
Жила у нас Галя два месяца. Как только кто-то приближался к дому, а мы все время смотрели за этим, Галя пряталась в погребе. Немцы и полицаи устраивали облавы, мама, конечно, боялась, что Галю обнаружат. Она переживала, в первую очередь, за меня и брата.
В деревне Березники Войханского сельского совета у мамы жили хорошие знакомые Королевы Егор и Екатерина. У них не было своих детей. И мама уговорила их: «Возьмите, будет вам, как дочка. Она светленькая, на еврейку не похожа».
Месяц прожила Галя у Королевых. На улицу не выходила, пряталась в чулане. Королевы были связаны с партизанами. Они чувствовали, что над ними сгущаются тучи, что их подозревают немцы. Королевы договорились с Евдокией Бодяло, рассказав ей всю правду, что она возьмет Галю к себе. Евдокия жила в деревне Бегуны того же Войханского сельского совета. У нее был маленький ребенок. И она взяла Галя, как няньку для дочки Нины.
Только после войны Галина узнала, что Егора и Екатерину Королевых фашисты казнили за связь с партизанами и укрывательство еврейской девушки. В знак благодарности к своим спасителям Галя взяла их фамилию и до замужества была Галиной Королевой.
В деревне Бегуны было всего шесть домов, но немцы и полицаи частенько наведывались сюда, во время операций против партизан. Бегуны были одним из центров партизанской зоны.
Рядом с Евдокией жила ее родственница София Прищепова. И у нее было двое маленьких детей. И за ними надо было присмотреть, пока мама работала в поле, или по хозяйству. Так Галя стала нянчить сразу троих детей – маленький детский садик времен войны. А двум женщинам было легче прокормить девушку. Когда в деревню приходили каратели, Галю прятали в замаскированном окопе.
До декабря 1943 года, до самого освобождения Городокского района, Галя Турнянская прожила у Евдокии Бодяло и Софии Прищеповой.
Погибла в гетто мама Гали – Фаня Турнянская. 16-летняя девушка вернулась в Городок и пришла в исполком с вопросом: «Как жить дальше? Нет дома, нет работы, не за что кушать». Ей предложили идти на службу в воинскую часть, которая дислоцировалась в Городке.
Я слышал о сыновьях полка. А вот о дочери полка услышал впервые. Галина два года прослужили в воинской части № 2448 сорок третьей армии, и дошла с ней до Берлина.
Ольга Васильевна Кораго показывает мне документы, фотографии, переписку с Галей, теперь ее фамилия Алпатова. После замужества она жила в Риге, сейчас – в США. У нее две дочери, три внука и правнучка.
– Как сложилась Ваша судьба? – спрашиваю я.
– 6 августа 1943 года, мне было уже 18 лет, я попала в облаву и меня угнали в Германию. Нас разместили в Восточной Пруссии, в фанерных бараках. Мы строили оборонительные сооружения, тяжело работали. В 1944 году нас освободила Советская Армия. Я попала в воинскую часть и служила в ней до конца войны. Потом вернулась домой, в Городок.
Ни я, ни мама никому не рассказывали, что прятали Галю во время войны. А Галя после войны разыскивала своих спасителей. Встречаю как-то Стеру Ирмановну, нашу знакомую, она говорит, что из Риги приехала Галя и ищет, кто ее прятал. А я отвечаю: «Так это же мы ее спасали».
С тех пор переписываемся с Галиной Алпатовой, она к нам в гости не раз приезжала. Благодаря ее хлопотам всем нам: маме, мне, Егору и Екатерине Королевым, Софье Прищеповой и Евдокии Бодяло присвоено в 2001 году звание «Праведник Народов Мира». Правда, не все дожили до этого времени…
Рассказ третий «Матуля»
Валентина Алексеевна Загнетова.
Их подгоняли прикладами автоматов, на них натравливали овчарок, но они шли медленно, потому что ноги не хотели идти быстрее. Их обманывали, говорили, что повезут на работы в Витебск, но они уже понимали, что впереди их ждет только смерть. В Березовке расстреляли мужчин, молодежь, тех, кто мог оказать сопротивление. Их тоже обманывали, тоже уверяли, что отправят на работу. И вот теперь на Воробьевы горы вели женщин, детей, стариков…
Очевидец тех страшных событий С. Козлов, писал:
«На рассвете я пришел в город. Еще на окраине услышал сильные стоны и плач. «В лагере евреев», – мелькнула мысль, и я направился туда. По Советской улице шла колона людей. Она растянулась на сотни метров, а хвост ее еще не вышел из лагеря. Тут были седые женщины, молодые девчата, женщины с грудными детьми. Худые, хмурые, они чуть переставляли ноги.
В лагерь немцы согнали евреев, как только заняли город. Здание сельскохозяйственного техникума и прилегающие к нему дома фашисты обнесли колючей проволокой, поставили часовых. Это и был лагерь. На его территории находился небольшой ров, по которому протекал ручей. Узники жили на одной воде, потому что хлеба не давали. Многие не вынесли и умерли с голода. Остальных немцы решили расстрелять и вот сейчас гнали на смерть».
(С. Козлов. «Зверства немцев в Городке», газета «Боевая тревога», 30 декабря 1943 года).
Среди тех, кто шел в этой большой колоне, была маленькая девочка Ида Добромыслова. Рядом с ней шла ее мама, которая несла на руках грудного ребенка. Мужская половина этой семьи – Беньёмин Добромыслов и старший брат были расстреляны в конце лета. Мама, свободной рукой прижимала к себе Иду, и тихо, чтобы, не дай Бог, не услышали охранники, сказала ей:
– Слушай все, что я сейчас буду тебе говорить и молчи. Я тебя очень прошу об этом.
Она говорила с девятилетней Идой, как со взрослым человеком. И Ида, которая за эти недели действительно повзрослела на много лет, хорошо ее понимала.
Надежда Федоровна Загнетова. Фото 1966 г.
– Иди на край колоны. Когда часовых не будет рядом, переступи на тротуар и иди в обратном направлении, только ни в коем случае не оглядывайся и не беги. Иди спокойно, как ни в чем не бывало.
Иде удалось убежать. Сначала она затерялась в толпе. Наверняка были люди, которые видели, как она вышла из колоны обреченных, которые знали ее родителей, но никто не выдал Иду. Потом девочка свернула в первый же переулок, перелезла через ограду, шла напрямик по подмерзшим перекопанным огородам. Когда остановилась, чтобы перевести дыхание, была уже на окраине Городка. Никто ее не ждал. Хотя Ида не была очень похожей на еврейку, в маленьком городе каждый встречный знал, чья она дочка. А за укрывательство евреев – смерть. Ида вспомнила последние слова, сказанные на прощание мамой:
– Иди в Вышитки, к учительнице. Она поможет.
И Ида пошла…
Надежда Федоровна Загнетова хорошо знала семью Добромыcловых. Идин отец Беньёмин Добромыслов, или по-городокски Бенька-маляр, каждое лето ремонтировал их школу. Иногда брал с собой в Вышитки дочку, чтобы та отдохнула в деревне, попила парного молока. Когда Надежда Федоровна приезжала в Городок на учительские конференции, она останавливалась у Добромысловых ночевать. Так подружились эти, на первый взгляд, совсем разные люди.
Надежда Федоровна, ее девичья фамилия Кириёнок, родилась в 1910 году в Городокском районе. После окончания семилетки училась в Витебском педагогическом техникуме. Затем вернулась домой учительствовать. Вышла замуж. Но недолгим было её семейное счастье. Мужа забрали в армию в сентябре 1939 года, когда присоединяли к Советскому Союзу земли Западной Белоруссии и Украины. А затем он попал на финскую войну. В 1940 году Алексей Загнетов погиб. Тридцатилетняя Надежда стала вдовой с трехлетней девочкой на руках.
Сейчас Валентине Алексеевне Загнетовой семьдесят два года. Она пенсионерка. Всю жизнь прожила в Городке. После окончания Полоцкого медучилища и до самой пенсии проработала медицинской сестрой.
– Мы жили с мамой в школе в Вышитках. По одну сторону коридора – класс, по другую – наша квартира. Посередине – кухня. На коридор выходила русская печка.
От Вышиток до Городка двадцать километров. Школа находилась на окраине деревни, за мостом. Место безлюдное, рядом со школьным городком никто не жил.
Однажды ночью мама услышала, что кто-то скребется в коридоре за печкой. Электричества у нас не было. Мама зажгла керосиновую лампу, и хоть и страшно было, вышла на коридор. Спрашивает: «Кто там? Кто там?». В ответ – тишина. Прислушалась, кто-то сопит рядом с печкой. Подошла, присмотрелась. Это Ида Добромыслова. Она свернулась в клубок и прижалась к печке. Может, хотела отогреться, а может – от страха. Даже тяжело себе представить, как девятилетняя девочка прошла морозной ночью двадцать километров по незнакомой дороге.
– Идочка, что случилось? – спросила мама. Мы не знали, что в тот день фашисты расстреляли евреев в Городке. – Почему ты не заходишь, почему молчишь?
Ида дрожала и не могла произнести ни одного слова. Мама раздела ее, посадила на печку и стала растирать. Спустя какое-то время Ида рассказала, что произошло в Городке.
В Вышитках не стояли немецкие воинские части. Но, проезжая через деревню, они останавливались на постой в школе. Надежда Федоровна боялась их, но все же с немцами было проще. Им можно было сказать, что обе девочки – дочки. А что говорить соседям? В деревне все на виду. И люди есть разные. Один поможет в беде, другой сделает вид, что ничего не знает, а третий – донесет…
В первую очередь Надежда Федоровна запретила Иде, а заодно и дочке, которая могла о чем-нибудь проговориться, выходить из дома.
– Сколько времени у Вас жила Ида? – спросил я.
– Около месяца. До тех пор, пока можно было ее скрывать, – ответила Валентина Алексеевна.
– Где она у вас пряталась?
–Просто жила и все. Если кто-то к нам приходил, мама отправляла нас на печку на кухне, и мы сидели там. Так продолжалось до той пор, пока мы однажды не заигрались и не выскочили с кухни. А к маме пришла женщина из колхоза. Она увидела нас и говорит: «Ай, Надежда Федоровна, адкуль у цябе Бенькина дачка?»
Той женщине мама ответила: «Где ты видишь Бенькину дочку? Это мужа племянницы двоюродный брат пошел в Городок по делам, а его дочка увязалась за ним. До сюда дошла, а дальше не захотела. Он ее оставил у меня, а на обратном пути заберет».
А колхозница все свое гнет: «Она так похожа, так похожа на Бенькину дачку».
После этого случая мама стала очень бояться за мое будущее, будущее Иды, и за свое – тоже. Она поняла, что пойдут слухи, и девочке надо уходить из дома. Ида это видела и все понимала. Она спросила: «Тетя Наденькая, миленькая, а что мы будем делать?» Мама ей в ответ: «Я и сама об этом думаю».
Ида Добромыслова. Фото середины 1950-х гг.
Через несколько дней мама переправила Иду в деревню Дубиково. Там жила ее хорошая знакомая Агафья Ивановна Здесева со своей семьей. Она взяла еврейскую девочку к себе».
Надежда Федоровна понимала, что и это укрытие не надежное. У мамы родной брат Кириенок Владимир Федорович был связан с партизанами и с армейской конной разведкой. По ночам они совершали рейды вглубь оккупированной территории.
«Они у меня как сейчас перед глазами стоят, – вспоминает Валентина Алексеевна, – промчаться на лошадях мимо наших окон в белых халатах. А иногда ночью, возвращаясь с задания, останавливались по некоторое время у нас».
Эта конная разведка, по просьбе Надежды Федоровны и вывезла Иду на «Большую землю». Запомнилась даже фамилия разведчика, который посадил Иду рядом с собой на коня – Мамайчук.
Конечно, в Вышитках знали, что Надежда Федоровна связана с партизанами и братья у нее в лесу, воюют с фашистами. Она, все же, надеялась, что ее – женщину, не тронут. Но, не тут то было. Надежде Федоровне подсказали, что надо срочно уходить. Она отвела дочь в другую деревню к своей маме и решила забрать дома кое-какие вещи, а затем уйти в партизаны.
«Пришла мама в школу, и в это время, рано утром, ее окружили полицаи, – рассказывает Валентина Алексеевна. – Зашли в дом и выстрелили из винтовки по фотографии отца. Мама говорит: «Что же вы второй раз его убиваете, он и так погиб». Ее вывели во двор, а сами стали копаться в вещах, искали, что можно у нас забрать. Маму охранял полицай, ее бывший ученик. Она говорит ему: «Видно, плохо я тебя учила, раз не научила Родину любить». Он ей в ответ: «Надежда Федоровна, вы учительнице, идите к немцам работать, вас будут уважать, будете жить хорошо». Мама сказала: «Я не продаю Родину».
В школе было два входа. Мама увидела, что во дворе открыта калитка парадного входа. Пока полицай прикуривал самокрутку, она бегом к лесу. Полицай то ли замешкался, то ли не решился стрелять в свою учительницу. Уже в лесу Надежда Федоровна услышала за спиной выстрелы.
Загнетова воевала в партизанском бригаде имени Пономаренко. Командиром отряда был Дьячков. Была ранена. Партизанскую разведчицу наградили медалью «За отвагу». Во время блокады партизанских отрядов в 1943 году попала в плен. Сидела в концлагере «Пятый полк» в Витебске. Совершила побег. Была ранена. Потеряла дочь.
Но добро, сделанное людям, должно обернуться добром. И незнакомый человек, военнопленный, каждый день, приходя с работы, оставлял у колючей проволоки печеную картофелину для маленькой Вали, которая только что перенесла тиф. Может, эта доброта незнакомого человека спасла жизнь дочке Надежды Федоровны Загнетовой, как она в свое время спасла жизнь Иде Добромысловой.
Потом мать нашла свою дочь. Их хотели угнать в Германию. Советская Армия помешала этому. Загнетовы вернулись в Городок. Надежда Федоровна работала в школе. Была награждена медалью «За трудовую доблесть», званием «Отличник народного просвещения». Заслужила любовь сотен детей. И добрую память, которая и сейчас живет о Надежде Федоровне Загнетовой.
Ида Добромыслова на «Большой земле» оказалась в детском доме. Ее забрала к себе воспитательница, у которой не было своих детей. После войны Ида искала родственников и нашла их в Ленинграде, переехала жить туда. Окончила медицинское училище. Стала работать и, собрав немного денег с первых зарплат, поехала искать своих спасителей.
И снова мы возвращаемся к воспоминаниям Валентины Алексеевны Загнетовой:
«Это было в начале пятидесятых годов. Ида приехала в Городок. Увидела маму, они долго стояли, обнимались, целовались. Она называла ее на белорусский лад «Матуля».
Потом Ида каждый год к нам приезжала. Замуж вышла и с мужем приезжала, он участник Великой Отечественной войны. Испытания, перенесенные в детстве, подорвали здоровье Иды. У нее не было детей, и умерла она очень рано. Но до последнего дня вспоминала свою «матулю».
|
ENG 
RSS-канал новостей сайта www.shtetle.com
Валентина Алексеевна Глушнева.
Елена Тихоновна и Алексей Ананьевич Прокофьевы.
Сора Шофман (в центре) и сестры Прокофьевы.
Ольга Васильевна Кораго.
Анна Карповна Кораго.
Галина Алпатова (Турнянская).
Валентина Алексеевна Загнетова.
Надежда Федоровна Загнетова.
Ида Добромыслова.