Поиск по сайту

Воспоминания Раисы Хаимовны Яловой

Раиса Хаимовна Ялова.

Мне уже 75 лет (1932 г.р.) и, конечно, многое могла забыть, но попробую начать свое описание истории семей Позняковых и Рупиных. Попробую вспомнить то, что мне рассказывала мама, многое помню сама. И так, как говориться, в добрый путь.

Описание начну с 1861 года. (Годы рождения и смерти указаны не совсем точно – путем сопоставления фактов, приблизительно).

Все бабушки и прабабушки, дедушки и прадедушки жили в городе Витебске.

Отец мамы – Позняков Айзик Менделевич родился в 1861 году. Умер в 1914 году.

Мать мамы – Познякова Лана Лейбовна (девичью фамилию бабушки не помню) родилась в 1862 году, погибла в 1941 году.

У родителей мамы (моих дедушки и бабушки) было семь детей.

Старший сын – Позняков Лейба Айзикович (1881–1941г.г.) Жил до войны на Песковатике (так называла мама) – это через дорогу от Смоленского рынка в переулке. У Лейбы было два дома, в них жили дядя Лейба с женой и их дети. Были уже семейные. Не помню, как звали жену дяди Лейба (была бы жива мама – она бы все рассказала). У них было много детей, знаю только Мишу и Асю.

Ася. 1959 г. • Леня и Зоя. 1967 г.

С ними познакомилась после войны. Поясню: до войны все жили в Витебске, а после войны оказались в разных городах Советского Союза. Двоюродная сестра Ася живет в Минске. Двоюродный брат Миша и его жена Ида, дети Зоя и Леня жили в городе Пинске, а потом переехали в город Полоцк.

Второй сын – Позняков Файвиш Айзикович родился в 1886 году. О нем ничего не знаю. Еще до войны, он со своей женой Евой – уехали куда-то из Витебска.

Третий сын – Позняков Самуил Айзикович (1890 – 1974) Жена дяди Самуила – Рива, их дети – Броня (1929 г.) и Михаил (1934 г.) до войны жили в Витебске по улице Суворова, а после войны в Литве в городе Вильнюсе. Дядя Самуил и его жена Рива, похоронены в Вильнюсе. Сын Миша – военнослужащий, служил на Севере, сейчас живет с семьей в Вильнюсе. Дочь Броня и ее муж Хаим (Фима) Соболь, дети Бэлла и Леня. Леня живет в Вильнюсе, а Бэла с мужем Александром Коротковым и родителями живут в Германии.

Семья Самуила Познякова. 1969 г. (слева) • Семья Брони Соболь. 1971 г. • Белла. 1981 г.

Четвертая дочь – Познякова (Гутина) Муся Айзиковна (1892 – 1973 гг.) Муж – Соломон, дети – Раиса и Исаак. До войны жили в Витебске по улице Ленинской, в Доме швейников. 2 июля 1941 г. вместе с фабрикой «Знамя Индустриализации» эвакуировались в город Саратов. Дядя Соломон и тетя Муся похоронены в Саратове. Все их потомки проживают в Саратове.

Муся Познякова. 1938 г. • Раиса и Исаак. 1952 г.

Дочь Раиса (23.01.1935 г.) и ее муж Владимир (23.01.1937 г.) Боковы. У них дочь Светлана (18.12.1960 г.) (имя Светлана дано в память о бабушке – Лане), сын Олег (25.02.1967 г.). У Светланы муж Гена, дочь Марина (26.07.1981 г.). У Марины – дочь Алеся (08.02.2001 г.). У сына Олега жена – Ирина, сын – Денис (30.10.1987 г.)

Раиса с сестрами: Раей(1951 г.), Маней (1957 г.).

Владимир и Раиса Боковы. 1959 г. • Светлана и Геннадий. 1981 г. • Олег и Ирина. 1986 г.

А теперь напишу об Исааке – это сын тети Муси и дяди Соломона. Можно сказать – это несчастная семья. У Исаака – жена Вера, дети Дима (1956 г.) и Люда (1961 г.). Исаак и Вера похоронены в городе Саратове. У Люды (их дочери) два сына – Рома (уехал в Израиль) и Саша. Муж Люды умер, а Люда спилась и пропала. У Димы (сына Исаака и Веры, он тоже умер) – сын Саша (уехал в Израиль) После того как умер Исаак – погибла почти вся его семья.

Исаак и Вера. 1955 г. • Дима 1974 г. (18 лет) • Люда. 1978 г. (17 лет).

Пятая дочь – Познякова Роза Айзиковна (1895 – 1941) Как звали мужа и фамилию – не помню. У них были дети – Аркадий и Соня (1931 г.). До войны все они жили в Витебске на улице Оршанской. В 1940 году Аркадий поступил учиться в летное училище. Муж тети Розы, когда окончилась война, нашел нас и приходил к нам в дом, который называли «6-ой коммунальный» на Марковщине, где мы тогда жили. Он был ранен (не было правой руки). Спрашивал про тетю Розу, был убит горем и сказал, что не собирается жить на свете без тети Розы и детей. И быть калекой-инвалидом не хочет (до войны он работал портным). Мама, конечно, как могла, успокаивала его, но, где-то через месяц, он прислал прощальное письмо (без обратного адреса) с пожеланием нам долгой и счастливой жизни.

Шестая дочь – Познякова Даша Айзиковна (1900 – 1941) У нее были муж (как звали – не помню) и сын Изя. Помню, что он был болезненным ребенком (тетя Даша часто лежала с ним в больнице). Жили они где-то около Дома Швейников, недалеко от дома тети Муси.

Седьмая дочь – Познякова Хана Айзиковна (15.04.1904 – 05.03.1993). Это моя мама.

Хана Айзиковна Познякова. 1956 г. • 1974 г. • 1982 г. • С правнуком Сашей. 1991 г.

Дальше уже моя семья. Мой муж – Ялов Яков Львович (08.08.1937 г.). Дети – Леня (08.10.1957 г.), Саша (05.04.1963 г.). Жена Лени – Алла, внук – Саша (28.04.0990 г.). Жена сына Саши – Тамара. Есть у меня младшая сестра – Мария, был муж Алик, дети Эдик, Лена и пять внуков.

Я с мужем и мамой. 1972 г. • Сестра Мария. 1957 г.

Сын Леня, Алла и Саша (05.06.2008 г.) • Сын Саша и Тамара. 2006 г.

А теперь я расскажу о своем отце.

Рупин Хаим Менделевич, 1905 года рождения, погиб в декабре 1941 года. Папа был ростом где-то 1 м 65 см – 1 м 70 см. Черные волосы вьющиеся, все говорили, что я больше похожа на папу, чем на маму, только папин вьющийся волос мне не достался.

Родился папа в Витебской области в местечке Островно или в деревне Сосновка. У родителей отца было трое детей. Старший брат Мишича и сестра Цыпа. Когда родился папа, мать его умерла от родов. Папу кормила грудью женщина, которая, в это же время родила ребенка. На счастье папы у этой женщины было много молока, и она запросто кормила двух детей.

Рупин Мишича
и его сын Гриша. 1935 г.

Прошло несколько лет, папа был еще ребенком и умер его отец. Старшие дети брат Мишича и сестра Цыпа после смерти отца перебрались в Витебск. Папу взяли с собой. В Витебске жил дядя папы – Абрам. Это брат дедушки Менделя. Вот так папа и вырос, то у дяди Абрама находился, то у старшего брата Мишичи, то у сестры Цыпы. У Мишичы была уже жена и дети. Всех детей не помню, но одного звали Гриша. Мне все время казалось, что я забыла лицо папы, что если бы я его встретила, то не узнала бы. Но вот чудо – в 1965 году нас нашел папин племянник, мой двоюродный брат, вот этот самый Гриша. Так я сразу его узнала, мне даже показалось, что это мой папа, так Гриша был на него похож (только волос не вьющий). Жил он в городе Баку с женой, детей не было. Он инвалид (без ноги), ногу потерял во время войны. Пока он был жив, мы переписывались, но после его смерти, от жены письма перестали приходить. Он был последний с фамилией Рупин.

Папина сестра Цыпа была замужем за Янкелем Златонос, у них двое детей – Рахилэя (Лиза) (1929г.) и Додик. Рахилэя (Лиза) замужем за Ильей Шванштейном (умер, похоронен в Витебске), их дети – Дина и Яша. Цыпа умерла еще в эвакуации во время войны. Муж ее Янкель вернулся в Витебск с детьми, он похоронен в Витебске. Рахилэя с детьми и внуками сейчас живут в Израиле. Додик с семьей живет в Вильнюсе.

Янкель и дочь Лиза. 1957 г. • Додик. 1957 г. • Илья Шванштейн. 1977 г.

Была у папы еще двоюродная сестра Этка, куда он часто приходил. У Этки была очень близкая подруга Хана Познякова. Папа сразу влюбился в Хану. Так вот у Этки и встретились мои папа и мама. И вообще можно сказать, что бог не обидел красотой всех Позняковых. Самыми красивыми были дядя Лейба и тетя Роза. Вот Миша, сын дяди Мули, похож на дядю Лейбу, такие же вьющиеся волосы. Моя сестра Маня похожа на маму и все же больше на тетю Розу и дядю Лейбу. Кажется, я отклонилась от темы. Так вот: папа как увидел маму, так и влюбился в нее. Но беда в том, что у мамы в это время не было желания ни с кем встречаться. У мамы был парень Яша, который два года назад умер. И мама еще переживала, не могла пока Яшу забыть. Папа все равно продолжал уделять маме много внимания, и они стали дружить.

В 1929 году папа с мамой поженились. В 1930 году родилась дочь Фаня. Она прожила только один год, заболела и умерла. 28 декабря 1932 года родилась я. 1 мая 1938 года родилась моя сестра Маня. Родители хотели назвать сестру Майей, но бабушка Лана была против. Она сказала, что «май» – это название месяца, поэтому лучше назвать Маней, что и было сделано. Знаю обо всем со слов мамы. В 1940 году в конце октября родился у нас братик. Его назвали Яша. Папа был очень рад, что наконец-то родился мальчик, а то одни девочки. Но, увы! Счастье было недолгим.

Мама работала на фабрике им. Клары Цеткин в фланговом цеху, на фланговом станке, вязала жакеты. Папа работал в артели «Коопремонт», сначала сапожником, а потом зав. сапожной мастерской. Бабушка Лана часто болела (сердце, ноги), ей уже тяжело было оставаться с ребенком. Меня и сестру Маню воспитывала бабушка, мы не ходили в ясли и детский сад, были с бабушкой дома. Нашего братика Яшу пришлось отдать в детские ясли. Он там простудился, заболел воспалением легких, в марте 1941 года Яша умер. Родители очень переживали.

Когда начались в школе каникулы (я перешла во второй класс), папа отвез меня и сестру в деревню Островно или Сосновку (точно не помню), для того, чтобы мама немного отдохнула и отошла от смерти Яши. В этой деревне жили папины знакомые, я не помню, как их звали, как их фамилия, запомнилась только седая женщина и мужчина с черной бородой. Папа отвез нас на лето до сентября. Но судьба сыграла по–другому.

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война.

3 июля 1941 года папа приехал за нами в деревню, но хозяева отговорили папу забирать нас домой. Они говорили: «Пусть Хана немного оправится после смерти Яши, а ты Хаим не волнуйся, приедешь еще до сентября и заберешь детей домой, война долго не продлится»

4 июля папу мобилизовали в РККА (Рабоче-крестьянская Красная Армия). 8 июля мама приехала за нами в деревню. Вечером хозяин (мужчина с черной бородой) запряг лошадь, и мы на подводе поехали в Витебск. Где-то, совсем рядом, была слышна стрельба, мы с сестрой прижались к маме и тихонько плакали. Доехали домой благополучно. Прежде чем описывать, что произошло с нами дальше, я напишу о нашей бабушке Лане.

И так я уже писала, что у бабушки Ланы и дедушки Айзика было семеро детей, три сына и четыре дочери. Когда дедушка Айзик умер, то самой младшей дочери – моей маме, было 10 лет. И вот бабушка Лана, эта худенькая, маленького роста женщина, стала стержнем большой семьи. Да, между прочим, моя мама, тетя Муся и тетя Даша внешним видом были похожи на бабушку Лану. Так вот, что я хочу сказать: у бабушки Ланы все отлично получалось. Все ее дети, ее очень любили, уважали и слушались, с ее мнением всегда считались. Бабушка жила с нами, а ее взрослые дети со своими семьями, часто приходили, проведывали бабушку, а она всех выслушивала, давала советы кому нужно и почти всегда беспрекословно, без всяких возражений все выполнялось, что бабушка предлагала. И вот я продолжаю писать дальше.

Наступило 9 июля 1941 года (этот день остался в памяти на всю жизнь).

Бабушка сказала маме, чтобы она вместе с нами пошла к дяде Лейбе и позвала его к нам, чтобы решить важный вопрос. Бабушка Лана сказала:

– Всех мужчин мобилизовали в армию, и я очень волнуюсь, потому что Роза, Даша, Рива (Мулина жена), остались с детьми одни. За Мусю я спокойна – они уехали. Надо как-то всем собраться и решить, что делать дальше. Поговорю с Лейбой и решим, а я пока пойду к Жуковым и подожду вас у них.

Возле улицы Замковой, был переулок Крапоткин, в доме №7 кв.4 на 2-м этаже в 3-х комнатной квартире жили мы, а рядом с нами, в кв. №5, жила семья Жуковых. Это была молодая семья с детьми и их мать – женщина пожилого возраста (Зина или Дина), как наша бабушка. Вот про них бабушка и говорила. Маму что-то не пускало, держало, как будто сердце ей что-то говорило, что она видит свою мать в последний раз. Одним словом, мы пошли – нельзя было не послушаться бабушку Лану, такой был порядок в большой семье Позняковых. Но, увы! Когда мы вышли на улицу Замковую, оказалось, что транспорт уже не ходит и мама с нами пошла пешком. На пути встречались разрушенные дома, раскрытые двери магазинов, из которых люди несли все, что смогли взять (кто в руках, кто на тележках). Все кругом двигалось, а мама с нами шла, шла вперед, останавливалась, отдыхала и шла дальше.

Наконец мы пришли на улицу Ленинскую, прошли памятник Ленина, дошли почти до Смоленского рынка, кругом все горело. На нас, как будто шла стена огня. Бежали люди, плакали дети. Дорога, где всегда ходил транспорт, была заполнена людьми. Одним словом, нам на встречу двигалась бесконечная толпа людей. Идти дальше мы не смогли, нас толпой понесло назад. И вот мы опять на улице Замковой, дошли до нашего Крапоткина переулка. Вся толпа людей шарахнулась, вернее направилась на левую сторону дороги, а справа был наш переулок. С одной стороны была моя школа №1 (она вся пылала огнем), а с другой стороны «дом Позина» (так мама называла) – тоже горел. Так вот, все побежали влево, а мама оторвалась от толпы и направилась прямо в сторону огня. Сестра Маня была у мамы на руках, а меня она держала крепко за руку, я вырывалась и кричала:

– Мама огонь, мама огонь.

Мама продолжала бежать. Кто-то остановил маму, и она со словами: «Мамочка, Лейба» - упала и потеряла сознание. Меня и сестру отвели в сторону и сказали стоять на месте. Вокруг мамы стояло несколько человек, нам маму не было видно, но зато хорошо был виден весь Крапоткин переулок, он был в огне. Мы, конечно, плакали, кто-то подошел к нам и успокаивал. Потом мы увидели маму, ее держали с двух сторон, подвели к нам. Но она как-будто нас не видела и все время повторяла: «Мамочка, Лейба». Какая-то женщина взяла Маню на руки, а меня за руку. И вот мы опять в толпе людей двигаемся вперед.

Дошли до улицы Оршанской. Здесь в 4-х этажном доме, на 1-м этаже жила тетя Роза со своей семьей. Дом был разбит, и остатки пылали огнем. Маму успокаивали, что возможно все живы и тоже идут в толпе, и возможно скоро все встретимся. Мама как будто ничего не слышала, а только плакала и повторяла одно и тоже: «Мамочка, Лейба», и еще добавляла: «Розочка». Так мы дошли по улице Оршанской до оврага. Кто-то сказал, что надо пробираться по оврагу до города Смоленска. Там еще ходят поезда. Конечно, все бросились к оврагу, передвигаться стало труднее – бугры, ямы, кусты. Люди падали, поднимались и шли дальше. С двух сторон овраг был заполнен людьми, все двигалось, как будто земля ожила. Мама, по-прежнему ничего не понимая, не видя нас с сестрой, двигалась вперед, ее держали с двух сторон. И вот раздался сигнал воздушной тревоги. Все начали прятаться, кто в кусты, кто за бугор, кто в яму, кто просто прижался к земле. Так у людей сработала самозащита. Вдруг раздался мамин голос:

– Что случилось? Где мы? Что мы тут делаем?

Для всех, эта воздушная тревога была большим страхом и ужасом, а для меня и моей сестры Мани – была большой радостью. Громкий сигнал вернул нашей маме сознание, она как будто проснулась после долгого сна. Прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги, вокруг мамы собрались люди, все что-то говорили, говорили.

Ведь если только подумать, сколько у людей было общего человеческого горя. Великая Отечественная война, а еще у каждого свое горе, потеря близких и, не смотря ни на что, насколько были добрые сердца и бесконечно большие души, как люди шли навстречу друг другу. Мама окончательно пришла в себя, взяла сестру Маню на руки, меня за руку и смело, как и все остальные, стала продвигаться по оврагу вперед.

Дорога была очень тяжелой: шли, падали, поднимались, немного отдыхали и опять шли дальше. Но вот опять воздушная тревога, опять стали все прятаться. В яме, в которой мы спрятались, было несколько человек, я присела как-то с самого края. Не далеко от нас в небольшой ямке сидел один человек, около него оставалось место. Он позвал меня, и я уже собралась перейти к нему в ямку, где было место, но мама меня схватила за руку и не пустила. Сказала, что если погибнем - то все вместе. Просвистела пуля, взрыв, ужасная боль, много крови… У меня ранена правая ступня, около косточки. Мужчина, который звал меня спрятаться около него, погиб…

Еще сейчас, через 67 лет виден шов на ноге. Нога не болит.

Мы продвигались по оврагу дальше, шли где-то внизу, а не далеко, где-то сверху по дороге шли наши войска. После отбоя воздушной тревоги, по нашему оврагу пробегали санитары и оказывали помощь, кому надо было. Не знаю, дошли ли бы мы до Смоленска живыми, если бы мня не ранило… Меня подобрали санитары и понесли к машине. В машине было много раненых с перевязанными головами или руками, или ногами. Были в машине и родственники, каждый стоял около своего больного. Около меня стояла мама и сестра Маня была у мамы на руках. Так мы доехали до Смоленска.

Потом какой-то провал в памяти. Сколько времени мы находились в Смоленске? Где была мама и моя сестра Маня? Не помню. Как попали мы в поезд? Не знаю, не помню….

Вот мы едем в поезде, у меня перевязана ступня правой ноги. Я лежу, около меня сидит мама и сестричка Маня. Маня меня все время гладит по голове и спрашивает: «Раечка, тебе больно?»

Мы очень долго ехали. По пути проезжали тоннели, в вагоне становилось темно, дети плакали. Родители успокаивали: «Это не война, мы уже уехали, стрелять больше не будут, проедем тоннель, и опять будет светло».

И так мы доехали до Иркутска. В Иркутске нас распределили кого куда. Пять семей попали в Бурят-Монголию и мы среди них. Помню, что мы плыли на пароме по озеру Байкал. Запомнилось потому, что я никак не могла сесть на паром, меня занес кто-то на руках. Прибыли на место. Запомнилось слово Иркилик. Не знаю, район это или область, вот колхоз помню, назывался «Ворошилов». Там в основном жило русскоязычное население. Нас поселили к хозяйке, у которой были две девочки двойняшки – Паша и Капа, мать – женщина пожилого возраста, а муж был на фронте.

Мы прожили там с 1941 года до начала 1944 года. Хозяйка наша и моя мама работали в колхозе, я ходила в школу, а моя маленькая сестричка Маня оставалась дома и мать хозяйки смотрела за тремя детьми: за нашей Маней и своими двумя внучками. В первый же выходной день я с мамой и наша хозяйка поехали в город Улан-Удэ, это 100 км от нашего колхоза, за покупками. Ведь мы приехали в летней одежде. Купили нам теплые вещи. Больше всего мне и сестре понравилась обувь, что-то типа сапожек, называется чарки.

Немного напишу о нашей жизни в колхозе. Я училась в школе. До обеда мы учились, а после обеда шли на работу в колхоз. За нас ответственный был «огородник», так почему-то мы его называли. Возможно, это был бригадир. Сначала нас всех учеников кормили обедом. «Огородник» был китаец, и учил нас кушать палочками. Сначала надо было из тарелки выпить жидкое, а потом палочками съедать густое. Сначала было очень трудно, а потом уже получалось, и «огородник» нас за это хвалил, и даже повышал оценку за работу в огороде.

Основную работу в огороде выполняли ребята старших классов, а мы младшие классы, должны были выполнять подсобные работы. На огороде можно было кушать все, что растет, а взять с собой домой нельзя было. Проверяли наши мешочки, в которых лежали школьные тетрадки и книжки, даже в карманах проверяли, чтобы домой ничего не унесли.

Один раз я опозорилась. Запомнила это на всю жизнь. А произошло вот что. «Огородник» нас научил, как из зеленого лука сделать конфетку. Это надо перо лука разрезать вдоль, а потом сложить треугольником. Эта конфетка нам очень понравилась, и все дети стали делать конфетки и кушать, а брать домой нельзя было. Я сделала три конфетки, и когда надо было идти домой, взяла их в кулачок. «Огородник» стал нас проверять и спросил что у меня в кулачке. Я сказала:

– Это три конфетки. У меня есть три маленькие сестрички: Манечка – это совсем родная сестричка, и еще есть две сестрички не совсем родные, это Капа и Паша.

Он, конечно, меня поругал, но конфеты разрешил взять. Вот уж было радости у моих трех сестричек!

Еще «огородник» учил нас песни петь во время работы, говорил, что тогда легче работать. Старшие девочки пели, а мы, младшие, им помогали. «Огородник» улыбался, подходил к нам и каждую гладил по головке.

Нам не надо чики-брики
На высоких каблуках,
Мы девчонки удалые
Нас полюбят и в чарках.

Это я вспомнила четыре строчки из песни. Чики-брики – это туфли лодочки на каблуках. Когда я приходила со школы и с работы, то учила моих сестричек петь. Они мне подпевали, а мама с хозяйкой и бабушкой - смеялись. Вообще с хозяйкой нам жилось неплохо, жили дружно.

Наступил 1944 год. Прошел слух, что наши войска освобождают Белоруссию и все пять эвакуированных семей начали собираться на Родину, в Белоруссию. Собрались быстро и вот мы уже опять в городе Иркутске, потом в поезде, едем домой. В поезде народа много, нет свободных мест.

На одной из остановок в вагон вошла молодая женщина высокого роста и стала искать место, но мест не было. Мама взяла Маню на руки и предложила женщине сесть рядом с нами. Я пишу об этой женщине, потому что она сыграла свою роль в жизни моей сестры. На каждой большой остановке она обязательно выходила и приносила что-нибудь вкусное. К моей сестре она была неравнодушна, держала ее на руках, называла кукленок, умничка, красавица. О себе, эта женщина рассказывала, что она артистка, была в гостях, едет домой.

И так мы продолжаем ехать. Народа в вагоне становится все меньше и меньше. Люди заболевают, их высаживают из вагона. Наша артистка перешла в другое купе, но к нам часто приходила и все время развлекала сестру Маню. Подъезжая к городу Пенза, мама себя плохо почувствовала. В Пензе в вагон к маме пришел врач. Температура была 40 градусов, конечно, нас из вагона высадили. Маму на скорой помощи увезли в больницу, а нам с сестрой сказали сидеть на вокзале, сказали, что за нами скоро придут.

Мы с сестрой ждали, но за нами никто так и не пришел. А потом передали по радио, что нужно отоваривать хлебные карточки. Все конечно побежали занимать очередь. Я приказала Мане, сидеть на одном месте, не бегать и смотреть за вещами (у нас было два чемодана) и попросила рядом сидящих женщин, присмотреть за ней и за вещами. В это время мне пошел 12-й год, 11 исполнилось в декабре, а сестре не было еще и шести лет (6 исполнилось только 1 мая). Я стояла в очереди, чтобы отоварить карточки, очередь большая, времени прошло много. Вот, наконец, я отоварила карточки, хлеба получила на 3 дня и с радостью побежала обрадовать сестру, сказать, что хлеба у нас будет много, и будет что кушать. Сестры на месте не оказалось, и не было наших вещей. Я спросила у рядом сидящих женщин, и они объяснили мне, что приходила наша родственница и сказала, что она с нами пойдет в больницу к нашей маме, что я стою в очереди за хлебом, они с сестрой пойдут ко мне, и мы вместе пойдем в больницу. Она узнала, где находится эта больница. Женщины описали внешний вид нашей «родственницы», высокий рост и я, конечно, догадалась, кто это такая. Это была та артистка, которая ехала с нами в поезде. Очевидно, что она тоже сошла с поезда, когда нас высадили, и следила за нами. Она рассказала женщинам, как мама заболела в поезде и они были уверены, что это наша родственница.

Что мне делать!? Я бегала по вокзалу, по прилежащим улицам, звала сестру, но ее нигде не было. Около вокзала стоял цыганский табор, они тоже ждали поезда. И вот я, своим одиннадцатилетним умом решила, что эта «артистка» забрала наши вещи, а сестру продала цыганам за деньги и сама уехала. Значит, надо поискать Маню у цыган. Я боялась, но все же два раза пробежала по цыганскому табору, искала сестру глазами, громко позвать боялась. Но тут одна цыганка сама меня позвала и спросила:

– Девочка, кого ты ищешь?

Я расплакалась и все рассказала. Цыгане окружили меня и внимательно слушали, и тут один цыганский мальчик сказал:

– Идем со мной, я тебе покажу, может это твоя Маня.

Я пошла за ним. Недалеко от вокзала, около какого-то сарая стояло несколько глубоких бочек, и из них доносился детский плач, похожий на писк котенка. Мальчик подвел меня к той бочке, из которой был слышен плач, и я позвала:

– Маня! Манечка!

Плач стал громче, и я поняла, что там моя сестренка. Достать Маню из бочки мы с мальчиком сами не смогли, тогда он привел двоих мужчин и они достали сестру. Лицо ее было опухшее от слез, глаза покрасневшие, платье мокрое и грязное… Мужчина взял ее на руки и мы вместе пошли в цыганский табор. Нас накормили, Маню цыгане переодели.

Прожили в таборе мы неделю. Каждый день цыганка с нами шла к поезду и рассказывала, что я с сестрой не цыганки, что наша мама заболела и ее вместе с нами высадили из поезда, маму на скорой помощи отвезли в больницу, а нас оставили на вокзале, а ехали мы на родину в Белоруссию. Нам охотно давали еду, и мы каждый день собирали по мешку продуктов. Кушали мы и весь табор.

Прошла неделя, и цыгане стали собираться в дорогу, приглашали нас, но мы начали плакать, что без мамы не поедем никуда. Только сейчас я понимаю, что цыгане ведь могли нас и не спросить, насильно увезти, но этого, к счастью, не произошло. Цыганка пошла с нами в милицейский участок, все рассказала милиционеру, поцеловала меня и сестру, вытерла рукавом слезы и сказала:

– Желаю вам найти свою маму и с ней уехать на Родину.

Милиционер определил нас в детский дом в Пензе.

Воспитательница детского дома нашла нашу маму в больнице и вот мы пошли к маме. Мама болела тифом, она выглянула в окно, и я ее не узнала… Мама была наголо острижена, раньше у нее был густой черный волос. Мама поняла, что я ее не узнаю, надела белый платок.

Потом мы с сестрой и воспитательницей ходили несколько раз к маме в больницу, а когда она выздоровела, то сама пришла за нами в детский дом, и мы поехали на Родину, в Витебск.

Доехали до Смоленска, опять сидели на вокзале несколько дней, поезда не ходили. Потом объявили, что в Витебск идет поезд с пленными немцами, к нему прицепят две платформы и кто желает, может ехать на платформах. Согласились несколько семей, в том числе и мы. Так и ехали. Если железная дорога была не исправна, поезд останавливался и немцы ремонтировали дорогу. Интересно то, что жители деревень, через которые мы проезжали, кричали:

– Смотрите, смотрите, немецкие жены, немецкие дети! - и кидали в нас, чем попало. Нам было обидно, и мы кричали в ответ:

– Мы не немцы, мы наши, мы едем в Витебск, на Родину!

28 июля 1944 года. Мы приехали в Витебск. Кругом развалины. Мама пошла с нами по адресам, где жили до войны наши родственники. Все кругом было разрушено. Никого из родных мы не нашли. Так мы дошли до улицы Оршанской. Там до войны жила тетя Роза (сестра мамы), тетя Цыпа с семьей и дядя Мишича с семьей (сестра и брат нашего папы). Их дома были разрушены. Так мы никого из родственников не нашли и пошли дальше по улице Оршанской и увидели, что много семей построили себе будки из обломков досок, кирпичей и жести. Мы тоже стали строить себе будку. Маме помогали какие-то женщины, я с Маней тоже помогали, что-то носили, где-то что-то держали. И вот, с горем пополам, будка была построена. Прожили мы в этой будке месяц.

В городе были разрушены не только дома, разрушена была фабрика им. Клары Цеткин, где мама работала до войны, фабрика «КИМ» и другие предприятия. Ничего не осталось. Во многих местах висели объявления, предлагалось бывшим работникам устроиться на стройку для восстановления фабрик.

2 августа 1944 года мама устроилась на восстановление фабрики «КИМ» и в начале сентября нам дали комнату, бывшую ванную комнату, в 6 коммунальном доме. Дом был полуразрушен, но мы были счастливы. Это же не на улице в будке, куда нужно было заходить на корточках, да и холодно стало.

Жизнь как будто стала налаживаться. Мама работала на фабрике «КИМ», я училась в школе, Маня ходила в детский сад, который находился около 5-го коммунального дома.

Прошло только 3 месяца, и опять случилась беда. Маму и меня отвезли на скорой помощи в больницу, мы опухли от голода, были в тяжелом состоянии. За Маней в детский сад в этот день никто не пришел, и воспитательница взяла ее к себе домой. На следующий день воспитательница сообщила об этом в фабком, и сестру сдали в детский приемник. Тогда он находился где-то в конце улицы Ленинской. Там дети находились 1 месяц, а потом, если не находились родные, их отправляли в детские дома.

Наступил 1945 год, за сестрой, конечно, никто не пришел, мы с мамой лежали в больнице. С детприемника позвонили в фабком фабрики «КИМ» по поводу моей сестры, Позняковой Марии. Председатель фабкома, Кузнецова ответила, что мать, Познякова Хана, и ее старшая дочь – умерли, их не смогли спасти, так что девочку, Познякову Марию надо отправить в детский дом, она – сирота. И вот, в начале 1945 года сестру отправили в детский дом.

Когда мы с мамой вышли из больницы, сразу начали искать Маню. Вот и началось наше хождение по мукам. Сначала пошли в детский сад, потом в фабком фабрики «КИМ», потом в детприемник и только там мы узнали правду, что случилось с сестрой. Нам сказали, что после известия о том, что мы с мамой умерли, сестру отправили в детский дом в Западную Белоруссию, но не знают в какой конкретно. Нам дали адреса всех детских домов, куда в последнее время отправляли детей.

Конечно же, мы с мамой пошли в фабком, чтобы выяснить, почему в детприемник дали информацию о нашей смерти. Председатель профкома Кузнецова, невозмутимо ответила, что пусть мама со свом плохим здоровьем хотя бы меня воспитает и поставит на ноги, а младшую дочь пусть поднимет государство, а когда она вырастет, найдет нас и приедет к нам. Так и ушли мы ни с чем, убитые горем. И начались поиски.

Это было начало 1945 года. Мама пошла в адресный стол, чтобы узнать о своих братьях и сестрах, о бабушке Лане, о семье Жуковых. Мама думала, что у Жуковых она что-нибудь узнает о бабушке. Через некоторое время пришел ответ. Был адрес дяди Мули из Вильнюса и тети Муси из Саратова, а об остальных было написано, что не значатся в списках, пропали без вести.

В 1945 году я написала свое первое письмо в один из детских домов, по адресу, который дали в детприемнике. Так я все писала, писала.…Приходили ответы, что в списках детского дома сестры нет. Если ответ не приходил, то я опять писала письмо по тому же адресу.

Примерно в это же время, в 1945 году, когда закончилась война, нам пришло известие, что папа погиб в 1941 году в декабре месяце. На нас навалилось все сразу. Погиб папа, узнали, что погибли все родственники, потерялась Маня.… Только сейчас я отчетливо понимаю, как тяжело было маме.… А что касается меня, то я удивляюсь, как я тогда не сошла с ума? Ведь где бы я ни была, что бы я ни делала, голова была забита одними мыслями, как найти сестру.

И вот какой я нашла выход. Я сшила несколько школьных тетрадей, у меня получилась толстая тетрадь, и я стала записывать в нее свои мысли. Даже когда уезжала в пионерский лагерь, брала эту тетрадь с собой. Я, конечно, все не помню, но кое-что, о чем я писала, всплывает в памяти. Вот, например, в пионерском лагере я писала:

Здравствуй моя тетрадочка, мой верный друг
Ты мне дорога, как отец и мать.
Я же могу тебе все рассказать.
Вот не хочется мне больше смеяться,
Не хочется больше шутить.
Вот я пишу, а рука дрожит,
Потому, что на душе камень лежит.
Кругом леса прекрасные, на поляне растут цветы,
А в голове моей несчастной – одни мечты.
Мечтаю я о Мане, сестренке дорогой.
Манечка, дорогая, найдись!
Ох! Как я хочу увидеться с тобой!

И так я все писала, писала письма по детским домам целых три года.

И вот радость, в 1948 году пришел ответ от директора одного детского дома. Он человек новый, недавно приступил к работе и не совсем в курсе дела, однако списки проверил и в них есть Познякова Мария, но еще в 1945 году ее взяли на воспитание, т.к. оформлена она была как сирота, мать умерла. Директор написал, чтобы мать приехала и если она действительно родная мать, то на месте обязательно разберемся. И был указан адрес. Я возможно точно не помню, но, кажется так: Пинская область, Лунинецкий район (или город Лунинец), станция Лахва. На фабрике маме дали отпуск на месяц, а меня отпустили со школы. Конечно, мама ходила к директору школы, просила меня отпустить и все рассказала.

И вот мы приехали в детский дом на станции Лахва. Был долгий разговор, выяснилось, как Маня попала в детский дом, и то, что теперь она живет в семье Пашковской.

На следующий день мама с директором поехали в Лунинец и договорились, чтобы там, в милиции была организована встреча с Пашковской и с ребенком, которого она взяла на воспитание.

Через два дня мама, я и директор поехали на встречу. Встреча состоялась в милиции. Присутствовали три человека в милицейской форме, директор детского дома, Пашковская с Маней и мама со мной. На встрече сестра все время держалась за Пашковскую, а смотрела на маму и меня. Я же не могла отвести глаз от моей сестренки. Наконец-то моя мечта сбылась, я увидела свою маленькую сестричку. И вот началось самое страшное. У сестры спросили:

– Знаешь ли ты эту женщину и девочку?

Маня ответила:

– Это моя мама и сестра Рая.

– Что ты говоришь так тихо? Скажи громко, чтобы все слышали! Ты сказала, что это твоя мама и сестра Рая, значит, ты их узнала? – спрашивал человек в милицейской форме. И в ответ все услышали громкий плач. Это Пашковская ущипнула Маню за попу. Директор заметил это и закричал:

– Вы посмотрите, что она делает? Отберите у нее ребенка! Эта, так называемая мать, ущипнула ее!

Потом слово дали маме, она все подробно рассказала, как все произошло, как сестра оказалась в детском доме. У мамы спросили, в каком году родилась ее младшая дочь. Мама ответила, что в 1938 году, 1 мая.

Потом слово дали Пашковской. Она стала плести небылицы, что это ее дочь и родила она ее в 1941 году, но, началась война, и так сложилось, что она свою дочь потеряла, но потом нашла ее в детском доме в 1945 году, сразу узнала ее и показала метрическую справку. Только почему-то в детдоме ее ребенка называли Маней, а она Люда Боровик.

Потом выступил директор детдома. Он сказал, обращаясь к Пашковской:

– Как Вам не стыдно врать? Какая Вы мать! Ведь даже без всякого анализа можно определить – кто мать! Посмотрите, как девочка похожа на свою маму. Правда видно, что Познякова много настрадалась, измучена войной, но удивительно, как она похожа с младшей дочерью, даже больше, чем со старшей дочерью Раей.

Тогда Пашковская не выдержала, и пошел из ее рта собачий лай.

– Да! – сказала она, - это не моя дочь. Я взяла ее с детского дома. Если бы я знала, что она жидовка, ни за что бы не взяла ее!

Потом Пашковкая обратилась к маме и сказала:

– Не надейся, тебе я ее не отдам! Сначала оплати за три года, которые я ее кормила, одевала. Да у тебя же денег нет, по тебе видно.

Мама ответила:

– Правильно, наша Маня, моя дочь – жидовка, вот и отдай ее, зачем тебе жидовская кровь?

Тогда вмешался человек в милицейской форме и говорит:

– Я вижу, что без суда ничего не получится. Только в суд! Пусть суд решает, чья это дочь и у кого она будет жить.

Пашковкая взяла сестру за руку со словами: «Пошли, доченька!» Маня прижалась к ней. Мне было очень тяжело это видеть, а Пашковская свысока посмотрела на маму и говорит:

– Подавай в суд! Все равно ничего не добьешься, суд отдаст Людочку мне, - и, посмотрев на Маню, добавила: - Правда, Людочка, ты будешь у меня жить?

Сестра моя громко ответила:

– Да!

Пашковская рассмеялась, глядя нам в лицо, и ушла с нашей Маней.

Что писать…. Настроение у нас было ужасное. Мы с директором опять уехали в детский дом на станцию Лахва. А назавтра, мама уехала в Пинск, подать заявление в суд, а я осталась в детдоме. Дети спрашивали, что происходило на встрече, я рассказала. Больше всех возмущалась девочка Настенька. Оказывается, она с моей сестрой успели подружиться. Настенька рассказала мне, что Маня попала в детдом в 1945 году и была не долго, где-то полгода. Потом какая-то женщина приехала и выбирала себе девочку на воспитание и выбрала мою сестру. Настя рассказала, что даже плакала, т.к. они уже были хорошими подружками. Сестра моя рассказывала Настеньке про себя, как она попала в детский дом. Из рассказа сестры Настя помнила, что мы ехали в поезде, потом наша мама заболела, нас высадили из поезда, маму забрали, а мы остались на вокзале. Потом Рая ушла за хлебом, а какая-то женщина посадила Маню в бочку. Потом Рая нашла ее и мы с мамой, когда она стала здоровенькая, поехали опять в поезде домой. Немного жили дома, потом мама и сестра Рая заболели и умерли, а ее отправили в детский дом.

Я поняла, что сестра моя, пусть не совсем точно, но кое-что помнила из нашей жизни, и меня все время мучил вопрос, если она все это помнила, то почему не подбежала к нам с мамой и не пошла с нами, а выбрала Пашковскую?

Директор детдома спросил у детей:

– Кто помнит Маню?

Настя и еще несколько детей сказали, что помнят. Тогда директор сказал, что те, кто помнит Познякову Маню, поедут в суд в Пинск, как свидетели. И вот у меня возникла надежда на победу в суде, то ли от горя, что пришлось столько пережить, то ли от радости, что дети с нами поедут на суд. Сестра их увидит, Настенька с ней поговорит, и она все вспомнит. Так вот мне ужасно захотелось написать в свою любимую тетрадочку (или дневник). Я всегда брала с собой эту тетрадочку и здесь на станции Лахва она была со мной. Так вот о чем я писала.

О, что такое, что со мной случилось?
Во мне что-то изменилось
Ни дать ни взять, но мне почему-то хочется,
Тебя, моя милая сестричка, моя малышка поругать.
Манечка вспомни, как мы вместе годами голодали,
Время у нас со слезами шло,
Вспомни обо всем, сестра дорогая,
Вспомни все, что прошло.
Нельзя за несчастные три года
Родную маму и сестру забывать,
А чужую женщину мамочкой называть.
Манечка помни, что родную мать надо любить,
Иметь родную мать – это прекрасно,
А Пашковскую не старайся любить.
Клянусь тебе, это будет все напрасно.
Время быстро идет и скоро время суда придет.
Так пусть же, сестричка моя,
Тебе заранее будет все ясно:
Клянусь тебе, мы отсудим тебя,
Все угрозы Пашковской напрасны!

Пришло время суда. На суд из детдома приехал директор, воспитательница, Настенька и еще четверо детей, и конечно, я с мамой. Суд был в Пинске, а там жил мамин племянник Миша, мой двоюродный брат (сын Лейбы, старшего брата мамы). Он тоже пришел на суд. Все ждали Пашковскую и Маню. Но, увы, они не появились, и суд начался без них. Сначала говорил директор детдома, потом все рассказала мама. Мне задавали вопросы, и я на них отвечала. Потом что-то говорила воспитательница, наперебой говорили дети. Потом кто-то, судья или адвокат, сказал:

– Какая интересная история, прямо заслушаешься! Я обязательно напишу что-нибудь, статью или очерк, под названием «Великая Отечественная война в судьбе маленькой девочки».

Суд отложили, а маме надо было ехать на работу. Она написала доверенность на Мишу, чтобы он вместо мамы продолжил суд. Миша обещал, что он отсудит Маню и все будет хорошо. Потом директор, воспитательница и дети попрощались с нами. Мы поблагодарили их за желание нам помочь, и они уехали в детдом.

Я с мамой пошли к Мише домой, где нас ждали его жена Ида, дети Зоя и Леня. Леня младший, а Зоя такого же возраста, как Маня. Мы побыли у Миши и Иды несколько дней и уехали домой. Настроение было ужасное. Опять мы едем в поезде и опять вдвоем, без Мани. А столько было надежд….

Когда приехали домой, я опять взяла в руки свою тетрадочку:

Вот поезд к Витебску подходит,
Сигнал последний подает.
Мама милая с поезда выходит,
Слеза горькая течет.
Мама, мама, мамочка, не плач,
У нас с тобой не будет больше неудач,
Тяжелые три года поиска прошли,
Мы нашу Манечку нашли.
А то, что Пашковская со встречи с Маней ушли,
И на суд не явились, не пришли.
Это последняя наша с тобой беда.
Да, мамочка! Да!
Твой племянник Миша вместо тебя,
Наше судебное дело в свои руки взял,
И тебе обещал, что и года не сможет пройти,
Как он Манечку сможет найти.
На суде он конечно правду докажет,
И у Пашковской Маню отберет. Вот!
К нам в Витебск ее привезет. Манечка нас обнимет,
Тебя мамочкой, а меня сестричкой назовет.
И мы втроем будем дружить и счастливо жить.

Прошло столько лет, но я помню эти строки, написанные в минуты горя и отчаяния.

Пришло время очередного суда. Вместо мамы на суд пошел Миша. Надел свою военную форму, все медали и ордена. Он выглядел очень солидно, не то что наша мама, уставшая от бесконечных переживаний и горя. Наконец, на суд явилась Пашковская с нашей Маней. Присутствовал директор детдома и еще эти три человека в милицейской форме, которые присутствовали при первой нашей встрече с Пашковской и с Маней. Все это нам рассказывал позже Миша.

Перед судом. Миша (показывает фигу), Маня, Пашковская.
Маня. г. Пинск, 1948 г.

Материнство присудили маме и отдали Маню сразу. И еще присудили маме заплатить 300 руб. Пашковской, за то, что она три года одевала и кормила Маню. Поскольку таких денег у мамы не было, она должна была каждый месяц из зарплаты платить по 25 рублей. Миша опять подал на пересуд, и отсудил эти деньги. Несколько месяцев уже успели высчитать и эти деньги, конечно, не вернули, но больше не высчитывали.

Ну вот, наконец, все хорошо. Сестру отсудили, можно и успокоиться, но меня мучил еще один вопрос. Мама всю жизнь была на своей девичьей фамилии – Познякова, а мы с сестрой на папиной – Рупины. Надо сказать, что все дочери нашего дедушки Айзика оставались на своей фамилии и не переходили на фамилии своих мужей. Когда сестру сдавали в детский дом, то с фабрики «КИМ» сказали, что это дочь Позняковой. Маню и записали на фамилию Познякова. Все справки с детдома, с детприемника, с суда были выданы на Познякову Марию, поэтому и свидетельство о рождении было выписано на Познякову Марию. Вот и получилось, что Маня и мама – Позняковы, а я одна Рупина. Это меня тревожило, получается, что я своей маме и сестре чужая. Отец погиб, мы уже получили свидетельство о его гибели. Вот я и решила, что все равно фамилию отца не сохраню, когда-нибудь выйду замуж и поменяю фамилию, т.к. считаю, что у матери и ее детей должна быть одна фамилия. А так как сделала моя мама и ее сестры, мои тетушки (остались на своей фамилии), мне не нравилось.

Конечно, мне пришлось много побегать, но я собрала все документы и добилась своего. Сбылась еще одна моя мечта, я получила свидетельство о рождении, а потом и паспорт на фамилию мамы и сестры – Познякова. Интересно было в школе, начала учебный год Рупина, а закончила Познякова.

Мне – 16 лет. 1948 г.

После суда сестра еще год жила в Пинске у Познякова Миши и Иды. Решили сделать так, чтобы Маня немного отвыкла от Пашковской. Она была записана 1941 года рождения и в школу еще не ходила, а на самом деле родилась в 1938 году и должна была учиться в 3 классе. С помощью Миши и Иды в Пинске за один год Маня закончила 2 класса, и даже прислала нам письмо. Мы с мамой так были счастливы, что словами не опишешь. В письме сестра называла маму мамочкой, а меня сестричкой. Написала, что скоро к нам приедет, а в конце письма написала «ваша Людочка», потом несколько раз зачеркнула и написала «ваша Манечка».

Через год Мишу перевели на работу в Полоцк. Они все заехали к нам в Витебск, потом Миша со своей семьей уехали, а Маня осталась у нас. К приезду сестры мы конечно готовились. Из бывшей ванной комнаты мы переехали в бывшую кухню, эта комната была побольше. Для сестры мы даже смогли поставить отдельную кровать. Помогли соседи и маме оказали материальную помощь на фабрике. Комната приобрела нормальный вид. Сестре понравилось. Я вспоминаю, одну сцену. Сестра спрашивает:

– Я здесь буду жить? А где я буду спать?

Мама показала.

– Ого! Это моя кровать? Какая красивая! А я боялась… Что, и в школу буду ходить?

– Конечно, - ответила мама.

– Получается, что моя мама мне неправду говорила. Ой! - сказала Маня, и тут же испугалась, что назвала Пашковкую мамой.

Мама посадила сестру на колени и сказала:

– Не волнуйся, доченька, все будет хорошо. Привыкнешь к нам. В школу с Раей будешь ходить, а потом и сама будешь бегать. Школа от нас недалеко. Я буду работать, деньги получать, а вы с Раей будете учиться, и будет все хорошо в нашей жизни.

Наступило 1 сентября 1949 года. Маня пошла в 3 класс. Сначала учеба давалась тяжело и плакала она не один раз. Но к концу учебного года дела у сестры пошли на лад, а уже в 4 классе она стала учиться на отлично.

Однако три года жизни 1945 – 1948 не прошли для сестры бесследно. Очень тяжело ей было вспоминать. Вот, например, такой случай. Идем мы втроем, подходит к нам мамина знакомая и спрашивает:

– Это твоя девочка младшенькая? Какая красавица! Стоило за нее судиться! Маня довольна, что ее похвалили, улыбается. Замечу, что улыбка у нее очень красивая. И вдруг женщина спрашивает у сестры:

– Ну а ты, почему так маму свою мучила, не хотела к ней идти, даже пришлось в суд подавать?

Маню как будто подменили. Она вырвалась из маминых рук (мама всегда держала сестру за руку), и убежала. Мы бегали, искали ее втроем, звали, но ее нигде не было. Но стоило этой женщине от нас отойти, Маня сразу «находилась», подходила к нам и улыбалась, брала нас за руки. Где она пряталась? Не понятно. Но Мане было очень не приятно, что задавали такие вопросы. Но что поделаешь? Нашу историю знали все на фабрике КИМ, знали в нашей школе, в доме, где мы жили, поэтому и спрашивали. Мы старались объяснить это сестре, но все равно она всегда убегала от подобных вопросов, а мы с мамой очень волновались, что она опять потеряется. Так продолжалось, пока Маня не повзрослела.

Мы вместе. 1950 г.

1952 г.

1957 г.

Однажды я пришла из школы, а сестра была уже дома, у нее было меньше уроков. И я вижу, что она горько плачет и рвет тетрадь. На полу уже гора рваной бумаги. Сначала я не поняла в чем дело, а потом узнала свою любимую тетрадочку, которая была всегда со мной в эти тяжелые для нашей семьи три года. Мне хотелось подбежать и побить Маню, но я не смогла это сделать, я не могла поднять руку на свою любимую сестричку. Очень свежо было в памяти то, как нам тяжело было ее найти. Я села и тоже стала плакать. Пришла с работы мама и видит, что мы сидим в разных углах и обе плачем. Мама сразу все поняла и сказала Мане:

– Что ж ты, доченька, обижаешь свою сестричку, она же тебя никогда не обижает!

Маня ничего не ответила, а пошла, взяла свою чистую тетрадь, принесла ее мне и говорит:

– На тебе тетрадку, пиши еще, я больше не буду рвать. Только когда будешь писать, не ругай меня, а то ты пишешь и ругаешься, и ругаешься…

Мы помирились. А про себя я подумала, что зачем мне эта тетрадь. Ведь все о чем я думала, о чем писала в этой тетради, о чем мечтала – все сбылось и зачем мне теперь что-то писать, ведь моя сестра со мной. А то, что Маня порвала мою тетрадь, это она совсем по-детски, выразила то, что не хочет, чтобы ей напоминали о том, о чем ей не хочется больше вспоминать.

То, что в своих мыслях я тогда не ошиблась, я убеждалась в течение жизни не один раз.

Пришло время вступать в комсомол. Сестра пришла со школы со слезами, что в комсомол не пойдет, потому, что надо будет рассказывать автобиографию. Пришлось мне просить классную руководительницу, пионервожатую, чтобы Маню не просили рассказывать автобиографию.

Так она поступила в комсомол и была очень счастлива! Бегала, прыгала, танцевала, обнимала меня и маму. И мы с мамой с радостью смотрели на нашу Манечку и радовались вместе с ней.

Конечно, материально нам было очень тяжело жить, но Маня была с нами, и нам больше ничего не надо было, а все остальное наладится. И наладилось. Я закончила 8 классов, а потом пошла работать на фабрику КИМ и училась в вечерней школе. Нам стало намного легче.

Сестра училась в школе. Закончила 7 классов на отлично и поступила в станкоинструментальный техникум. После окончания техникума получила направление в Минск. Жила в Минске в общежитии, часто писала нам письма, приезжала.

Как-то Миша Позняков дал Мане адрес наших родственников Позняковых, которые тоже жили в Минске. Сестра пришла к ним и сказала: «Я дочь Позняковой Ханы», а женщина, которая открыла ей дверь, ответила: «Я тоже Познякова Хана». Это была дочь старшего брата мамы – Лейбы. У них сын – Семен.

Семья Позняковых из Минска.

Однажды Маню пригласили на день рождения, и там она познакомилась с другом Семена. Молодого человека звали Алик. В это время в сестру был влюблен парень, кажется Федя. Он еще долгое время не мог успокоиться, что у Мани появился другой парень и стремился разрушить их дружбу.

В 1961 году Алик и Маня поженились. В 1962 году родился сын Эдик, а через несколько лет (1969г.) – дочь Леночка.

У меня в это время было уже два сына, так что мы все были счастливы, а особенно наша мама. У нее было три внука и одна внучка.

Мои сыновья, Леня и Саша со своей любимой сестренкой Леночкой. 1972 г.

1980 г.

Шли годы, дети росли. Алик и Маня много лет жили дружно. Но, случилось в жизни так, что они разошлись. Этот развод отразился на здоровье сестры, и она решила поехать подлечиться на юг, а детей привезла к нам в Витебск.

В один из вечеров я рассказала детям о военном детстве их мамы. Мой рассказ произвел очень сильное впечатление. Они слушали, затаив дыхание. А когда сестра приехала за детьми, они подбежали к своей маме, обняли ее. Эдик молчал, а Леночка как звоночек, своим тоненьким голоском приговаривала:

– Мамочка, миленькя, мы всегда будем тебя слушаться. Мы всегда будем делать так, как ты скажешь! Правда, Эдик?

Эдик ответил:

– Да!

Маня строго на меня посмотрела и говорит:

– Ну что? Это твоя работа? Уже успела рассказать про мое детство?

Сестра была взрослой женщиной, имела двоих детей, но воспоминания о детстве были для нее по-прежнему запретной темой. За всю жизнь мы с ней никогда не говорили и не вспоминали об этом.

Шли годы, выросли дети. Эдик женился. Жена у него – Татьяна. У них родился мальчик Виктор. Спустя несколько лет и дочь Лена вышла замуж. Мужа зовут – Олег Париж.

Эдик и Татьяна. • Лена и Олег.

Сейчас сестра и ее дети живут в Израиле. У Эдика и Татьяны уже трое детей. У Лены и Олега в Израиле родились две девочки, Так что у моей сестры уже пять внуков. Бывший муж Алик в настоящее время тоже живет в Израиле с другой женой, у них есть дочь, немного младше Лены. Сестра рассказывала, что девочка очень похожа на Лену.

1 мая 2008 года у сестры был юбилей, ей исполнилось 70 лет. Маня попросила меня написать воспоминания о нашей большой семье Позняковых, и еще, о ее детстве, о котором она очень мало помнит. Так вот в 70 лет она решила для себя открыть тайну, на которую был наложен запрет всю жизнь.

октябрь 2008 г.

Местечки Витебской области

Витебск• Альбрехтово• Бабиновичи• Бабыничи• Баево• Барань• Бегомль• Бешенковичи• Богушевск• Борковичи• Боровуха• Бочейково• Браслав• Бычиха• Верхнедвинск• Ветрино• Видзы• Волколата• Волынцы• Вороничи• Воропаево• Глубокое• Гомель• Городок• Дисна• Добромысли• Докшицы• Дрисвяты• Друя• Дубровно• Дуниловичи• Езерище• Жары• Зябки• Камаи• Камень• Колышки• Копысь• Коханово• Краснолуки• Краснополье• Кубличи• Лепель• Лиозно• Лужки• Лукомль• Лынтупы• Любавичи• Ляды• Миоры• Оболь• Обольцы• Орша• Освея• Осинторф• Островно• Парафьяново• Плисса• Подсвилье• Полоцк• Прозороки• Росица• Россоны• Сенно• Сиротино• Славени• Славное• Слобода• Смольяны• Сокорово• Сураж• Толочин• Труды• Улла• Ушачи• Цураки• Чашники• Черея• Шарковщина• Шумилино• Юховичи• Яновичи

Главная

Новые публикации

Контакты

Фотоальбом

Карта сайта

Витебская область

Могилевская область

Минская область

Гомельская область