Поиск по сайту

Борис Бейнфест

О МОИХ ВИТЕБЛЯНАХ

Меня зовут Борис Бейнфест, по образованию я инженер, кандидат технических наук, родился, жил и большей частью трудился в Москве, а с 2001 года живу в Германии, в городе Ветцлар, это недалеко от Франкфурта на Майне. Но корни мои тянутся из Витебска. Пишу так, как помню, и только то, что помню; увы, спросить о том, чего не знаю или не помню, уже почти не у кого, и родителей моих давно нет. Но много подробностей подсказали мне (там, где дело касалось их семей) мои сестры: двоюродная Алина Гиршевна Гиршович, урожденная Эдельсон (Иерусалим) и троюродная Эсфирь Михайловна Цлав, урожденная Вейлер (Самара), и мои двоюродные племянники Алекс Гиршович (Иерусалим) и Евгений Бромберг (Москва), за что я им всем очень благодарен.

Мой отец, Бейнфест Яков Азарьевич, родился в Витебске 27 декабря (по новому стилю) 1894 года. Дед Азарий (Азриел) и его жена Бейла имели свой дом на Задуновской улице (ныне – проспект Фрунзе), а семья была большая – восемь детей: сыновья Михаил (старший из детей) и Яков, дочери (по старшинству) Хена, Ревекка, Хана, Сусанна, Нися (в доме – Надя), Женя. Можно предположить, что Азриел был известной личностью в городе, много лет проработал казенным раввином в хоральной синагоге и занимался регистрацией рождений, смертей и браков. Умер в 1916 году. Бейла была домохозяйкой. Умерла Бейла в 1932 году. Известно, что их большой дом сгорел в 1912 году, и на старом фундаменте был построен новый дом поменьше. (Этот дом был одним из немногих сохранившихся после войны и был снесен уже при позднейших перестройках города.)

Оговорюсь попутно, что фамилия у нас не просто редкая, а, кажется, единственная в своем роде, ни об одном однофамильце я за свою жизнь не слыхал, и даже с возникновением интернета ничего в этом смысле не изменилось.

Старший сын Азриэла и Бейлы – Михаил Бейнфест был одним из «искателей счастья» (если кто помнит, был такой старый фильм), одним из первых поселенцев и организаторов Еврейской автономной области на Дальнем Востоке, одним из ее руководителей, был арестован и погиб после жестоких пыток в застенках НКВД в зловещем 1937-м году или чуть позже. О его судьбе мы узнали через много лет, уже в 60-х, когда сестра его жены Софьи без особого труда (используя уникальность нашей фамилии) разыскала нашу семью в Москве, навестила нас и со слов Софьи поведала о судьбе Михаила. Помню, отец заперся в ванной комнате и оттуда были слышны его рыдания. А еще позже я узнал, что сестра Хена пыталась хлопотать за Михаила, но безрезультатно. Удивительно еще, что остальная семья – сестры Михаила и брат, мой отец – не пострадала в те страшные времена. Возможно, потому, что Биробиджан был слишком далеко от Москвы и от Витебска.

Но сестрам Ревекке и Хане было уготовано вскоре погибнуть во время войны. Ревекка жила в Двинске, работала акушеркой и, по-видимому, разделила судьбу местных евреев, погибла там же, в Двинске. Хана после смерти родителей и разъезда братьев и сестер осталась жить в Витебске в родительском доме, она работала учительницей младших классов. В начале войны ее муж был призван в армию, воевал под Витебском, дальнейшая его судьба неизвестна. А Хана, по словам соседей, отказалась эвакуироваться и погибла, неизвестно где и как. В мартирологе погибших во время войны витеблян есть и ее имя под № 42 (сведения об этом были обнаружены в интернете). Имена обеих сестер переданы также их племянницей Алиной Гиршович, живущей в Иерусалиме, в банк данных мартиролога израильского музея Холокоста Яд-Вашем.

Старшая сестра Хена была в молодости фельдшерицей, во время Первой мировой войны работала в военных госпиталях, потом вышла замуж в Витебске за Ивана Александровича Дмитриева, добрейшего человека (таким он остался в моей памяти). В молодости, в годы революции Иван Дмитриев был революционным матросом. Бабушка Бейла до последнего дня считала, что он из прибалтийских евреев, так как подобно многим жителям черты оседлости, он знал идиш. Потом они с Хеной переехали в Москву, в последние годы он работал звукооператором на киностудии «Мосфильм». (Среди озвученных им фильмов были очень известные, например, «Антон Иванович сердится».) Они прожили всю жизнь в очень приличной по тем временам комнате в огромной коммунальной квартире на ул. Воровского (ныне Поварская), она до конца оставалась домашней хозяйкой. И.А. Дмитриев умер в 1966 г., Хена его пережила на десяток лет. Овдовев, в последние свои годы, она была прикована к постели, но за ней был хороший уход, скончалась в возрасте 92-х лет в 1977 г. в очень хорошем московском пансионате для престарелых недалеко от метро «Филевский парк», куда ее устроили и где ее регулярно навещали два племянника: мой двоюродный брат Анатолий, сын Ниси, и я. Своих детей у Хены не было.

Сусанна тоже переехала в Москву, вышла замуж за чекиста Михаила Черданова, который трагически погиб от случайного выстрела на вечеринке где-то в Крыму (такова, во всяком случае, была семейная версия). У них был сын Арик, очень больной мальчик, погибший в раннем возрасте в крымском детском санатории для больных детей, где его лечили и где его настигла война. Жила Сусанна тоже в большой коммунальной квартире на ул. Петровка, работала в Свердловском райкоме партии Москвы и умерла в 1945 году.

Нися, как и ее старшая сестра Хена (пользовавшаяся непререкаемым авторитетом в семье), в молодости была фельдшерицей, вслед за Хеной тоже переехала в Москву, там вышла замуж за скромного бухгалтера Исаака Бромберга, оставалась домохозяйкой, в 1928 г. у них родился сын Анатолий. Жили они в очень плохих условиях, в полуподвале, в комнатушке площадью 8 кв. м. Гораздо позже, когда уже подрос сын, семья дождалась, правда, приличной комнаты, хотя и в доме барачного типа. Там Нися и скончалась в 1963 году (Исаак умер раньше). Анатолий был женат на Элле Бершицкой (многочисленная мишпоха Бершицких – выходцы из Одессы). Умер он в апреле 2004 в возрасте 76 лет. Всю жизнь работал инженером, последние 30 лет своей трудовой деятельности – конструктором в области космического приборостроения в ОКБ Московского энергетического института. И хотя он давно ушел на пенсию, проводить его в последний путь, почтить его память пришло много сослуживцев. Его сын Евгений Анатольевич Бромберг, 1967 года рождения, химик по основному образованию (он окончил еще и Плехановский институт), живет в Москве, в той же квартире, где он жил с родителями, работает в крупной фармацевтической фирме.

А вот младшую сестру Женю судьба забросила в Ленинград (тогда это был еще Петроград) после того, как она вышла замуж в Витебске за Гирша Лейбовича (Григория Львовича) Эдельсона, уроженца Полоцка. До замужества Женя успела окончить зубоврачебную школу в Самаре. А в Петроград они уехали в 1920 году, там оба поступили на юридическое отделение университета и благополучно его закончили. В 1924 году у них родилась дочь Алина, живущая ныне (с 1990 года) в Израиле, в Иерусалиме. Там же живут ее сын Алекс (Александр), 1965 года рождения, и внучка Лея, 1995 года рождения, школьница младших классов. Судьба Жени необычна. Семья жила в Ленинграде, на Греческом проспекте (на одном из верхних этажей в большом доме, где в те же годы жил А. Райкин), в отдельной квартирке, после войны, однако, превращенной в коммунальную за счет подселения другой семьи. Отца к тому времени уже не стало, но за ними были оставлены две комнатки из трех, что по тем временам тоже считалось роскошью. Григорий Эдельсон был во всех отношениях выдающейся личностью, он имел три высших образования: помимо юридического университетского, еще и экономическое, а позднее, когда работал на Балтийском заводе, – он умудрился окончить еще и кораблестроительный институт. Как бывшего эсера его в конце 30-х годов не раз арестовывали и помещали в тюрьму на пару недель, просто для профилактики (случалось это обычно перед советскими праздниками). Умер Г. Эдельсон в 1939 году, слава Богу, своей смертью. Проживи он еще, как знать, как сложилась бы его судьба. Женя же, хотя и имела юридическое образование, но, по совету мужа, занялась менее опасной по тем временам профессией, которой она, как мы помним, тоже владела: работала стоматологом, одновременно повышая свою квалификацию – в канун войны она сумела окончить еще и Стоматологический институт. Имея, как врач с высшим образованием, офицерское (тогда – командирское) звание лейтенанта запаса, в самом начале войны она ушла на фронт в рядах народного ополчения. За несколько месяцев дослужилась до звания капитана медицинской службы. В сентябре 1941 года ее часть попала в окружение под Красным Селом, в районе Ленинграда. Она была ранена в ногу и, когда стало ясно, что неизбежно грядет плен, ей – еврейке и офицеру – была уготована неминуемая гибель. Но, по совету сослуживцев из медсанбата, она переоделась в гражданскую одежду и, оказавшись в плену, придерживалась версии, что в хаосе тех дней якобы потеряла документы. В конечном итоге, это, наверно, и спасло ей жизнь, она не была причислена немцами к военнопленным. Хотя через жестокие испытания ей все равно довелось пройти. Вначале она попала в пересыльный лагерь Выру на территории Эстонии, потом в страшный Майданек. В лагере выдавала себя за армянку («Эдельсян»), переболела тифом. Очень тревожным было опасение, что может вдруг заговорить на идиш в бреду: стукачей в лагере хватало, но обошлось. Ее весной 1944 года освободила Красная Армия, и после долгой проверки СМЕРШем в августе 1944-го она, по собственной просьбе, была отправлена в действующую армию. Она прослужила рядовым в медсанбате до самого конца войны, с армией благополучно дошла до Варшавы и Берлина, о чем свидетельствуют медали, была награждена орденом Красной Звезды, демобилизовалась в январе 1946 года.

Хорошо помню, как 1-го мая 1944 года, во время застолья в нашей комнате в Москве на Большой Якиманке, после обычных тостов встала Алина (ей было тогда 19 лет) и сказала моему отцу: «Дядя Яша, давай выпьем за маму, может, она еще вернется?» А мама в это время уже была у своих, но мы об этом узнали только через несколько месяцев.

Скончалась Евгения Александровна (так по паспорту) Эдельсон-Бейнфест в 1964 году в Ленинграде, перенеся инсульт. За несколько месяцев до ее кончины я оказался в Ленинграде в командировке, остановился у них, тетя Женя уже плохо двигалась, выходить на воздух, живя на высоком этаже, было большой проблемой. Однажды, когда Алина была на работе, я вызвал такси, снес тетю Женю с помощью шофера на руках вниз и отвез в Летний сад, где мы провели, сидя на скамейке и наслаждаясь свежим воздухом и красотой сада, несколько часов. Погода была чудесная, и тетя Женя буквально была счастлива после этого выхода в свет.

Ее дочь, а моя двоюродная сестра Алина, окончила Ленинградский педиатрический институт, как молодого специалиста ее направили в больницу маленького райцентра Плесецк Архангельской области, того самого, где ныне знаменитый космодром. Там она проработала восемь лет. В такой больнице врач становится универсалом, и после возвращения в Ленинград Алина стала работать гинекологом: поскольку в Плесецке гинеколога на тот момент не оказалось, ей там пришлось освоить и эту, новую для нее специальность. В 1965 году она вышла замуж за известного в Ленинграде травматолога, кандидата медицинских наук, в последние годы жизни работавшего заведующим травматологическим отделением Максимилиановской больницы Гиршовича Евгения Ильича. Гиршовичи – тоже выходцы из Белоруссии, но не из Витебска, а из Бобруйска. Умер Евгений Ильич рано, в возрасте 61 года, перенеся инсульт. Случилось это в 1975 году, их сыну было тогда всего десять лет. Это был врач, как говорится, от Бога. Он переводил людей с переломами ног на амбулаторное лечение буквально за считанные дни после операции, используя многочисленные изобретенные им инструменты и приспособления. Алекс (Александр), их сын, впоследствии окончил в Ленинграде кораблестроительный институт, с 1990 года живет, как и Алина, в Израиле, работает в солидной израильской фирме по программному обеспечению.

Теперь о семье моей мамы. Елена Наумовна, урожденная Иоффе, родилась в Витебске 25 августа 1900 года. Среди детей ее отца Нохем-Бера (Наума) Иоффе, было еще два брата – Залман и Гирш (Григорий), и две сестры – Екатерина и старшая Риса. Я их всех помню, кроме Кати, о которой только слышал. В молодости она была эсеркой, позже стала партийной функционеркой, работала в секретариате Троцкого (о чем, помню, говорилось шепотом) и исчезла еще до войны. В семье считалось, что она умерла, хотя никогда не говорилось о том, где она похоронена. Мама о ней всегда вспоминала с трепетным уважением. Риса погибла во время войны в Витебске. А семьи Залмана и Гирша в начале войны эвакуировались в Саратов. У Залмана детей не было, а у Гирша и его жены Берты было три сына: Нохем-Бер (Борис), Айзик (Изя) и Казимир.

Старший, Борис, 1916 года рождения, рос в Витебске, учился после службы в армии в Ленинградском электротехническом институте, а в начале войны ушел на фронт и воевал до 1943 года, был контужен под Сталинградом, демобилизован, получил инвалидность 2-ой группы, и поселился в Саратове, где и прожил до кончины в апреле 2004, в возрасте 88 лет. Был женат, детей у него не было. Младший, Казимир, 1923 года рождения, женился тоже в Саратове, умер несколько лет назад там же, у него две дочери: Ирина и Ольга, обе живут в Саратове. Там же живут два внука (дети Ирины) Герман и Илья. А вот внучка Казимира Ольга – дочь и тезка его дочери Ольги – живет в Иерусалиме и у нее растет сын Йонатан, представитель четвертого поколения семьи, коренной израильтянин, родившийся в прошлом году. Казимир был замечательным умельцем, помню, еще до войны, когда мы гостили в Витебске, он катал нас на педальном самодельном автомобиле. О том, что это была не просто детская игрушка, а что-то более основательное, говорит тот факт, что он отвез нас вместе с вещами на этом автомобиле на вокзал. Ему было тогда 14 лет.

Трагически сложилась судьба среднего брата, Изи. Он был художественно одарен и учился в знаменитом Палехском училище, которое не успел окончить, был призван в армию. Окончил пулеметное училище и в звании лейтенанта за две недели до начала войны был направлен служить в Брест. С началом войны его следы, конечно, потерялись, не было даже повестки, что он погиб или пропал без вести. В 1971 году открылся Мемориал Брестской крепости, а через два года его посетили знакомые старшего брата Бориса и сообщили ему, что видели там на одной из гранитных плит фамилию Иоффе, не Изя ли это? Борис списался с музеем Мемориала, и один из научных сотрудников ответил, что да, лейтенант Иоффе Айзик Гиршевич героически погиб при обороне Брестской крепости, его останки были обнаружены в одном из подземелий, где находились и долго оборонялись защитники крепости, он был опознан по чудом сохранившемуся документу и с почестями похоронен в Мемориале Брестской крепости. И в 1974 году летом Борис, его жена Вероника и я выехали в Брест. Нас встретили, разместили в гостинице, и мы отдали долг памяти родному человеку, герою войны. Из 800 плит Мемориального захоронения только на 80 начертаны имена, на прочих написано: «Неизвестный». Трудно представить наше волнение, когда мы увидели плиту с высеченной на ней надписью: «Лейтенант Иоффе Айзик Гиршевич». Увы, родители Изи не дожили до этого часа и так и не узнали о судьбе сына. Мы возложили цветы, постояли у плиты, потом осмотрели Мемориал, побывали и в музее, близко познакомились с научным сотрудником, который собирал документы об Изе (на него, как и на других участников легендарной обороны, была заведена отдельная папка), передали ему несколько писем Изи к родным из Палеха и из военного училища, фото, его рисунки. Впоследствии этот научный сотрудник (фамилию которого я сейчас, по прошествии 30-ти лет уже затрудняюсь вспомнить) регулярно присылал Борису поздравления ко Дню Победы, и Борис, конечно, посылал музею свои поздравления. Младший брат, Казимир, в свое время тоже посетил Мемориал.

Теперь хочу рассказать непосредственно о нашей семье. Мой отец еще до революции успел отслужить в армии рядовым, потом вернулся в Витебск, а еще позже уехал в Одессу, где закончил Высшие электротехнические курсы, после чего снова приехал в Витебск. Мама же, которая была моложе его на шесть лет, до революции успела окончить витебскую гимназию, а потом уехала в Петроград к сестре Кате, в то время проживавшей там. Рассказывала, что слышала знаменитое выступление Ленина с балкона особняка Кшесинской. В Петрограде она прожила недолго, уже в начале двадцатых годов вернулась в Витебск, где и познакомилась с отцом. В 1924 году они поженились.

После женитьбы мои родители уехали из Витебска, отец работал на заводах в Брянске, Бежице, Людинове, а в 1929 году они приехали в Москву, где и обосновались надолго (отец – до конца жизни) в одном из шести флигелей дома № 24 на ул. Большая Якиманка, в коммунальной квартирке на две семьи. Там я и родился 17 июня 1932 года.

Вторая семья, кстати, тоже была из Витебска – Зак Залман Аронович и Голда Исааковна, (урожденная Картун, 1885–1955) и их дети Ефим, Исаак и Зинаида. Меня всегда удивляло, что у трех детей были разные отчества (при одном отце): Залмановичем был только Ефим, Исаак был Зиновьевич, а Зинаида – Захаровна.

Помню, что Голда Исааковна (я ее называл в детстве «мама Гога») и мама часто говорили между собой на идиш. Старший сын наших соседей по квартире Ефим Зак воевал, его часть попала в окружение, вышла с боями, и закончил он войну подполковником медицинской службы. Средний, Исаак, был очень близорук и в армию не попал. Он работал инженером на московском заводе им. Карпова и умер несколько лет назад в Москве, вскоре после своего 90-летия. Был женат на витеблянке Фридман Соре-Ритке Гиршевне (Софье Григорьевне), ушедшей из жизни в 1970 году. Их сын, Зарий Исаакович Зак, родившийся в 1941 году в эвакуации, живет в Москве. А вот их дочь Людмила, к несчастью, погибла во время известных событий в «Норд-Осте» в ноябре 2002 года: ей с мужем выпала горькая судьба оказаться на том концерте и попасть в число заложников. Было ей 64 года.

Отец прилично зарабатывал и мама могла целиком посвятить себя домашнему хозяйству, воспитанию ребенка. С середины 30-х годов отец начал работать в Наркомате вооружения, начальником планового отдела главка. У нас была няня, мы каждое лето выезжали на дачу, а в 1937-ом и 1938-ом годах проводили лето в Лиозно, под Витебском. Помню сенокос в Лиозно, помню подводу, на которой нас везли из Витебска в Лиозно, помню сильный пожар в доме, где мы жили (в дом попала молния).

…Началась война. Я 23-го июня должен был уехать в пионерский лагерь (мне было 9 лет), и утром 22-го мы с мамой пошли купить зубной порошок и прочие нужные мелочи для меня. Сделав покупки в аптеке, находившейся на углу Моховой улицы, прямо напротив старого здания библиотеки им. Ленина или Румянцевского музея, мы вернулись через Большой Каменный мост и зашли в универмаг в знаменитом Доме на набережной (тогда назывался Дом правительства). Меня поразило, что молодые продавщицы плачут. Оказывается, по радио объявили о нападении Германии. Мы спешно отправились домой, мама созвонилась с отцом, он подтвердил, что отправка в лагерь остается в силе. И 23-го я уехал в Звенигород. Однако уже довольно скоро, в июле, начались авианалеты на Москву, помню немецкий самолет с крестами на крыльях, довольно низко пролетевший над пионерлагерем и над флагштоком с красным флагом. Видимо, он счел цель слишком незначительной, и это нас спасло от бомбы. Но через день мы вернулись в Москву, и в самом конце июля меня отправили с тем же пионерлагерем в эвакуацию под Молотов (теперь Пермь), в поселок Верхняя Курья. Но до этого пришлось пережить несколько авианалетов и бомбежек, помню, как отчаянный дворовый бузотер Витька Архаров бросал с крыши нашего двухэтажного флигеля зажигалку во двор, где ее тут же гасили в бочке с водой. Помню аэростаты в небе Москвы. Помню и страшный эпизод, когда мы с мамой после очередного сигнала тревоги побежали в бомбоубежище. Обычно мы всем домом ходили в бомбоубежище в подвале школы в Земском переулке, недалеко от нас, но в этот раз мама почему-то, несмотря на уговоры, свернула в бомбоубежище в большом соседнем доме по пути к Земскому переулку. Остальные ушли в привычное место. Мы сидели на лавочке, ожидая конца налета, как вдруг раздался страшный удар, маму даже подбросило, погас свет, потом зажегся, и кто-то рядом закричал: «Чья сумочка?» Мама обернулась: это была ее сумочка, которую она выронила при ударе. В этой сумочке была вся наша жизнь: продовольственные карточки, деньги и документы, нам повезло, что сумочку подобрал порядочный, хотя и незнакомый человек. После налета оказалось, что в школу в Земском переулке упала большая фугасная бомба, пробила все этажи и обрушила здание. Из 800 находившихся в убежище человек осталось в живых что-то около сотни. Жители нашего дома, по воле судьбы, оказались в числе этой сотни. Эту трагедию упоминает Илья Эренбург в своих мемуарах «Люди, годы, жизнь», где он пишет, как услышал сильный удар, находясь в своем доме в Лаврушинском переулке.

В лагере в Верхней Курье я прожил до глубокой осени, когда наконец приехала мама, сняла комнатушку в городе и забрала меня к себе. Отец всю войну оставался в Москве. Уже позже я узнал, что в октябре 1941 года он подал заявление и был принят в партию, что он дневал и ночевал у себя в кабинете в Наркомате, а наша комната стояла незапертой (у нас никогда не было на двери комнаты замка, соседи были для нас как близкие родственники, постоянно пользовались телефоном, который висел в нашей комнате и который отцу установили еще до войны), а кончилось тем, что запертые комнаты семьи Зак, тоже находившейся – в полном составе – в эвакуации на Урале, обшарили, сломав запор, а в нашу комнату даже не вошли; видимо, это был кто-то из соседей из нашего же дома (или, как тогда говорили, со двора), знавших, где работает отец, знавших, что он в Москве, и потому побоявшихся взять что-то у нас.

Время эвакуации я помню хорошо. Хозяевами квартиры, где мы жили и которых нам поневоле пришлось стеснить, была семья Хорошевых (вот такая говорящая фамилия, соответствующая их доброму характеру). У них было трое детей: сын Юра, мой ровесник, и две младших дочери. Я, как нормальный еврейский мальчик, продолжал учиться игре на скрипке (начал я эти занятия за два года до войны), у педагога, также эвакуированного из Москвы, и одним из следствий этой учебы было то, что я и еще несколько учеников постарше выступали в военных госпиталях перед ранеными бойцами, после чего нам давали в столовой госпиталя полстакана сметаны и булочку. Сметану я съедал, а булочку нес домой, где мама, сидя у окна в нашей комнате при коптилке, всматривалась в вечернюю темноту в ожидании своего ребенка. Музыкантом я не стал, окончил только музыкальную школу-семилетку, а потом полностью посвятил себя занятиям в обычной школе, которую и окончил в 1950-м году с золотой медалью. Но это было потом, а пока...

Мама в эвакуации работала почтальоном, иногда ездила в деревню выменивать вещи на продукты, жили, конечно, голодно, но духом не падали, особенно, когда немцев погнали от Москвы. Была мама молодая, крепкая, однажды принесла на спине где-то валявшуюся дверь, и мы из нее устроили спальный топчан. Отец иногда писал, а так мы знали о нем довольно мало.

В нашей комнатке на Мотовилихе с нами жили еще две женщины: мамина подруга из нашего же дома в Москве, Лидия Исидоровна Гармидер и ее старуха-мать, которых отец вписал в список эвакуируемых. Сын тети Лиды Митя ушел добровольцем на фронт и погиб в первые дни войны, не успев даже достигнуть призывного возраста. История не такая уж редкая в то время, если б не одно весьма существенное обстоятельство: муж Лидии Дмитрий Прохорович Гармидер был репрессирован и находился в лагерях. Я узнал обо всем много позже, и до сих пор не понимаю, как мой отец пошел на такой риск, скорее всего, он не совсем адекватно оценивал ситуацию, не понимал до конца всего, что происходило; он был кристально честный коммунист и человек совести и долга, и делал он всю жизнь то, что ему велела совесть. Дмитрий Прохорович вернулся из лагерей, как и многие, в 1956-м, был реабилитирован, получил комнату в хорошем доме и до конца жизни был близким и преданным другом нашей семьи. А Лида, хотя его и дождалась, но прожила с ним после его возвращения всего год: болезнь свела ее в могилу.

Поздней осенью 1942 года мы всей командой вернулись в Москву. Помню, что поезд из Молотова до Москвы шел десять дней. Я пошел в третий класс и продолжил занятия в музыкальной школе, а мама устроилась работать – на этот раз машинисткой. Я стал вести самостоятельную жизнь. Приходил, топил печку, разогревал обед. В комнате у нас стояла сначала металлическая «буржуйка» с трубой, выходящей в форточку, а потом печник сложил кирпичную печку-плиту, труба от которой уходила в кафельную, встроенную в стену голландскую печь, еще и до войны стоявшую у нас. Дрова привозили на лошади с дровяного склада на Замоскворецком рынке. Стекла еще были заклеены крест-накрест полосами бумаги. Еще было затемнение. Еще впереди были Сталинград, Курск и первые салюты, но уже что-то было в воздухе такое, что заставляло не сомневаться в исходе войны. Впрочем, мы и не сомневались в ее исходе с самого начала, в самые трудные дни. Фильм «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой» шел с грандиозным успехом, мальчишкой я его смотрел много раз в Молотове, а позже и в самом большом тогда и ближайшем от нас московском кинотеатре «Ударник». Помню еще и фильм «Новые приключения бравого солдата Швейка» с Тениным в главной роли, Фаиной Раневской и Мартинсоном, игравшим полоумного Гитлера. И еще с большим успехом шли киносборники, рассказывавшие о войне.

…И вот наступил День Победы. Нетерпеливое ожидание еще с вечера объявления о конце войны держало всех в большом, но счастливом напряжении. Мне разрешили по такому случаю не спать. Где-то далеко за полночь из черной тарелки радио раздался неповторимый ликующий голос, тот самый трубный глас Левитана. Победа! Все кинулись обниматься, целоваться, высыпали во двор, зазвучал патефон, никто не хотел спать. А на следующий день мы с братом Толей созвонились и вместе пошли на Красную площадь. Боже, сколько там было народу! Радости не было конца, все смеялись, плакали, в воздухе тут и там «парили» люди в военной форме, которых народ дружно качал. Это было незабываемо.

Отец приобрел в итоге своих круглосуточных бдений на работе открытую форму туберкулеза, а еще ордена Красной Звезды и Знак Почета, медаль «За трудовую доблесть». В то время звание орденоносца было еще очень почетным, а получить не на фронте орден Красной Звезды вообще считалось редкостью.

А в 1950 году его вместе с его орденами турнули из Министерства на все четыре стороны. Подвела национальность. Секретарь партбюро наедине сказал ему: «Яков Азарьевич, я очень Вам сочувствую, но ничего не могу сделать». Дела врачей еще не было, но, похоже, подготовка уже шла вовсю. Это был как раз тот самый год, когда я окончил школу. Полный радужных надежд, я собирался поступать на физфак МГУ. Однажды отец заговорил со мной о том, не лучше ли мне выбрать институт попроще. Я – золотой медалист! – даже слышать об этом не хотел. Конечно, на собеседовании меня быстро провалили. Хорошо, что в МГУ прием проводился раньше, чем в других ВУЗах, я успел подать документы в другой институт и в итоге кончил МВТУ им. Баумана, стал не физиком, а инженером. А отца приютил старый его сослуживец Петров, он стал работать в тресте «Оргсантехпром», где Петров был начальником, ездил в командировки и эффективно помогал организовывать производство сантехники. В положенное время ушел на пенсию и стал партийным пропагандистом на одной из фабрик. Очень любил читать, был высококультурным человеком. Умер скоропостижно 26 марта 1968 года.

Я после окончания института в 1956 году был распределен на крупный машиностроительный завод в г. Орске на Южном Урале. Работал там восемь лет, вырос до начальника сначала конструкторского, а затем патентного бюро. В Москву вернулся в 1964 году, и с тех пор вплоть до 2001 года работал в Институте патентной экспертизы, в последнее время заместителем начальника отдела. В 1969 году защитил диссертацию, стал кандидатом технических наук. В 1970 году женился, в 1971 году у нас родился сын Роман. В том же году наш старый дом снесли (на его месте сейчас стоит «Президент-отель») и нам дали прекрасную трехкомнатную квартиру в новом районе Москвы Чертаново. Мама прожила в этой квартире с нами еще 11 лет, скончалась она в 1982 году. Я выпустил в Москве книгу стихов «Цветы добра» и книгу прозы «Говорю прозой».

С 2001 года я живу в Германии.

До войны в Витебске жила огромная мишпоха, по рассказам моей мамы у нее было 52 двоюродных брата и сестры. Но я знал немногих. Я знал двоюродную сестру моей мамы Вейлер Тылю Симоновну, 1903 года рождения, и ее мужа Мильнера Михаила Шлемовича, работавшего в последние годы главным бухгалтером витебского ликеро-водочного завода. Тыля иногда писала маме на идиш, я с восхищением рассматривал эти диковинные, написанные каллиграфическим почерком письма. Ее родной брат Бейнус Симонович Вейлер прошел рядовым всю войну, после демобилизации работал в Москве, был кочегаром отопительных систем, имел крохотную комнатку в коммунальной квартире, умер уже в преклонном возрасте. Другой брат Тыли Ицхок (Исаак) Вейлер, 1908 года рождения, был экономистом, еще за пару лет перед войной принимал участие в строительстве укреплений Брестской крепости, затем тоже был призван, участвовал в боевых действиях в звании старшего лейтенанта, в том числе участвовал в освождении Витебска, а в июне 1944 года погиб в бою за деревню Островно. Ицхока я не знал, сведения о нем мне сообщила дочь Тыли и Михаила, моя троюродная сестра Эсфирь (Фира), 1928 года рождения. Во время войны она была эвакуирована с родителями из Витебска в Татарстан. Там они жили в деревне, а в 1945 году вернулись в Витебск, где Фира окончила мединститут, получив специальность врача-фтизиатра, вышла замуж за витеблянина Цлава Льва Залмановича. Лева Цлав к тому времени окончил физико-механический факультет Ленинградского политехнического института. В 1953 году семья Цлава переехала в Бугуруслан, где ему как инженеру-физику была предложена работа в области физических методов разведки полезных ископаемых, а с 1959 года они живут в Самаре. У них трое детей. Старшая дочь Зоя и сын Ефим также живут в Самаре, а младшая дочь Ольга с семьей в 1991 году уехали в Израиль. Муж Ольги Леонид Скляднев недавно принят в Союз писателей Израиля, а их сын Даниил (ему 19 лет) сейчас служит в армии Израиля. Еще я знал Щера-Геню (в семье Евгению) Симоновну Вейлер, родную сестру Тыли, она вышла замуж за Илью Слуцкого, они жили в Ленинграде, их сын Моисей Ильич Слуцкий, полковник в отставке, участник войны, мой троюродный брат, ныне здравствует, живет в Петербурге, ему 84 года. Имеет двух дочерей: Ирину и Татьяну, и внуков: Андрея (сына Татьяны), студента Петербургского университета, и Наташу (дочь Ирины), которая учится в колледже в Лондоне. Третий его внук Ваня, первый сын Ирины, много лет назад трагически погиб под колесами автомобиля. Было ему 17 лет.

Хорошо помню я и двоюродную сестру мамы Евгению Исааковну Иоффе (по мужу Перельштейн) и ее (Евгении Исааковны) родного брата Залмана Исааковича. Они жили в Москве, в коммунальной квартире в Харитоньевском переулке у Красных ворот (том самом, куда приехала пушкинская Татьяна). Она даже в старости (как и моя мама) была писаная красавица. Судя по их отчеству, у Нохем-Бера Иоффе, отца мамы, был родной брат Исаак. Но о нем мне ничего неизвестно.

Все мои упомянутые ушедшие из жизни московские родственники (и соседи) похоронены на Донском кладбище. Подавляющее большинство могил или ниш для урн на этом кладбище – это еврейские захоронения.

Сегодня в Витебске не осталось никого из моих родственников.

Местечки Витебской области

Витебск• Альбрехтово• Бабиновичи• Бабыничи• Баево• Барань• Бегомль• Бешенковичи• Богушевск• Борковичи• Боровуха• Бочейково• Браслав• Бычиха• Верхнедвинск• Ветрино• Видзы• Волколата• Волынцы• Вороничи• Воропаево• Глубокое• Гомель• Городок• Дисна• Добромысли• Докшицы• Дрисвяты• Друя• Дубровно• Дуниловичи• Езерище• Жары• Зябки• Камаи• Камень• Колышки• Копысь• Коханово• Краснолуки• Краснополье• Кубличи• Лепель• Лиозно• Лужки• Лукомль• Лынтупы• Любавичи• Ляды• Миоры• Оболь• Обольцы• Орша• Освея• Осинторф• Островно• Парафьяново• Плисса• Подсвилье• Полоцк• Прозороки• Росица• Россоны• Сенно• Сиротино• Славени• Славное• Слобода• Смольяны• Сокорово• Сураж• Толочин• Труды• Улла• Ушачи• Цураки• Чашники• Черея• Шарковщина• Шумилино• Юховичи• Яновичи

Главная

Новые публикации

Контакты

Фотоальбом

Карта сайта

Витебская область

Могилевская область

Минская область

Гомельская область