Проект «Голоса еврейских местечек. Витебская область».פיתוח קשרי התרבות בין העמים של ישראל ובלרוס
|
---|
Поиск по сайту |
|
ГлавнаяНовые публикацииКонтактыФотоальбомКарта сайтаВитебская
|
Яков РУХМАНВ довоенные годы в местечке была одна синагога, которую закрыли в тридцатых годах, оставались молельные дома. До 1936 года работала еврейская средняя школа. Рядом с местечком был колхоз «Трактор», которым руководил еврей Гликман. После войны он был главным редактором районной газеты. До войны были две средние школы – русская и белорусская. Среди учителей были евреи – Каменецкий Матвей, Юдовин Матвей, Копина Нина, Пикус. В районной больнице работала врачом Юдовина Ася Павловна. В Бешенковичах родился и некоторое время жил известный художник-график Юдовин.Во время оккупации в Бешенковичах была местная полиция, одним из активных полицейских был Церковский, который в день расстрела евреев нашел в подвале бывшую студентку мединститута Лейтман Риву и ее расстреляли. После войны жена и дочь Церковского отказались от него.ДВА ГОДА Я БЫЛ ДЕВОЧКОЙМое детство прошло в местечке Бешенковичи, расположенное на Западной Двине, среди лесов, вдали от железной дороги. Вверх по реке был Витебск, а вниз шли баржи с грузом к далекой Риге. До войны в Бешенковичах проживало около З тысяч евреев, по переписи во время оккупации находилось 1,2 тысячи. Перед войной наша семья, как говорится, была на взлете: отцу Рухману Исааку Пинхусовичу было 34 года, маме Добромыслиной Розе Марковне 32 года, мне 9,5 лет, сестре Сонечке 7 лет и брату Бореньке 2,5 года. Вместе с нашей семьей в доме жила сестра папы Немцова Софья Петровна с детьми Асей 10 лет и Мишей 8,5 лет. Мои родители были бухгалтера. Отец – участник финской и польской компаний с началом войны был мобилизован в армию. 3 июля маме от работы дали подводу и эти две семьи уехали к железнодорожной станции Сенно. В одном из сел угнали повозку, и мы все вынуждены были вернуться в Бешенковичи. Местечко горело, но наш дом уцелел. Евреи в местечке начали проживать уплотненно, образовалось гетто. В нашем доме поселились четыре семьи, немцы приказали всем взрослым пришить на одежду спереди и сзади желтые «латы», а на домах краской нарисовать звезду Давида. Ходить стало опасно. Первым был убит Дубров, он возвращался домой с продуктами, которые обменял на вещи. О его смерти говорили в гетто. В нашем доме из чужих людей хорошо запомнил молодую девушку и ее дедушку с бородой в ермолке, который надевал талес, тфилин и молился. Девушку приходили насиловать два немца, их направляла ее бывшая одноклассница. Однажды, накрытый талесом дедушка молился и в это время пришли к внучке эти немцы, он стал перед закрытой дверью комнаты и не пускал их. Немец выхватил револьвер и рукояткой ударил его по лицу. К нам приходили полицейские, искали хорошие вещи. Все, что у нас было, мы прятали за двойную стенку в чулане и постепенно меняли на картошку, муку. Вдруг немцы начали раздавать белорусам картошку, которая: находилась на складе возле реки. Я побежал туда и стал в длинную очередь и когда уже подходил к воротам кто-то из людей показал немцу на меня и крикнул: «Юдэ». Немец схватил меня и швырнул на дорогу, по которой проезжал грузовик. Чудо спасло меня. Наступило время, когда начали приходить люди из окрестных местечек, им удавалось спастись от расстрела. Однажды, это было вечером, я услышал, что моя мама Роза, говорила одному пришедшему в дом человеку, что нельзя на что-то надеяться, что нужно бежать, искать партизан и повторяла свою любимую пословицу: «Под лежащий камень вода не течет». И вот в конце декабря 1941 года ранним утром маме со мной удалось бежать, оставив сестру и брата с тетей. Выбор пал на меня, на старшего. Была очень суровая зима с морозами до 40°. Я тогда не знал, что мама к побегу готовилась и продумала многое. Как только мы вышли вдоль реки из Бешенковичей на проселочную дорогу в лес, мама сказала мне, что мы должны скрыть свое еврейство, а это невозможно сделать, т.к. мне была сделана брит-мила. Она достала из сумки приготовленную для меня юбку и сказала, что сейчас имя у меня будет Ядя, а фамилию Рухман меняем на Козловскую. Это была фамилия нашей домработницы. Во время скитаний, она знакомила меня с придуманной ею версией о прошлом нашей семьи, о том, что она армянка и была вывезена из Армении в раннем детстве, поэтому языка не знает, о муже Козловском, который умер до войны, о быте и о многих других подробностях. Теперь она обращалась ко мне как к дочке, учила новым манерам поведения, и я усвоил быстро, как это бывает в детстве, и женский род и ту роль, которую я должен был играть для спасения на весь период оккупации. У меня все получалось, но юбка внизу всегда была надорвана, шаг остался не девичий. Мы шли мимо местечек, прошли через Витебск на Смоленск. К этому времени везде еврейские гетто были уже ликвидированы. Очень сложно было найти место ночлега. Помню, как зашли мы однажды в деревню и долго ходили от избы к избе, но все боялись впустить нас. Уже глубокая ночь, мороз усиливался, на улице никого нет и только лают отчаянно собаки. Было страшно, мы очень устали, мне казалось, что это конец, но нашлась душа, открывшая дверь. Мама с большим риском искала случая выхода на партизан. О них могли знать в деревнях некоторые из местных жителей. Одна из таких попыток чуть не окончилась катастрофой. Помню, была вьюга, мы днем зашли в деревню и постучались в одну из крайних изб. Дверь открыла женщина, с ней было двое детей. Она была очень встревожена, что пустила нас и сказала, что в деревне немецкая часть, что была облава на партизан, у нее трое немцев на квартире и что они ушли с котелками за обедом. Дала нам хлеба и сказала: «Цякайте» («Убегайте»). Мы выскочили из дома и повернули от деревни, но нас заметили немцы из дома напротив, в такую погоду никто из деревни не выходил, задержали и отвели в штаб. Там допрашивали с переводчиком, подозревая, что мы евреи и связаны с партизанами. Мама, хорошо понимавшая немецкий язык, потом мне сказала, что они хотели расстрелять нас, но в город Починок уходила подвода, и они решили отправить нас в штаб. Офицер посмотрел, на нас, полицаев там к счастью не было, и решил, что не похожи, а может человек такой попался и отпустил. В то время появились беженцы из Ленинградской области, которых немцы выгнали из домов, используя эти дома для себя. Проверки на дорогах ужесточились, и мама решила придти в немецкую комендатуру, сказать, что мы тоже беженцы из Ленинградской области и получить разрешение на проживание. В город Рослов Смоленской области пришли утром, мама спросила у прохожего, где находится немецкая комендатура. Он сказал, что идет туда и привел нас в русскую полицию, а сам оказался полицейским. Так мы оказались в тюрьме. Сидели вначале в одной камере, а затем в разных. Я постоянно и безошибочно исполнял роль девочки, приходилось как бы стесняясь отворачиваться при нужде, не вызывая у женщин в нашей камере каких-либо подозрений, ибо разоблачение было равносильно смерти. Допрашивали меня и маму гестаповцы и полицаи всегда отдельно в специальном помещении, как и других заключенных. Наши показания совпадали, мы жили придуманной мамой легендой. Однажды, на допросе меня били, говорили, что мама призналась, что мы евреи, что Гитлер решил не трогать евреев, но я не признался. Слышал разговор полицаев – вот если бы она пацаном... На одном из допросов был момент, когда силой наклонили меня, подняли пальто и били плеткой, но боли я не чувствовал и думал только бы не продолжали раздевать дальше. И на этот раз нам повезло, когда наступила весна, нас выпустили и разрешили жить в городе Рослове без права выезда. В Рослове мы нашли квартиру, мама устроилась чистить картошку на кухне немецкой части. Так прошло лето. В конце сентября 1942 г. пришла повестка с требованием явиться в полицию. Мы решили бежать из города. Вечером мама зашла на предыдущую нашу квартиру взять в дорогу свой теплый платок, я остался ждать ее около дома, увлекшись игривостью козочек, которые паслись рядом. Мамы долго не было, я зашел в дом, хозяйка сказала, что мама ушла, я забежал в другую нашу бывшую квартиру на той же улице, хозяйка сказала, что мамы здесь не было. Я метался по городу, искал маму до позднего вечера. Помнил слова мамы, что если она погибнет от бомбежки, и я останусь один, мой путь к спасению – найти партизан. Поэтому в тот же вечер пошел в сторону Брянска в надежде найти в лесах партизан. Я долго скитался, ночевал в стогах сена и однажды уже в 20 км от города Брянска встретился с женщиной, пасшей коров. Она была одна, и я сказал, что ищу партизан. В наших местах партизан нет, сказала она, в Брянске местные жители едят крапиву, город разрушен, вот тебе хлеб, яйца и возвращайся девочка в Рослов. Я возвратился в Рослов. Зашел к хозяйке квартиры, у которой мама забрала платок в надежде что-либо узнать о ней, был в других местах. Мне сказали, что в городе существует детский дом и надо обратиться в городскую управу. Пошел в городскую управу и придумал легенду, что мама уехала с немецкой частью на фронт, а меня бросила. Они меня определили в детский дом. В детском доме содержались русские дети, родители которых были расстреляны или находились в тюрьмах и концлагерях. Воспитатели были русские. Я находился в группе девочек, у меня были длинные волосы и привлекательная внешность, в связи, с чем меня пыталась удочерить одна состоятельная семья, которым для дочки требовалась меньшая сестричка. Я жил в постоянном напряжении, ходил с девочками в баню стараясь прикрываться, и отворачивался к стене. Дети думали, что я могу быть девочкой и мальчиком, но воспринимали меня как девочку. Эта версия меня устраивала, что думали обо мне воспитатели, я так и не знал. Однажды в детский дом пришел русский врач с медсестрой и начал осмотр детей. Дети стали в очередь, раздевшись до половины, поэтому я не сбежал. Помню, как врач прослушал сердце, легкие и, окончив осмотр, сказал медсестре: «Странная конституция грудной клетки у девочки, первый раз вижу такую». В детском доме находился до осени 1943 года, т.е. до освобождения города от немцев и только после этого я смог стать тем, кем был создан природой. Ко мне подошла наша медсестра и сказала: «Ну, Ядя, можешь переодеваться, ты осталась жива». Перейди в группу к мальчикам, и пойти с ними в баню, для меня было очень трудно. Мне было уже почти 12 лет. Позже часть детей, в том числе и меня отправили в детский дом г. Кондрово Калужской обл., а затем попал в ремесленное училище г. Козельска, которое располагалось в бывшем монастыре «Оптина Пустошь». Еще шла война, я начал разыскивать родителей мамы, мы знали еще будучи в гетто, что они успели эвакуироваться. Я написал письмо в райисполком Шумилино, где жили до войны родители мамы. Оттуда пришло в училище письмо, что семья Добромыслиных жива и что необходимо обратиться в Городокский райисполком. И вот однажды, когда мы все обедали в столовой училища, воспитатель передал мне телеграмму от дедушки с оплаченным ответом, где он просил сообщить, что с мамой и указал адрес. Дедушка вел переписку с отцом, который к этому времени был уже под Берлином. Так я нашел родных. Первое письмо родителям мамы я написал 20 апреля 1945 года, в котором кратко описал, что с нами случилось. Это письмо треугольной формы после смерти бабушки попало ко мне и хранится у меня, на нем сохранился штамп почты и военной цензуры. Встреча с отцом после его демобилизации произошла случайно зимой 1946 года на перроне вокзала Витебска. Я возвращало от тети, где гостил, и мы оба ждали поезд в город Городок, где жили родители мамы. Позже я с отцом поехал в г. Рославль в надежде узнать что-либо о маме, мы зашли на квартиру, где раньше я жил с мамой. Хозяйка сказала отцу, что у нее жила женщина, ее звали Аня с девочкой, что они куда-то ушли и больше о них она не слышала. Я стоял рядом с отцом, она меня не узнала. Официальные власти сказали, что архивы времен оккупации были уничтожена, что Козловская в городе не проживает. После войны в Бешенковичах на месте расстрела евреев в лесу был поставлен памятник с надписью: «Вечная память 1068 советским гражданам, погибшим от рук гитлеровцев 11-2-1942 г. От родственников и земляков». Перед отъездом в Израиль я был в 1991 году в Бешенковичах. От бывшего еврейского местечка там остались несколько одиноких женщин-евреек, осталось разрушенное старое кладбище и памятник в лесу. Осталась еще память о местечке, но она не вечна. |
|||
|
Местечки Витебской областиВитебск• Альбрехтово• Бабиновичи• Бабыничи• Баево• Барань• Бегомль• Бешенковичи• Богушевск• Борковичи• Боровуха• Бочейково• Браслав• Бычиха• Верхнедвинск• Ветрино• Видзы• Волколата• Волынцы• Вороничи• Воропаево• Глубокое• Гомель• Городок• Дисна• Добромысли• Докшицы• Дрисвяты• Друя• Дубровно• Дуниловичи• Езерище• Жары• Зябки• Камаи• Камень• Колышки• Копысь• Коханово• Краснолуки• Краснополье• Кубличи• Лепель• Лиозно• Лужки• Лукомль• Лынтупы• Любавичи• Ляды• Миоры• Оболь• Обольцы• Орша• Освея• Осинторф• Островно• Парафьяново• Плисса• Подсвилье• Полоцк• Прозороки• Росица• Россоны• Сенно• Сиротино• Славени• Славное• Слобода• Смольяны• Сокорово• Сураж• Толочин• Труды• Улла• Ушачи• Цураки• Чашники• Черея• Шарковщина• Шумилино• Юховичи• Яновичи |
|||
RSS-канал новостей сайта www.shtetle.com |
Главная |
Новые публикации |
Контакты |
Фотоальбом |
Карта сайта |
Витебская область |
Могилевская область |
Минская область |
Гомельская область |