Поиск по сайту

Аркадий Шульман

ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ

Я беседовал со многими людьми, жившими до войны в Яновичах, знающих о трагедии, которая разыгралась здесь в конце лета – начале осени 1941 года, но неизменно слышал, что надо встретиться с Борисом Лазаревичем Эфросом. Он один из немногих, кто чудом вырвался из ада Яновичского гетто.

Борис Эфрос с начала девяностых годов живет в Израиле, и адрес его я отыскать не мог. Только, когда появился интернет-сайт «Голоса еврейских местечек», где опубликовано много очерков, воспоминаний о Яновичах, Борис Лазаревич позвонил мне сам.

Мы разговаривали почти два часа. Я слышал, как у Бориса Лазаревича, уже далеко немолодого человека, «садился» голос. Мы делали паузы в разговоре. Очень трудно вспоминать о тех кошмарных днях. И хотя прошло уже почти семьдесят лет, болью отдается каждое сказанное слово.

Я передаю рассказ Бориса Эфроса таким, как услышал его.

«Много поколений Эфросов жило в Яновичах. Мой дедушка был потомственный кузнец, но я его не помню. Вся родня по линии отца занимались этим делом. Кузнецом стал и мой отец. Он погиб в 1942 году на фронте, а мама со всеми моими родными, у меня были сестричка и братик, погибли в Яновичах в 1941 году. Маму звали Лиза, девичья фамилия Ревзина.

К началу 40-х годов Ревзины, кроме моей мамы, в Яновичах уже не жили. Все перебрались в Ленинград.

Мне в 1941 году было 13 лет.

– Вы хорошо помните довоенные Яновичи?

– Я великолепно помню Яновичи, они у меня перед глазами все время. Вспоминаю каждый дом: где он стоял, кто в нем жил.

Мы жили на улице Лиознянской. Это от центра направо по дороге на Лиозно. По тем временам у нас был хороший дом. Не выдающийся, но хороший. Такие дома были у многих жителей Яновичей.

Когда-то мой отец работал у своего отца в кузнице. Потом он трудился в колхозе, но не как член колхоза, а по найму. У отца была собственная кузница, она стояла у нас во дворе, рядом с домом. Перед самой войной отец стал работать в кузнице на спиртзаводе.

5 июля 1941 года он ушел на фронт. Ему было 49 лет. Помню, незадолго до войны, он проходил военную комиссию, а потом пришел домой и сказал: «Ну, вот, еще год и меня снимут с воинского учета».

У родителей было четверо детей. Моя самая старшая сестра умерла еще в детстве. Потом шла еще одна сестра, она на два года старше меня, и младший братик – 1929 года рождения.

– Как в Яновичах узнали о начале войны?

– До войны в местечке в домах не было ни электричества, ни радио. Только появились первые батарейные приемники. Для Яновичей это было верхом цивилизации. Кинотеатра тоже не было. Работал Народный дом, и туда периодически приезжала кинопередвижка.

22 июня 1941 года было воскресенье. По воскресеньям всегда привозили кино. Это было целое события, собирался полный зал, порой не хватало мест. В то воскресенье в Яновичи привезли фильм «Светлый путь» с Любовью Орловой в главной роли. Все смотрели, не отрывая глаз от экрана. И вдруг фильм прервали, пришел председатель нашего местного совета и сказал: «Война». Ему позвонили из Суража, поскольку мы были в Суражском районе, и сообщили об этом. Никто не знал, что делать. На следующий день привезли листовки, в которых было отпечатано выступление Наркома Молотова.

Посещение основного памятника в д. Зайцево
вскоре после открытия.

В Яновичах была сапожная артель, и там стоял батарейный приемник. Вечером в мастерскую набилось полно людей, все пытались, что-то услышать. У нас в это время жило немало беженцев – евреев из Западной Беларуси, которые попали к нам после 1939 года. Поймали по приемнику какую-то радиостанцию на польском языке. Беженцы переводили, по-польски тоже передавали выступление Молотова.

– Какие настроения были у людей?

– Многие повторяли слова Ворошилова, что мы «никогда на своей территории воевать не будем, а будем воевать на территории врага». Поэтому считали, особенно молодежь, что через пару дней все будет закончено. Но, когда мы стали слушать по приемнику сводки, что немцы – тут, немцы – там, настроения стали меняться. Все же была кое-какая информация, что происходит в Польше, в Германии с евреями. До 1939 года, пока не был заключен пакт Молотова-Риббентропа, о фашизме писали в газетах. Мы смотрели фильмы «Семья Оппенгейм», «Профессор Мамлок». Но после заключения пакта всякая антинемецкая пропаганда прекратилась.

– Люди с началом войны пытались уйти на восток?

– Не собирались до самого последнего дня. Этот день наступил 9 июля. 5-6 июля в Яновичах появились красноармейские части, которые стали готовить оборонительный рубеж. Они что-то в лесу копали, строили, правда, население не привлекали. Паники я не помню, многие думали, что перед Яновичами остановят немцев. Но 8 июля появилось много отступающих войск, а 9 – к нам стали поступать разными путями беженцы из Витебска – родственники, знакомые наших жителей. Витебск горел. Люди приходили, приезжали на попутном транспорте, в чем стояли, без вещей, кругом уже бомбили, все горело.

10 июля с утра началась паника. Колхозных лошадей быстренько разобрали, кто мог поймать лошадь – брал ее. Люди бежали. Власти уже ничем не руководили. У нас был родственник, Исэр Шульман, колхозный завхоз – член правления. Он был преданный колхозник. Ему было неудобно брать лошадь, и он ждал, пока всех лошадей не разобрали. В итоге нам досталась какая-то старая кляча, мы ее сами где-то поймали.

Наш большой коллектив: семьи двух сестер отца, у одной было трое детей, у второй – пять дочерей, у нас гостили две папины сестры из Ленинграда, младшая – с грудным ребенком, ему всего месяц был, и вторая – с двумя сыновьями, – погрузили самое необходимое на одну телегу, привязали к ней корову и отправились в путь.

За одну ночь прошли всего километров семь, потому что дорога, которая шла из Яновичей на Демидов, к середине дня, особенно к вечеру, 10 июля была забита – шел сплошной поток отступающих войск, беженцев. Были раненные красноармейцы, я помню, как шли солдаты в нижнем белье. Мы решили, что по этой дороге не поедем – немцы будут бомбить отступающие войска. Поехали через деревню Лепино, там река Каспля, и к утру смогли перебраться через нее вброд. Стали думать, что делать дальше. Собрался целый обоз, все держали путь на восток. Но немцы двигались быстрее. И когда мы были уже на территории Смоленской области севернее Демидова, немцы оказались впереди нас.

В лесу остановились и слышим шум машин. Я с двоюродным братом Борисом из Ленинграда, вышли на дорогу посмотреть, и увидели, что немецкие машины уже едут и с запада на восток, и с востока на запад. Они были впереди и ехали в свой тыл. Мы впервые увидели немцев. Рядом была маленькая речушка, на берегу стоял дом. Немцы хозяев выгнали и стали строить переправу. Мы побежали обратно в лес, сказали нашим, что рядом немцы. Все испугались. Быстренько погрузили на телегу скарб и поехали. Кружили по деревням, и куда не приткнемся – везде немцы.

По дороге потеряли корову. Лошадь загнали, уже и лошади не стало. Взвалили на себя мешки, и пошли дальше на восток. Дошли до одной деревни, и остановились, снова кругом – немцы.

Наши ленинградские родственники сказали, что все равно будут как-то выходить из оккупированной территории. Нашлась одна молодая местная женщина, которая взялась перевести по лесным тропинкам почему-то всего несколько человек. Мужья папиных сестер, стали говорить, что лучше вернуться обратно: «Ничего с нами не будет, мы не коммунисты, не начальники».

Ленинградцы пошли на восток. Мы вернулись в Яновичи примерно 25 июля. Шли по оккупированной территории, встречали знакомых, крестьян, и примерную картину, что происходит в местечке, знали.

Когда немцы заняли Яновичи, сгорел только центр и улица Лиознянская. Наш дом был на окраине, и он уцелел. И еще два дома на нашей улице, которые находились рядом, уцелели. До войны в Яновичах была машинно-тракторная станция, и в нашем доме поселился Чугунов – бригадир тракторной бригады, его дом сгорел. Когда вернулись, пошли в наш дом, но Чугунов пустил только на порог, а потом попросил убраться подальше. У нас был большой огород, мы хотели накопать картошки, но Чугунов выгнал и не дал воспользоваться даже этим. Мы поселились в доме одной из папиных сестер. Ее дом на Унишевской улице сохранился, там уже тоже жили другие люди. Это были евреи-беженцы из Витебска. Сколько было народа – столько в доме и разместилось.

В конце июля немцы собрали первую партию мужчин, в которую я тоже вначале попал. Был возле нашего бывшего дома. В соседнем – жил мой друг Изя Сирот. Он приезжал на лето к дедушке с бабушкой из Ленинграда. Я с другом стоял на улице. Смотрим, приближаются эсэсовцы, мы уже знали, как они выглядят. Ходят по дворам, собирают мужчин и взрослых ребят 15-16 лет. Подошли к нашему дому. На моего друга, он был маленького роста, не обратили внимания, а меня – в сторону.

– Ты – еврей? – спрашивает у меня эсэсовец.

– Нет, я не еврей.

– Пошли, – говорит он, и повел меня.

Я был светленький, на еврея не похож, что меня и спасло.

Навстречу офицеры, эсэсовец показывает на меня и спрашивает у них: «Похож на еврея или нет?». Офицеры посмотрели и как-то неопределенно ответили: «Вроде нет, вроде да». Эсэсовец мне врезал в ухо, и я свалился в канаву. Немцы в этот день все выходы из местечка перекрыли. Они не выпускали никого. На выезде на телегах, около часовых, остановились крестьяне. Они подозвали эсэсовца, обещали что-то ему дать, чтобы он пропустил их. Немец от меня отошел метров на 20-30 и стал с ними разговаривать. Я за дом зашел и побежал по полю. Потом услышал, как эсэсовец по-русски кричал мне: «Стой». Он несколько раз выстрелил. К счастью, мимо меня.

Прибежал я в дом, где мы жили. Сказал, что за мной гонятся. Меня спрятали под кровать. Я пролежал там почти до вечера, пока эсэсовцы не уехали…

Это был первый расстрел мужчин. Памятник, что ближе к Яновичам стоит, поставлен на месте первого расстрела. Там раньше стояла вышка, мы ее называли «Маяк». После войны она еще была.

К вечеру, когда я вышел из убежища, видел, как немцы уезжали. Эсэсовский отряд был на легковых машинах. «Опели» четырехместные. Было машин двадцать.

Никто не знал, куда мужчины делись. Были слухи, что их повезли в Зайцево или в Демидово на работу. Однажды даже пошли слухи, что они возвращаются, и все побежали на Унишевскую улицу смотреть: так ли это.

В августе, числа десятого, был второй расстрел. Мы уже обо всем знали. За нашим домом было поле. Как только эсэсовский отряд появился, я ушел в деревню Симоны. Это на реке Каспле. Там была большая мельница, я вышел прямо к ней, и целый день провел там. У мельницы стоял немецкий отряд – летчики. Рядом был аэродром, до войны советский, временный, полевой, во время войны там немецкие самолеты стояли.

Я вокруг летчиков крутился, надо же было что-то покушать. Немцы приволокли большую свинью и зарезали ее. Начали пировать. Видят, что я кручусь, мне какую-то еду бросили. Я там до вечера пробыл, а потом вернулся обратно.

Около дома, в котором мы жили до войны, был колодец. Самый хороший в Яновичах. Вода чистая и вкусная. Немцы этот колодец плотно закрыли, опечатали и пользовались только им. Приезжала каждый день водовозка с аэродрома, и набирала воду. С немцами приезжали наши военнопленные. Никто их не охранял. Мы подходили, свободно общались, и немцы давали нам консервированный хлеб. На буханке стоял штамп 1937 года. Больше всего мне запомнился водитель водовозки, он нас собирал, показывал семейные фотографии. Когда мы последний раз его видели, он сел в машину, поднял руку со сжатым кулаком – знак «Рот-фронта» и запел «Интернационал». Военнопленные попросили нас принести им гражданскую одежду, они собирались бежать. И мы обещали, что завтра принесем. Но на следующее утро мы не смогли придти, потому что немцы стали всех сгонять в гетто.

Была середина августа. Левую сторону улиц Витебской и Тадулинской отгородили колючей проволокой и сделали там гетто. Оттуда всех белорусов выселили, и они стали занимать наши дома, а евреи – селились в гетто, кто как мог. Мы все своей большой компанией в одном домике поселились. Спать можно было только вплотную друг к другу. В этом доме поселилось человек пятьдесят, наверное.

– Что кушали в гетто?

– У кого что было: какую-то крупу с собой принесли, но в основном, где мы поселились, оставались огороды. Их быстро, конечно, опустошили. И потом я даже не могу припомнить, что мы кушали.

– Вас гоняли на какие-то работы?

– Собирали группы и выводили собирать урожай. Но никак за это не рассчитывались. В гетто я познакомился с парнишкой, я не знаю, откуда он, не яновичский. Яновичских было в гетто, может быть, половина, остальные – с других мест: Витебска, окружающих сел. В гетто было два выхода, одни ворота на Витебской улице, а другие – возле русского кладбища. Часовые отходили, можно было незаметно выйти. Дорога была сквозная, крестьянам запрещалось входить в дома, но проходили через гетто они свободно. Я с моим другом незаметно выскакивал на середину улицы, и шел, как будто не из гетто. Ходили по деревням попрошайничать. Где что-то давали, а где и прогоняли. Моего отца-кузнеца знали в окружающих деревнях. Зашел я как-то в деревне Казимирово в один дом, а мне говорят: «Ты Лэйськин сын» и дали что-то из еды.

Гетто охраняли немцы, но ограждение вокруг него ставили полицаи, они привлекали к работе местных жителей. Старостой был в Яновичах Высоцкий, до войны у него был самый большой и ухоженный сад в местечке. До войны он редко выходил на улицу. Я его всего несколько раз видел в Яновичах. У него был высоченный забор, и говорили: «Там живет Высоцкий – он богатый». А когда пришли немцы, он стал, как молодой бегать по местечку, командовать всеми. Когда наши освободили Яновичи, его тут же и повесили.

(В.Ф. Высоцкий понес заслуженное наказание. Военный трибунал 145-й стрелковой дивизии 26 октября 1943 г. приговорил его к смертной казни через повешение. В тот же день «приговор был приведен в исполнение в деревне Вальки Яновичского сельсовета в присутствии граждан деревни Вальки, местечка Яновичи и военнослужащих» – авт.).

Гетто просуществовало до 10 сентября. В этот день рано утром, я помню, был первый легкий заморозок и ясное солнышко. Это был еврейский Новый год – Рошешана. На территории гетто был один колодец, женщины уже пошли за водой. Все обратили внимание, гетто окружено сплошным кольцом немецких солдат. На горе стоял эсэсовец, которого мы знали. Он участвовал во всех акциях. Мы поняли, чем-то нам это грозит. Так продолжалось недолго, потом приехали машины.

В гетто работоспособных мужчин уже почти не оставалось. Немцы оставили только доктора Лившица, его назначили руководить юденратом. Ему доставалось больше всех, за всякие нарушения в гетто его наказывали, били на глазах у всех.

В Яновичах до войны была аптека, заведующий – Арон Лабковский. Он был другом доктора Лившица, помогал ему во всем, поддерживал, как мог, и немцы их в гетто поселили в одном доме. Кроме них там никто не жил. Смотрим, из дома выводят Лившица и Лабковского под конвоем, на ходу избивают плетками.

Потом выносят на улицу какой-то стол – это последнее что я видел.

У нас был сосед, мы жили в гетто в одном доме. Стоим с ним у русской печки и решаем, что делать. А под печкой кур держали, унтерприпечик на идиш называется. Сосед заслонку унтерприпечика отодвинул и говорит мне на идиш: «Крих агин». (Залезай туда).

– А ты? – спрашиваю я.

– Я туда не помещусь.

Он здоровей меня был.

Этого парня считали в местечке недоразвитым, но в самый критический момент, он спас мне жизнь.

Я в одну секунду залез под печку, он меня заслонкой прикрыл. В это время из всех домов гетто выгоняли евреев. Я слышал топот сапог, крики, плачи. Мое счастье, что заслонку не открыли, не посмотрели. Потом все стихло. Это было часов семь утра.

Я заснул, когда открыл глаза, кругом стояла тишина. Я дождался ночи, ночью ходить было нельзя – комендантский час. Но выбора у меня не было. Вышел во двор. Во дворе кастрюли, вещи – все разбросано. Валялось, то что не забрали еще соседи.

Я знал, что в Яновичах оставаться нельзя, потому что меня все знают, и кто-нибудь выдаст. Было немало случаев, когда выдавали. Я пошел по местечку к выходу на Тадулинскую улицу. Там был льнозавод и дорога на деревню Казимирово. Я пошел по этой дороге.

Осенью расстилали лен. Я решил переночевать прямо в поле. Набрал лен, под себя постелил его, сверху прикрылся и уснул. Проснулся, когда солнышко уже взошло. На земле, на траве иней – все кругом блестело. Я отряхнулся и пошел по дороге. Иду мимо льнозавода, там стояла воинская часть. От дороги метров пятьдесят – часовой у ворот. Стоит, и внимательно смотрит на меня. Я понимал, что возвращаться в Яновичи нельзя. Надо уходить подальше от местечка. Пошел в деревню Казимирово, зашел в первый попавшийся дом, попросить поесть. Меня кормить не стали, но женщина дала мне с собой картошки и сказала: «Всех ваших в Яновичах расстреляли, а детей закопали живьем. Уходи».

Состояние у меня было страшное, но единственное, что я сообразил – мне надо идти на восток, туда, где фронт. Был знаменитый до войны совхоз «Вымно», награжденный орденом Ленина, участник Всесоюзной выставки. Пришел я в этот совхоз. И тоже постучался в первый же дом. Встретил меня мужчина, очевидно, он отца видел раньше и меня узнал. Я ему тоже обязан жизнью. Он мне говорит: «Оставить тебя у себя не могу. Ты на еврея не похож, придумай что-нибудь и не говори никому кто ты. Он накормил, дал мне с собой еды, а в это время вбегает в дом его дочь и говорит: «Папа, говорят у нас в доме жид».

Отец даже дочери не открыл правду, а ответил, что это моего знакомого сын. А мне сказал, что надо срочно уходить.

Иду и придумываю себе биографию. Большой фантазии у меня не было, и я решил, что буду «Иванов Василий Михайлович».

Ко мне подошел один парнишка с деревни, познакомиться. Я сказал, что меня зовут: «Вася». А он мне: «Скажи кукуруза». Знаете, такая знаменитая проверка, картавлю я или нет. Значит, по деревне уже гуляли слухи про меня. С произношением у меня было все в порядке.

Вышел я на шоссе Яновичи–Витебск. По нему сплошным потоком шли машины немецкие: легковые, грузовые. Я отправился на восток. Старался обходить деревни, поесть у меня кое-что было. По пути встретил молодого мужчину. Оказалось, что он, переодевшийся в гражданскую одежду, красноармеец, был в окружении, и идет сейчас к себе домой в Смоленскую область. Он мне предложил: «Пошли со мной». Мне, что было терять? Мы пошли, он боится немцев, и я боюсь. Не говорим друг другу, на всякий случай, почему боимся.

Мы заходили в дома, просили поесть, ночевали в заброшенных сараях, банях и, наконец, пришли в его деревню.

Ночь. Деревня Войно Смоленской области. Он постучал в окошко, нам открыли. Меня тоже накормили, уложили спать. А утром дали поесть, и не предложили остаться.

Я ушел. Дело к осени. У меня на ногах легкие туфельки. Надо как-то определяться. Пришел в деревню Черняхи, тоже в Смоленской области, там встретил группу солдат-окруженцев. Они были в форме, и среди них офицер. Из разговора понял, что он артиллерист. Они решали, как им достать оружие, и как выйти к своим. Я после войны этого офицера узнал по фотографиям – это командир партизанского отряда Москвин. В знаменитом партизанском полку Гришина, он был командиром отряда. После войны стал секретарем Смоленского обкома партии. Я читал его мемуары, и увидел портрет. Но тогда наши дороги на разошлись.

В одном доме в этой деревне Черняхи, мне посоветовали идти в деревню Котухово, там староста: «Он тебя определит».

Пришел к старосте. В деревне была девочка русская, она приехала летом на дачу и осталась. И вот в деревне думали, что с нами делать. Решили, надо в управе регистрировать. Такие были законы. До войны это был Касплянский район Смоленской области, а во время войны центр стал в Рудне. Посадили нас на телегу, дали какую-то бабушку, она нас повезла. Когда подъехали к Рудне, у меня был тяжелый момент. Там еще существовало еврейское гетто, и мы ехали, а вдоль дороги это гетто – тяжело было смотреть. Привезли нас в управу, а там, ходят интеллигентные люди, в костюмчиках, галстуках, говорят по-русски, друг к другу обращаются: «Господа». Мне было дико видеть и слышать – куда я попал после пионерского детства.

Вызывают нас в кабинет. Документов у меня никаких.

– Кто такой? – спрашивают.

– Иванов Василий Михайлович.

– Откуда?

Я стал рассказывать, что был в детдоме. Детдом развалился и вот я хожу по деревням. Они пишут направление, чтобы деревня меня содержала. Такую же справку и девочке выдали. Едем обратно, иду к старосте. Деревня решает, что каждый двор меня содержит по неделе. Я должен помогать по дому, по хозяйству. Неделю в одном доме, неделю в другом.

Надо же мне в чем-то ходить. Пальтишко было легкое, а на ногах ничего. Лесов в том районе нет. Лапти плели они не из лыка, а веревочные. А как плести я понятия не имел. Показали мне, как со льна веревки вить, как плести. Я в этих лаптях всю зиму отходил.

Немцы в деревню редко приезжали. Был закон: немцы запрещали гнать самогон, чтобы не переводили зерно, а также переписали у кого в хозяйстве свиньи – нельзя самостоятельно зарезать свинью.

Зиму я прокантовался. У меня были проблемы – как ходить в баню, и вторая проблема, я знал, что во сне много разговариваю. Причем разговаривал на идиш. Иногда ночью вставал, бродил по дому. Мне отец задавал вопрос: «Вин гейс ту?» («Куда ты идешь? – идиш). Я что-то отвечал. Он меня осторожно укладывал спать.

Дома я на это не обращал внимания, а сейчас испугался: вдруг ночью заговорю, все узнают: кто я. В итоге, после войны, я не мог ни слова произнести на этом языке. Долго, почти год не мог. Все понимал, а слова сказать не мог. Потом все пришло в норму. А с первой проблемой было сложнее. Сколько можно не ходить в баню? Я не ходил почти всю зиму, как-то выкручивался. Мне особенно никто и не предлагал – баня то одна общая. В конце концов, я пошел. Там был один человек, он долго на меня смотрел. Ничего не сказал, но меня стали называть в деревне «Васька-жид». После этого я реже стал ходить на вечерние посиделки, на сходки. А потом и вовсе перестал ходить – мало ли чего.

По деревне всю зиму ходили самые неимоверные слухи: и что где-то высадились американцы в красных костюмах, а англичане – высадились в зеленых. Говорили, что у большевиков появились «Катюши». Сейчас я понимаю, что-то в этих слухах было правдой, а что, вероятно, надеждой людей на скорейшее освобождение.

Когда началось наступления советских войск под Москвой зимой 1941–42 года, наши войска подошли почти к Демидову. Тогда я увидел немцев, которые отступали из-под Москвы. Это уже были другие немцы, не те, что в июле 1941 года. Это были фронтовые немцы, замерзшие, побитые в боях. Они в деревне ходили по домам, меняли сигареты на хлеб, и просили, чтобы их офицер об этом не знал.

Настала весна, снег стаял. Прошел слух, что в деревне Лойно появились партизаны и разгромили там молокозавод, который, естественно, работал на немцев. Но верить этому или нет, я не знал. И все же решил идти искать партизан. Хозяйке, у которой жил, сказал, что ухожу, и ничего объяснять не стал. Она говорит: «Подожди, сейчас испечется хлеб, возьмешь с собой». Но я не стал ждать. Пришел в деревню Лойно, познакомился с ребятами. Они меня накормили. У одного из ребят отец был директором школы. Он мне рассказал, что сейчас отец в партизанах. Я признался, что хочу в партизаны. Он ответил: «Я передам». Через какое-то время встретил меня и сказал, в один из дней стоять около такого то дома, под таким то деревом, за мной придут.

Стою, жду. Ко мне подходят молодые мужчины.

– Ты Вася? – спрашивают.

– Я.

– Пошли.

В деревнях было много окруженцев. Оставались в примаках у вдов, у солдаток. Партизаны их тоже с собой забрали.

Вышли мы ночью. Переправились через какую-то речку. Дали условный сигнал. На лодках нас перевезли на другой берег. Там оказалась партизанская зона.

Нас привезли в штаб отряда. Задают обычные вопросы: «Кто? Откуда?» Я решил пока не говорить, кто на самом деле. Нас выслушали и отправили во временную администрацию Демидовского района. Демидов был у немцев, а в деревне Борок находились все районные власти, в том числе и НКВД. Отвели нас туда. Сидит старший лейтенант. «Кто? Откуда?». Я рассказал правду, что не Иванов, и придумал легенду, пока выбирался с оккупированной территории. Я мог бы остаться кем угодно, но благодарен судьбе, что этого не сделал. Он выслушал меня и говорит:

– Ты – немецкий шпион. Я тебя видел в Демидове с немцами.

– В Демидове никогда не был, – ответил я.

– А ты еврей?

– Да, еврей.

– Не похож. Снимай штаны.

Немцы, когда спрашивали: «Еврей или нет?», до этого не додумались. Я даже заплакал от обиды. Снял штаны. Потом меня отправили в другой кабинет. Я снова стал рассказывать все сначала. Биографию, подробно. Долго рассказывал: про Яновичи, кто стал предателем, кто стал старостой. Я еще несколько дней там пробыл, допрашивали несколько раз. Относились ко мне хорошо, кормили. Потом направили в одну деревню, она рядом находилась. Там Советская власть, был колхоз, и меня определили на жительство. Поручили мне и еще одному парнишке, тоже вышел с оккупированной территории, пасти стадо коров, за это нас кормили.

Был конец мая 1942 года. Мы с этим парнишкой разговорились, и он мне предложил:

– Давай пойдем в партизаны.

Я согласился. Мы знали куда идти. Пришли в отряд, нас привели к командиру. Снова расспросы, и главное: «Почему пришли?». Мы ответили, что хотим воевать с врагом. Не взяли, сказали – нет оружия. И посоветовали, идти в другой партизанский отряд. Мы пришли в другой отряд. Там нас без лишних расспросов определили в разные взвода. Но оружие то надо. Нам говорят, в речке у берега много винтовок осталось, когда отступали – бросили. Мы ныряли, пока не достали винтовки. Они пролежали всю зиму в воде. Винтовки ржавые, обухом открыли затвор. Нам говорят, вот битый кирпич – полируйте. Мы отдраили винтовки, потом смазали маслом. В бане пристреливали оружие. Дали патроны, и стрелял в печную трубу.

Пока был в партизанском отряде, ходил с этой винтовкой.

Я попал в партизанское соединение «Бати», фамилия командира Каляда, воевал в бригаде Очирова, в отряде Бадина. Я Бадина после войны разыскал. Мы в отряде сначала были бойцами, ходили в разведку со всеми, а потом Бадин вокруг себя собрал молодых ребят: мы были при штабе, как связные. Назывался «Отряд кузнечиков». Подразделения отряда были в соседних деревнях. Мы по этим деревням разъезжали, возили документы. Привозили оттуда донесения всякие. У нас были лошади. Мы и в разведку ходили на окраину Демидова.

В сентябре 1942 года началась немецкая войсковая операция «Желтый слон». Немцы решили с партизанской зоной покончить. Они прислали из Африки танки, и не успели закрасить на них «желтые слоны». Немцы начали наступать. Когда нас здорово потеснили, мы оказались в штабе у Очирова.

В конце сентября командование решило, нас, пацанов, переправить на «Большую землю». Линия фронта в том месте была довольно условная. Перейти можно было свободно, и нас отправили. Дали по мешку сухарей и вперед. Но документов то у нас никаких. Написали нам от руки справки. Расписался командир, начальник штаба – как сейчас помню красным карандашом. Сказали, по пути зайти в сельсовет – поставить печать.

Пришли в Калининскую область, первая станция Торопец. Там много товарных составов скапливалось, и бомбили ее ежедневно. Народу полно – люди вышедшие из оккупированных территорий. Я случайно встретил свою родственницу, она перед войной была секретарем местного совета в Яновичах. В гетто ее не было. Муж ее был белорус, учитель в белорусской школе. Вдруг смотрю ее – дети. Алику было лет пять, а Ане – года три. Они подошли к своей маме Зине (Рониной) Кондратович. Я за ними. Встреча была такая, словами не передать. Я рассказал и про ее маму, и про всю нашу родню. Они тоже поначалу оказались на оккупированной территории. В Белоруссии осенью 1941 года уже была партизанская бригада Шмырева. Ее брат Самуил до войны был секретарем райкома партии в Сураже. Самуила оставили на оккупированной территории для организации партизанской борьбы, он с самого начала был в отряде у Шмырева. В ноябре 1941 года Самуил Ронин погиб. Зина тоже была в партизанах, а потом ее с детьми переправили на «Большую землю».

На станции крутились вербовщики, набирали рабочих. Зина вербовщика знала, была у него в списке и собиралась с эшелоном уехать в Свердловскую область. Записали и меня в этот же список. Я отдал вербовщику свою справку.

Везли в товарных вагонах в Свердловскую область. Долго мы ехали. Рядом со станцией Новая Ляля находился целлюлозно-бумажный комбинат. В нашем вагоне ехала группа ребят, их собрали в партизанской зоне, и отправили в тыл учиться. Их увели в ФЗО, и я пошел с ними.

Я учился на токаря, потом на термитчика, в 1943 году меня из ФЗО перевели в ремесленное училище. Зина стала разыскивать своих родных. В Бугуруслане было Всесоюзное бюро розыска. Зина нашла мужа, он был на фронте, и нашла дядю, который до войны жил в Ленинграде. Муж Зины приехал с фронта и забрал жену с детьми к родственникам в Казань.

А про меня решили, что лучше, если я поеду к дяде. Он жил в эвакуации в Кировской области. Когда-то в 20-х годах дядя был кузнецом. Потом стал художником, но в эвакуации художники были не нужны, а кузнецы были на вес золота.

Борис Эфрос.
9 мая 2010 г.

С большим трудом добрался я до Кировской области. Иду по дороге, навстречу несколько мужиков, в том числе и мой дядя Давид, я его видел в 1938 году. Сразу узнал, подошел, говорю кто я. Он не ожидал меня увидеть, смотрит и не узнает. Мы стояли и плакали. У дяди Давида Борисовича Эфроса было трое детей.

Вид у меня был соответствующий. Тетя Маша, жена Давида, меня тоже не сразу узнала.

Я стал жить в деревне. Голодное было время. Но кузнец что-то зарабатывал. Дядя предложил: «Идем ко мне в кузницу». Я знал кузнечное дело. И стал молотобойцем. Много работы было.

Пришла осень, надо идти в школу. Я перед войной закончил пять классов, а потом два года пропустил. Возраст мне определили по наружному виду. Записали, что я с 1928 года. Свой день рождения я не знал. До войны не отмечали день рождения. Записали 30 января.

Приняли в 6 класс. Я переросток, давно не сидел за партой, забыл все, что учил когда-то. Но старался и 7 классов закончил на одни пятерки.

В Ленинград мы приехали в 1945 году после войны.

Здесь узнал, что мои родственники, с которыми мы в 1941 году уходили из Яновичей, добрались до Ленинграда. Двоюродный брат Борис Пушкин, в Суражском районе до войны проживало много евреев по фамилии Пушкин, учился в военно-механическом техникуме. Он предложил мне поступать в техникум. Сдавать экзамены не надо было. Самая модная специальность тогда была – радиолокация. Я стал техником-радиомехаником.

В моей биографии было написано: «Находился на оккупированной территории…». После техникума распределяют меня в Новосибирск на военный завод. Приехал, в цех не пускают – нет разрешения. Дали мне работу в лаборатории, где не нужен допуск. Так прошел год. Приехал начальник главка, я к нему на прием. Мне разрешили не отрабатывать обязательный срок, поскольку «по секретности» я не проходил для работы в цеху. Вернулся в Ленинград. Намыкался, пока устроился. Мало того, что был на «оккупированной территории», так еще и печально знаменитый «пятый пункт». В это время раскручивались сталинские антисемитские компании. Открылось в Ленинграде первое телеателье, туда меня наконец-то взяли на работу. Потом армия, служил на Северном флоте почти пять лет в радиомастерской. В 1954 году вернулся в Ленинград.

Я работал в институте радио и телевидения сорок лет, бригадиром радиомехаников до выхода на пенсию.

В 1991 году мы выехали в Израиль. У меня два сына. Один умер, другой со мной – в Акко, ему 55 лет. Жена умерла. Я сейчас живу один. Два внука живут в США.

Из родных в Яновичском гетто погибла мама Эфрос (Ревзина) Лея Зусьевна, старшая сестра Геня, и младший братик Миша. Двоюродные сестры: Семейная Фрида, Семейная Геня, Семейная Рахель, Семейная Рива. Из всей этой семьи выжила только Семейная Броня, сейчас ей под 90, живет в Германии. Погибла в гетто тетя Рива Шульман, ее муж Исаак Шульман, их дочери Лиза и Катя Шульман.

Интервью Бориса Эфроса

Местечки Витебской области

Витебск• Альбрехтово• Бабиновичи• Бабыничи• Баево• Барань• Бегомль• Бешенковичи• Богушевск• Борковичи• Боровуха• Бочейково• Браслав• Бычиха• Верхнедвинск• Ветрино• Видзы• Волколата• Волынцы• Вороничи• Воропаево• Глубокое• Гомель• Городок• Дисна• Добромысли• Докшицы• Дрисвяты• Друя• Дубровно• Дуниловичи• Езерище• Жары• Зябки• Камаи• Камень• Колышки• Копысь• Коханово• Краснолуки• Краснополье• Кубличи• Лепель• Лиозно• Лужки• Лукомль• Лынтупы• Любавичи• Ляды• Миоры• Оболь• Обольцы• Орша• Освея• Осинторф• Островно• Парафьяново• Плисса• Подсвилье• Полоцк• Прозороки• Росица• Россоны• Сенно• Сиротино• Славени• Славное• Слобода• Смольяны• Сокорово• Сураж• Толочин• Труды• Улла• Ушачи• Цураки• Чашники• Черея• Шарковщина• Шумилино• Юховичи• Яновичи

Главная

Новые публикации

Контакты

Фотоальбом

Карта сайта

Витебская область

Могилевская область

Минская область

Гомельская область